Зали́в — часть океана, моря, озера или другого водоёма, глубоко вдающаяся в сушу, но сохранившая связь с основной частью водоёма. Среди заливов различаются следующие формы: бухта, губа, эстуарий, фьорд, лиман, лагуна, гавань и др.
Обстановка самая обыкновенная. Ехали мы Бискайским заливом ― и как я ни старался вызвать в себе удивление, чувство необычности ― нет. Как будто Бискайский залив это Большая Арнаутская, как будто я каждый день по Бискайским заливам езжу. Сейчас опять к туману дело идет. Капитан спал весь день, а сейчас перетащил свой фонограф наверх и угощает им кого-то.[1]
Апрельский пейзаж негативен, он отличается отсутствием зелени, отсутствием снега, отсутствием листопада. Он как бы остов природы. Залив еще не вскрылся у берега. Плоские лужи, островки с черенками гнилого тростника, отмели и сизый полурастаявший лед. С береговой дорожки ― промерзлой и топкой ― далекая перспектива грязного льда и голого дерева; пустынность и сырость, проникающая до самого сердца. Природа показывает, что ей вовсе не обязательно украшаться и волновать человека прелестью; что для власти над человеком ей достаточно вечной символики ее элементов. Залив еще не вскрылся у берега. Но я вижу совсем другое ― залив между деревьями и деревья, растущие на берегу. Вещи из интеллектуального опыта, с их заданной формой, с основным цветом, с социальным назначением, с их символикой и эмоциональным тоном.[2]
Налево ― залив, направо ― залив. Эта симметрия осуществляла ту высокую справедливость, на которой зиждилось Швамбранское государство и которая лежала в основе нашей игры. В отличие от книг, где добро торжествовало, а зло попиралось лишь в последних главах, в Швамбрании герои были вознаграждены, а негодяи уничтожены с самого начала. Швамбрания была страной сладчайшего благополучия и пышного совершенства. Ее география знала лишь плавные линии. Симметрия ― это равновесие линий, линейная справедливость. Швамбрания была страной высокой справедливости. Все блага, даже географические, были распределены симметрично. Налево ― залив, направо ― залив.[3]
Река входила в узкое ущелье, сдавившее ее мощный простор. Гигантские утесы, метров четыреста высотой, надменно вздымались, сближаясь все больше и больше. Русло реки напоминало широкий треугольник, вершина которого, вытягиваясь, исчезала в изгибе ущелья. У основания треугольника высокий пенистый вал обозначал одиночный большой камень, а за ним треугольник пересекался рядом острых, похожих на черные клыки камней, окруженных неистово крутящейся водой. Ущелье вдали было заполнено острыми стоячими волнами, точно целый табун вздыбленных белых коней протискивался в отвесные темные стены. Налево в каменную стену вдавался широкий полукруглый залив, искривляя левую сторону треугольника, и туда яростно била главная струя реки, взметывая столбы сверкающих брызг.
Но ближе к южному берегу залива, где от этой стены отделялась гряда скал, ограничивавшая залив с этой стороны, обрыв переходил в крутой склон с уступами, по которым можно было взобраться. На уступах росли кусты и пучки травы. Углубиться в лес по тропинке, замеченной в одном месте, мальчик не решился, а пошел по окраине пологого склона над обрывом, с которой хорошо был виден весь залив и пляж с самолётом. Он заметил, что попадаются сухие кусты, годные на топливо, а пройдя немного дальше, за гряду скал, окаймлявших залив с севера, наткнулся на ручеек, выбегавший из чащи леса и падавший каскадами по уступам черных скал в море уже вне залива. Быстро набрав кувшин воды, Генри побежал обратно, собирая по пути топливо.
― Возможно, что этот залив, на который сел наш самолет, судя по его форме и окружающим его скалам, образующим почти кольцо, представляет собой так называемый паразитический кратер у подножия главного вулкана, горы острова, ― сказал Генри. ― Наш пилот во время купанья нырял и убедился, что посредине залива имеется неглубокое место ― возвышение на его дне. Я думаю, что это ― маленький конус, извергавший газы и лаву внутри кратера, превратившегося потом в морской залив.
― Это очень интересно, ― заметил Керри.[4]
Продолжая прерванный курс, Анкудинов опять шел вдоль берега. Поветерь была неровная. Временем накатывал туман. Мы убавляли паруса, шли тихо, по течению. Я знал, что Анкудинов не пойдет домой, на Русь, без Ивана Узкого, и думал, что пойдем обыскивать все попутные заливы. Но кормщик наш шел подряд два дня и две ночи, шел вперед, не обращая никакого внимания на берег, чуть видный сквозь туман. Я удивился еще больше, когда кормщик круто управил лодью в залив, ничем не отличный от пройденных. Не я один, и другие из команды говорили:
― Будто тебя, кормщик, кто за руку взял и повел в эту маловидную лахту. Но действительно, здесь, в этой лахте, Иван Узкий ждал Анкудинова.[5]
Как много синьки в небо вылилось! Неаполь весь в огнях алмазных.
И небо над заливом ширилось ―
Там тоже разгорался праздник...[6]
— Игорь Чиннов, «Как много синьки в небо вылилось!..», 1975
И я из тех, кто пожелал глядеть. Сон был моей случайною ошибкой. Всё утро, весь пред-белонощный день залив я озираю беззащитный.
Пока залив беспомощно простёр
все прихоти свои, все поведенья,
я знаю, как гнетет его присмотр:
сама ― зевак законные владенья.
Три могилы ― Илюши, Володи и Анны Андреевны ―
обошел и отправился вниз по шоссе на залив.
Постоял у торосов, последним, растерянным,
предзакатным лучом старину осветив.
Над заливом на сером, лиловом и клюквенном
проступает лишь серпика узкий ущерб;
вот еще полминуты, и куколем угольным
покрывается все, что глядело наверх.
кипел залив как тигель золотой
над капри вязко облако стояло
венчая день в котором запятой
до полной точки быть недоставало
кто умер проницательней чем ты
он пуст внутри и полон звезд наверно
вся жизнь по эту сторону черты
забыть неаполь и прощай палермо
вплавь к северу другие города
где зелено и все трудом согрето
скорее к пирсу и вернись в сорренто
христос воскрес неаполь никогда...
