Вереск

Вереск в цвету

Ве́реск или Э́рика (лат. Callúna vulgáris), чаще всего Ве́реск обыкнове́нный — вечнозелёный северный или горный кустарничек, единственный вид рода Вереск, давший название всему семейству Вересковых. Растёт вереск в основном в сосновых лесах, на гарях и торфяных болотах, образуя вместе с некоторыми близкородственными растениями из рода Эрика густые и низкие заросли, называемые вересковыми пустошами, или верещатниками.

Благодаря большой селекционной работе вереск и некоторые родственные виды верескоподобной э́рики стали распространёнными декоративными растениями: садово-парковыми и даже домашними. Кроме своей особенной, ни на что не похожей красоты, вереск — прекрасный осенний медонос и ценное лекарственное растение.

Вереск в публицистике и научно-популярной прозе

На горах этих лежит печать особой торжественности, — они возвышаются как стены на границе жизни и смерти. Здесь, внизу, город, порт, дамба, движутся суда, поезда, лодки, — там — вечное молчание. Туда никто не ходит, потому что незачем ходить. Там начинается область скал и песчаных холмов. Кое-где попадается красный вереск, кое-где иерихонская роза продерётся из-за песка своими сухими ветвями — и только; кругом ни дерева, ни кустика, ни капли воды — открытое, мёртвое пространство.

— Генрик Сенкевич «Письма из Африки», 1894

И ― что очень важно ― не было русской природы, русской деревни. Я до девятнадцати лет не видела Москвы, не видела русских рек, полей и леса. Наша семья и семья брата моего отца ― дяди Николая, большого русского учёного, ― забирались на отдых в самое сердце той области царской России, которая носила наименование «великого княжества Финляндского». Моя исконная природа ― серый губчатый исландский мох и высокоствольные мачтовые сосны, лесные озёра без песчаного берега, цветущий вереск ― полями, коврами и над ним бабочки-аргусы ― голубые и огненно-красные, цвета раскалённого металла.

— Евгения Книпович, «Об Александре Блоке», 1985

В средней полосе России вечнозеленые лиственные кустарники, интересные для озеленения, весьма немногочисленны и представлены в основном сем. вересковые (вереск, подбел, болотный мирт, толокнянка, брусника, багульник), а также близкого к нему сем. водяниковые (водяника). <...> Конечно же, особое внимание следует уделять выбору посадочного материала. Не стоит выкапывать эти растения в природе, во-первых, это просто неэтично, а во-вторых, бессмысленно, потому что вересковые имеют симбиоз с грибницами почвенных грибов и плохо переносят пересадку. Приобретать вересковые лучше в садовых центрах, где продают уже готовые к высадке растения с закрытой корневой системой, привезенные из польских, немецких или голландских питомников. Ни в коем случае не покупайте сильно подопревшие растения (только не перепутайте это с нормальным явлением ― порыжением высохших прошлогодних листьев), растения с пересохшим или, наоборот, залитым почвенным комом. У здоровых вересков корни ― беловатые или желтоватые, но не почерневшие.

— Александр Чечуров, «Зелень!» 2002

Я советую подумать, прежде чем высаживать вдоль границ сада десятки ядовитых кустов. Ядовитыми могут оказаться и самые неожиданные растения. Вот, к примеру, Золотой дождь (Laburnum anagyroides, L. alpinum), будучи родственником гороха и фасоли, имеет тем не менее ядовитые семена. У тиссов ядовиты черные семена, а красный присемянник (ариллус) вполне съедобен. Мёд, собранный пчелами с рододендронов, азалий и ряда других вересковых растений, может обладать ощутимыми дурманящими свойствами и даже вызвать отравление.

— Александр Чечуров, «Эй, ты, дурень, перестань есть соседскую герань!» 2002

Вереск в художественной прозе и мемуарах

	Христиночка, дочка ба́рочника, была такая хорошенькая, нежная, словно барышня; будь у неё и платья под стать ей самой, никто бы не поверил, что она родилась в бедной хижине, крытой вереском, в степи Сейс.
	— Ганс Христиан Андерсен, «Иб и Христиночка», 1855

И они пошли рука об руку на кряж, любовались оттуда рекою и степью, поросшею вереском, но Иб всё не говорил ни слова, и только когда пришло время расставаться, ему стало ясно, что Христина должна стать его женой; их ведь ещё в детстве звали женихом и невестою, и ему даже показалось, что они уже обручены, хотя ни один из них никогда и не обмолвился ни о чём таком ни словом. <...> Вереск в поле цвёл и отцветал, много раз заносило снегом и степь, и горный кряж, и уютный домик Иба.

— Ганс Христиан Андерсен, «Иб и Христиночка», 1855

	Юрген шнырял повсюду и на третий день чувствовал себя тут совсем как дома. Но здесь, в степи, было совсем не то, что у них в рыбачьей слободке, на дюнах: степь так и кишела цветочками и голубицей; крупные, сладкие ягоды прямо топтались ногами, и вереск орошался красным соком.
	— Ганс Христиан Андерсен, «На дюнах», 1859

В это самое время в большой, круглой, тёмной и сырой казарме второго этажа, из угла, встала лёгкая фигура и, сделав шаг вперёд, остановилась и начала прислушиваться. Всё, казалось, было тихо. Робкая фигура, дрожа, нащупала стену, пошла вдоль неё и, ощупав под ногами какую-то упругую, колючую мякоть, забрала её дрожащими от холода руками и сунула в большое чёрное отверстие. Через минуту она нашла спичку и, черкнув ею по стене, начала зажигать вереск. Бледная искра спички коснулась смолистых игол и красный огонь прыгнул по куче вереска, но тотчас же захлебнулся густым, жёлтым дымом, который было пополз сначала в трубу, но потом внезапно метнулся назад и заслонил всю комнату; послышался раздирающий писк, множество мелких существ зареяли, описывая в воздухе косые линии. Это были летучие мыши, расположившиеся зимовать в трубе нежилого дома и обеспокоенные так неожиданно несносным им куревом.

— Николай Лесков, «На ножах», 1870

Хотелось бы мне описать мою прелестную долину, благоухающую ароматами растений, красивый бор, густой и влажный, пересечённый речкой Бьевр, дворец фей с колоннами, затянутыми хмелем, скалистые холмы, все красные от вереска, где было так приятно посидеть. Да, постоянно, с глубокой благодарностью я буду вспоминать о лесе; из всех знакомых уголков это мой самый любимый, и в нём я чувствовал себя наиболее счастливым.…

— Пьер Кюри, из дневниковых записей 1879 года

А в верхних покоях, служивших спальнями, закрывались они лишь деревянными ставнями, и нередко по утрам в зимнюю стужу, которая в этих местах бывает суровою, вода в рукомойниках замерзала. Садовник развел огонь из душистого горного вереска и можжевельника ― джинепри, зажег маленькую, висевшую внутри камина на медной цепочке глиняную лампаду с длинным узким горлом и ручкою, подобною тем, какие находятся в древних этрусских гробницах. <...> Эти воспоминания проносились в душе Леонардо, когда по крутой, знакомой с детства, тропинке он всходил на Монте-Альбано. Под уступом скалы, где меньше было ветра, присел на камень отдохнуть и оглянулся: малорослые неопадающие корявые дубы с прошлогодними сухими листьями, мелкие пахучие цветы тускло-зелёного вереска, который здешние поселяне называли «скопа» ― «метёлка», бледные дикие фиалки, и надо всем неуловимый свежий запах, не то полыни, не то весны, не то каких-то горных неведомых трав.

— Дмитрий Мережковский, «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи», 1901

Цепкий плаун колючими хищными лапами ложится на темно-зелёную, пышную грудь лишаёв. Суровый вереск бесстрастный, как старик, стоит в изголовье. Сохнет олений мох, грустно вздыхая, когда вся в изумрудах ползёт зеленица. В медных шлемах, алея, стройно идут тучи войска кукушкина льна. А кругом пухом северных птиц бледно-зелёные мхи. Из трясины змеёй выползает линнея, обнимает лесных великанов, и, пробираясь по старым стволам, отравляет побеги. Дорогим ковром, бледно-пурпурный, будто забрызганный кровью, по болотам раскинулся мёртвый мох, желанья будя подойти и уснуть навсегда… Запах прели и гнили, как паутина, покрывает черты ядовитые, полные смерти.

— Алексей Ремизов, «В плену. Северные цветы», 1903

На камне среди поляны стоял коленопреклоненный старец, незнакомый Тихону ― должно быть, схимник, живший в пустыне. Чёрный облик его в золотисто-розовом небе был неподвижен, словно изваян из того же камня, на котором он стоял. И в лице ― такой восторг молитвы, какого никогда не видал Тихон в лице человеческом. Ему казалось, что такая тишина кругом ― от этой молитвы, и для неё возносится благоухание лилово-розового вереска к золотисто-розовому небу, подобно дыму кадильному.

— Дмитрий Мережковский, «Пётр и Алексей», 1905

	Утром по каменистому берегу я ухожу к морю. В лесу цветёт вереск, расцветают белые лилии. Я карабкаюсь на утёс. Надо мной раскалённое солнце, внизу ― прозрачная зелень воды.
	— Борис Савинков, «Конь бледный», 1909

	Ее длинные волосы сливались с цветом золотых цветущих слёзок. Концы ее молодых грудей розовели, как цветы вереска. Ее милое тело было просто, и невинность ее так велика, что улыбка ее, казалось, ничего не знала о ее красоте. И люди, что смотрели на нее, видя ее столь прекрасной лицом, не замечали ее наготы.
	— Максимилиан Волошин, «Аполлон и мышь» (творчество Анри де Ренье), 1911

Девятого ходили перед вечером, после дождя, в лес. Бор от дождя стал лохматый, мох на соснах разбух, местами висит, как волосы, местами бледно-зелёный, местами коралловый. К верхушкам сосны краснеют стволами, — точно озарённые предвечерним солнцем (которого на самом деле нет). Молодые сосенки прелестного болотно-зелёного цвета, а самые маленькие — точно паникадила в кисее с блестками (капли дождя). Бронзовые, спа́леные солнцем веточки на земле. Калина. Фиолетовый вереск. Чёрная ольха. Туманно-синие ягоды на можжевельнике.

— «Устами Буниных», 12 августа 1912 года

За столами писцы; на стол приходится пара их; перед каждым: перо и чернила и почтенная стопка бумаг; писец по бумаге поскрипывает, переворачивает листы, листом шелестит и пером верещит (думаю, что зловещее растение «вереск» происходит от верещания); так ветер осенний, невзгодный, который заводят ветра ― по лесам, по оврагам; так и шелест песка ― в пустырях, в солончаковых пространствах ― оренбургских, самарских, саратовских...

— Андрей Белый, «Петербург», 1914

	Вы ничего не слыхали? ― бледнея, сказал Осетров. Ника вышел в лес, прокрался на дорогу. Солнце скупо светило, жирные глинистые жёлтые колеи блестели под лучами, бурый вереск, набухший от дождя, набегал на дорогу. Сквозь тонкие стволы частых сосен привидением грезился чёрный можжевельник.
	— Пётр Краснов, «От двуглавого орла к красному знамени» [Книга 2], 1922

	Он ползком, как под утку, пополз к берлоге, держа в руке ружьё. Подполз, потянул воздух носом: ― Дух чижолый ― тут! Ваган отполз в сторону, выдрал из земли молодой куст вереска, ― сухой; вернулся, стоя, зашел сбоку, поджог вереск и сунул в берлогу ― подождал… Из берлоги показалась толстая голова, мохнатый ещё линючий хребет. Вылез пестун ― подросток медведь.
	— Алексей Чапыгин, «На лебяжьих озерах», 1923

― Тундра ― такое пустынное небо, белёсое, точно оно отсутствует, ― такая пустая тишина, прозрачная пустынность, ― и нельзя идти, ибо ноги уходят в ржавь и воду, и трава и вереск выше сосен и берёз, потому что сосны и берёзы человеку ниже колена, и растёт морошка, и летят над тундрой дикие гуси, и дуют над тундрой «морянки», «стриги с севера к полуночнику», ― и над всем небо, от которого тихо, как от смерти, ― и летом белые, зелёные ― ночи; и ночью белое женское платье кажется зеленоватым; ― а самоеды в одеждах, как тысячелетье…

— Борис Пильняк, «Заволочье», 1925

Что вы хотите этим сказать? Необычайный вестовой встал и подошел к иллюминатору. ― Да разве вы не видите? Посмотрите сюда! Какой-то игрушечный розовый берег, кукольные дома, деревья, похожие на фазаньи перья. Я задыхаюсь от этого вида. Разве здесь может быть что-нибудь похожее на наши вересковые поля? ― Вблизи все это имеет совершенно натуральный вид. Деревья даже грандиозны! ― сказал коммодор. Вестовой прищурился.

— Борис Лавренёв, «Крушение республики Итль», 1925

Но вдруг мы обратили внимание, что вокруг одного куста можжевельника правильным кольцом трава была притоптана, так же было у следующего куста, ещё и ещё. И на одном кусту ягоды были так высоки, что простому тетереву их бы никогда не достать. И ещё мелькнула догадка: зачем же тетереву крутиться у можжевельника, если он не боится, прикрываясь лиловым вереском, пробраться за брусникой на открытую <паль> к журавлям. Нет, это не тетерева танцевали по траве вокруг можжевельников, это глухари выбрались из болотного леса и остались тут, не смея дальше подняться на открытую паль, где вереск никак их не может укрыть.

— Михаил Пришвин, «Дневники», 1929

Внуки, дочь и сам полковник Снивин сидели вокруг стола, уставленного конфетами и печеньями. Потрескивали свечи, сервировку украшал большой букет скромного вереска, который должен был напоминать вересковые луга милой Шотландии. Завитые, в кудрях и буклях, внуки смотрели на дедушку ясными глазками, в два голоса пели ему умилительные шотландские песенки. В камине, ради сырого вечера, стреляя, горели смолистые сосновые пни.

— Юрий Герман, «Россия молодая», 1952

Боже мой, что было с садом! На клумбах, пышных и многоцветных, как огромные диванные подушки, росла дикая трава ― что ни день, то гуще и дичее. Непрорубленные и нерасчищенные аллеи превратились в сплошную заросль, ― надо было всё прорубать, чистить, засаживать снова. Здесь пышно распустились чёрные лопухи, тонкий крепкий вереск, ползкий и живучий, как змея; злой татарник с тяжёлыми мохнатыми цветами, нежная, фарфорово-розовая повилика, слегка пахнущая миндалём, и ещё какие-то цветы и травы, названий которых я не знал. Но мать ходила среди этого неистового и буйного цветения и качала головой. Конечно, ни её любимым тюльпанам, ни розам, ни малокровным и прекрасным лилиям было не под силу победить эту грубую и цепкую траву. Пруд, на котором когда-то, по рассказам, плавали лебеди, был тоже заброшен. <...> Росла здесь ещё сердитая, тоже почти совершенно чёрная крапива, с острыми листьями и жёлтыми нежными серёжками; вереск, издали похожий на канделябры, со всех сторон усаженные разноцветными крохотными свечками, кое-где полыхал ещё несокрушимый грубый татарник с ненатурально красивыми листьями, точно вырезанными из железа, и пушистыми алыми цветами, конский щавель, чертополох и ещё какие-то травы, такие же буйные, мощные, цепкие и несокрушимые.

— Юрий Домбровский, «Обезьяна приходит за своим черепом», 1958

― Туннель минирован… За туннелем большие части партизан! Ползти к Лойблпассу по вьющемуся зигзагом шоссе не хотелось. Многие пешие выделились из колонны и пошли в гору наперерез. Путь был крутой, скаты поросли терновником и бессмертником. Кое-где попадались кустики душистой альпийской, бледно-лиловой эрики. Шли, подпираясь дубинками и цепляясь за колючие кусты. Ко мне присоединились молодой голубоглазый гигант-голландец, старый итальянец-фашист и хорошенькая мадьярка в форме капитана.

— Ариадна Делианич, «Вольфсберг-373», 1960

	Да, мы всегда входили в бор с другой стороны, в эти места обычно не заходили, и мы не в Иришину деревню пойдём, а хлебами, полями отправимся к дедку на хутор. Это ведь с его пасеки за взятком сюда в августе пчёлы летят. ― Начнут брать, когда вереск зацветёт. Тут в августе, ― говорил Кире брат, ― вереск до того полон мёда, что даже брызжет на сапоги, когда по нему идёшь.
	— Леонид Зуров, «Иван-да-марья», 1969

	― Если идти вдвоём бором, чудесно, только деревья и пчёлы, никого кругом нет, а вереск уже, наверно, расцветать начал. Там, друг друга обняв, они гуляют, а вереск цветёт, и над ними пчёлы летают, ― выдумывала она. Когда-то я любил с нею в беседке так мечтать, и это я начал выдумывать всякие чудеса.
	— Леонид Зуров, «Иван-да-марья», 1969

Вереск в поэзии

Цветы вереска

	На горах он сеет сосны, На холмах он сеет ели, На полянах сеет вереск, Сеет кустики в долинах.
	— Калевала, Руна вторая

	Обеты дев, — сказал старик, — Все вмиг даны, забыты вмиг; Обняв крутые высоты, Алеют вереска цветы...
	— Вальтер Скотт, (пер. Павловой), «Клятва Мойны», 1816

	В венок себе вплетая бруснику, бересклёт, Идёт она и песню весёлую поёт; Срывает для букета сосну, и дуб, и клён И дёргает берёзы, как вереск или лён.
	— Ганс Христиан Андерсен, (пер. Николая Аксакова), «Дочь великана», 1830

	Из вереска напиток Забыт давным-давно. А был он слаще мёда, Пьянее, чем вино. В котлах его варили И пили всей семьёй Малютки-медовары В пещерах под землей.
	— Роберт Льюис Стивенсон, (пер. Маршака), «Вересковый мёд», 1880

	Уж сено убрано; долины Лиловым вереском полны; Уж спеют ягоды рябины, Уж листья жёлтые видны…
	— К.Р., «Как жаль, что розы отцветают!..», 1885

	Назад оглянулся ты с горечью новой: Опишут там каждую тряпку в избе, Убогое поле, лесок вересковый… Коса лишь осталась тебе!
	— Пётр Якубович, «Батрак», 1890

	Мох, да вереск, да граниты… Чуть шумит сосновый бор. С поворота вдруг открыты Дали синие озёр.
	— Валерий Брюсов, «Вереск», 1905

	И лаврами увит, там нежные Хариты Сплетают верески свирельной Маргариты…
	— Максимилиан Волошин, «Вячеславу Ива́нову», 1907

	Верески под листвьем спали, Бор зелёный гнулся, Где-то ныли в тёмной дали Журавли да гуси.
	— Янка Купала, (пер. Брюсова), «По лесам как зацветали…», 1911

	Утонул я в горной речке, Над которою овечки Резво щиплют вереск молодой. Утонул я в горной речке, Захлебнулся мутною водой.
	— Фёдор Сологуб, «Утонул я в горной речке...», 1913

	Стало дышать трудней и слаще... Скоро, о скоро падёшь бездыханным Под звуки рогов в дубовой чаще На вереск болотный — днём туманным!
	— Георгий Иванов, «Мы скучали зимой...», (из сборника «Вереск»), 1914-1915

	Прощай, прощай! О, вереск, о, туман... Тускнеет даль, и ропщет океан, И наш корабль уносит, как ладью... Храни, Господь, Шотландию мою!
	— Георгий Иванов, «Шотландия, туманный берег твой...» (из сборника «Вереск»), 1914-1915

	Прощайте, арфа и луна, Вы за оградой, тополя, Восточной башни тишина И вереско́вые поля.
	— Георгий Иванов, «Шотландия», 1916

	Наездницы, развалины, псалмы, И вереском поросшие холмы...
	— Марина Цветаева, «Даниил», 1916

	Полотенца лунно-зелёные На белом окне, на полу. Но желта свеча намоленая Под вереском, там, в углу.
	— Зинаида Гиппиус, «Сентябрь», 1916

	Я на рассвете шёл по вереску лиловой, Причудливой горой, казавшейся мне новой. Утро было прозрачным и ласковым сном. И на мгновение за серыми камнями Я видел девочку с покорными глазами, Торопливую, с бледным и узким лицом…
	— Алексей Лозина-Лозинский, «Я шёл на рассвете по вереску лиловой…», 1916

	Я ― вольный музыкант. За мной бежит в извивах Тот самый хвойный лес, зазубренная нить, Где должен серый волк народных сказок жить… Да, есть значительность в осенних переливах. А я? Я чужд всему Я полон снов красивых. Вот вересковый холм. Взойти мне, может быть?
	— Алексей Лозина-Лозинский, «Иду один, смеясь, в прозрачных перелесках...», 1916

	Грянет выстрел. На вереск Упаду — хоть бы звук. Поглядит он на Север, Поглядит он на Юг...
	— Марина Цветаева, «Красный бант в волосах!..», 1918

	— Пусть моей тени Славу трубят трубачи! — В вереск — потери, В вереск — сухие ручьи. <...> Ввысь, где рябина Краше Давида-Царя! В вереск — седины, В вереск — сухие моря.
	— Марина Цветаева, «Деревья», 1922

	Взирает на него, грустит душа оленья, жалея оленят и вересковый рай; но он вонзает нож и тот кусок добычи, то сердце тёплое бросает жадным псам.
	— Владимир Набоков, «Майская ночь», 1927

	Вообразите гладь речную, берёзы, вересковый склон. Там жил я, драму небольшую писал из рыцарских времен.
	— Владимир Набоков, из калмбрудовой поэмы «Ночное путешествие», 1931

	Белый аист летит, Над белёсым полесьем летит. Белорусский мотив В песне вереска, в песне ракит.
	— ансамбль Песняры, «Белорусcия»

См. также

• Эрика
• Багульник
• Черника
• Брусника
• Земляничное дерево
• Клюква
• Морошка
• Голубика
• Подбел
• Толокнянка
• Грушанка