У этого термина существуют и другие значения, см. Лодка (значения).
Ло́дка — небольшое судно. В русском Военно-морском словаре лодка определяется, как судно длиной до девяти метров, шириной до трёх метров и грузоподъёмностью до пяти тонн. Как правило, лодки — гребные суда, но бывают и парусные лодки, однако небольшие спортивные парусные суда принято называть яхтами. Лодка может быть оборудована мотором (мотор может быть как вспомогательным, так и основным источником энергии). Небольшие суда со стационарным мотором чаще называют катером.
Лодка в мемуарах, научно-популярной литературе и публицистике
Большие лодки выстроены из темно-желтого бамбукового корня, покрыты циновками и очень чисты, удобны и красивы, отделаны, как мебель или игрушки. Багры, которыми они управляются, и веслабамбуковые же. Между прочим, много идет на эти постройки камфарного дерева: оно не щепится. Его много в Китае и в Японии, но особенно на Зондских островах. Лодки эти превосходны в морском отношении: на них одна длинная мачта с длинным парусом. Борты лодки, при боковом ветре, идут наравне с линией воды, и нос зарывается в волнах, но лодка держится, как утка; китаец лежит и беззаботно смотрит вокруг. На этих больших лодках рыбаки выходят в море, делая значительные переходы.[1]
На горах этих лежит печать особой торжественности, — они возвышаются как стены на границе жизни и смерти. Здесь, внизу, город, порт, дамба, движутся суда, поезда, лодки, — там — вечное молчание. Туда никто не ходит, потому что незачем ходить. Там начинается область скал и песчаных холмов. Кое-где попадается красный вереск, кое-где иерихонская роза продерётся из-за песка своими сухими ветвями — и только; кругом ни дерева, ни кустика, ни капли воды — открытое, мёртвое пространство.[2]
С настоящей лодкой связывается счастливая область лета и летней мечты. Лодка ― это и рыба, и ночевки на островах, и костры, и уха, и, наконец, матросы, раздающие ножики и умеющие делать переметы. Все эти блага, кроме матроса, конечно, были знакомы Тимке с прошлого лета. Но прошлым летом приходилось выступать в самых незначительных ролях, потому что лодку доставал отец у электромонтера Еленича...[3]
Но на следующий день, едва отплыв от места ночевки, снова попадаем на необыкновенно широкий и мелкий перекат. Он тянется наискось через реку, и после того, как мы благополучно отгреблись от ее правого берега, основательно садимся на мель у левого. Здесь нам суждено было провести весь этот день. Вскоре начинается проливной дождь, и до четырех часов вечера мы всячески стараемся протащить нашу громадную лодку через мель. Сначала поднимаем лодку стягами, потом заводим оплеухи ― это две большие доски, привязанные одним концом к носу лодки, которые ставятся наискось к течению, с тем чтобы вода бросалась под лодку и поднимала ее. Ничто не помогает, и мы пробуем прорывать лопатами канаву в гальке для прохода лодки, но быстрое течение сейчас же заваливает ее снова. Наконец приходится прибегнуть к единственному верному способу ― начать свозить груз на берег. После того как половина груза свезена и мы совершенно промокли, лодка, наконец, трогается.[4]
И совсем было парень чуть не женился на первой заводской красавице, да бог его знает, отчего с ним такая притча случилась: осенью он плыл на лодке, в которой было два мешка с солью. Плыл, как и всегда, как ни в чем не бывало, ночью, ― и вдруг наплыл на кол. Засела лодка на колу, ни вперед, ни назад; вертится во все стороны, хоть ты што хочешь делай! Встал Никитка, лодка и перевернись. Очутился Никитка в воде, думал стать, да ногами дна не мог ощупать. А лодка перевернулась, набои зацепляются за кол, место быстрое, вода бурлит, дует резкий ветер, льдинки маленькие так и стучат об лодку… Кое-как справился, сел в лодку и поплыл мешки разыскивать.[6]
Оказывается, вести лодку на бечеве совсем не просто. Она уже дважды прибивалась к берегу, дядя подходил и молча отпихивал ее. Дождь становится тише, в струящейся пелене его уже можно смутно различить берег. Костя так старательно вглядывается в него и работает веслом, что совсем забывает о страхе, и страх исчезает. Лодку резко разворачивает и подносит к берегу.[7]
И вдруг мне пришла в голову некоторая мысль. Я вздрогнул, сжал зубы, но мысль все-таки легко выскочила наружу:
— Я построю лодку, но только самую легкую в мире.
— Самую легкую? В мире? А сколько она будет весить?
— Не знаю... Хочется поднимать ее одной левой.
— Без бамбука тут не обойтись, — сказал Орлов, задумчиво пошевеливая бородой и усами. — Бамбук — самый легкий материал.
— Куплю десятка два удочек.
— Удочки — это прутики. А нужны бревна.[8]
Двойной рисунок видим, геометр:
вот лодка в море ― как ребёнок в лодке,
как образ голубой на голубом,
спят веслы в ней и не кусают локти.
И кажется ― у лодки свыше скорбь,
в морскую краску вылит верхний тюбик,
плывет, обшита голубой доской,
никто ее не холит и не любит.
Пустая лодка, крашеная, шнур
надет на шею сквозь кольцо другое.[11]
— Виктор Соснора, «Anno iva» (из сборника «Мартовские иды»), 1983
