Чернильница-непроливайка

Материал из Викицитатника
Схема действия непроливайки

Черни́льница-непролива́йка или просто непролива́йка — особая разновидность чернильницы, из которой, согласно названию, не выливаются чернила, даже если её перевернуть. Непроливайка представлявшая собой стеклянный цилиндрический стаканчик, верхняя часть которого имела форму опрокинутого конуса с небольшим отверстием для ручки. Благодаря особой конструкции, препятствующей вытеканию чернил при наклоне или переворачивании, чернильница-непроливайка позволяла носить готовые к использованию чернила при себе, что являлось весьма важным до изобретения поршневых (заправляемых чернилами) и шариковых авторучек.

Изредка непроливайками могут называть и другие бытовые предметы, обладающие сходными качествами, например, чашку или умывальник. Но в таких случаях обычно добавляют название предмета, чтобы не спутать его с чернильницей.

Непроливайка в коротких цитатах[править]

  •  

Он вдруг обратил внимание, что на столе следователя стоит не канцелярская, а школьная чернильница-непроливайка.[1]

  Фазиль Искандер, «Сандро из Чегема» (книга вторая), 1974
  •  

Там, в драпированном алькове, вдруг всю захлестнуло ее школьными лиловыми чернилами. Сама вдруг уподобилась непроливайке из тех, с конусовидными внутренностями, что, как ни переверни, держали всё в себе.[2]

  Василий Аксёнов, «Новый сладостный стиль» (6. Чернилка-непроливайка), 1996
  •  

― Н-на! ― рявкает учительница и с отвращением толкает ему на парту свою непроливайку, да так резко, что из непроливайки ― из непроливайки! ― выскакивает несколько изумленных таким случаем капель, радостно сплющиваясь о чистый лист его тетрадки…[3]

  Асар Эппель, «Худо тут», 1997
  •  

Непроливайка, даже обернутая в несколько слоев куском, оторванным от ветхой простыни, подводила, и после двух-трех таких упражнений весь его портфель с никелированными застежками испещрили чернильные потёки...[4]

  Бахыт Кенжеев, «Из Книги счастья» , 2007

Непроливайка в мемуарах и публицистике[править]

  •  

Санитары свели меня с площадки десятичных весов. Их могучие холодные руки не давали мне опуститься на пол.
― Сколько? ― крикнул врач, со стуком макая перо в чернильницу-непроливайку.
― Сорок восемь.
Меня уложили на носилки. Мой рост ― сто восемьдесят сантиметров, мой нормальный вес ― восемьдесят килограммов. Вес костей ― сорок два процента общего веса ― тридцать два килограмма. В этот ледяной вечер у меня осталось шестнадцать килограммов, ровно пуд всего: кожи, мяса, внутренностей и мозга.[5]

  Варлам Шаламов, «Колымские рассказы» (Домино), 1956
  •  

Теперь в российских редакциях машбюро, вероятно, нет ― во всем мире журналисты сами печатают свои статьи на компьютерах. А в те годы мы писали от руки или авторучками, или обмакивая перья в чернильницы ― тяжелые и вместительные у редакторов и пластиковые «непроливайки» у рядового народа. Рукописи относили машинисткам. В отделах пишущие машинки стояли лишь на столах секретарш.[6]

  — Евгений Рубин, «Пан или пропал. Жизнеописание», 2000
  •  

«Родители работают в поле, дети учатся в школе», ― по слогам диктует учительница. Ребятишки пытаются без потерь донести перо из чернильницы-непроливайки до бумаги. Сложно: перьевая ручка ― не какая-нибудь там современная, с баллончиками, а самая настоящая, крашеная палочка с насадкой. Входит Путин.
Дети, а к кому в нашем селе чаще всего приезжают гости?[7]

  — Екатерина Григорьева, «Президент навестил Есенина и десантников», 2002
  •  

Кратчайшая дорога в школу вела через дворовое ущелье, перегороженное древним дощатым забором в человеческий рост. Требовалось перекинуть через него портфель, подтянуться, изо всей силы сжимая пальцы, закинуть сначала правую ногу, потом левую. Непроливайка, даже обернутая в несколько слоев куском, оторванным от ветхой простыни, подводила, и после двух-трех таких упражнений весь его портфель с никелированными застежками испещрили чернильные потеки, впрочем, почти незаметные на толстой черной клеенке. Выхода, однако, не было: кружной путь занимал на пять минут дольше, а в дневник учащегося Н. и так почти всякую неделю заносились замечания об опозданиях ― впоследствии его пожизненной привычке.[4]

  Бахыт Кенжеев, «Из Книги счастья» , 2007
  •  

Скользя по бумаге, острое перо выдирало из нее крошечные волокна и довольно быстро (под рукой мальчика ― уже минуты через две) начинало писать неряшливо, тонкие линии становились толстыми, а толстые ― неровными; тут пригождалась перочистка: пять-шесть круглых байковых тряпочек (или кусочков кожи с замшевой изнанкой) размером чуть меньше детской ладошки, скрепленных в центре никелированной заклепкой. Перо макалось в чернильницу-непроливайку: пластмассовый сосуд (тусклыми полосами подражавший строению мрамора) в виде пустотелого усеченного конуса со сглаженными краями и бортами, загнутыми глубоко внутрь, почти до самого дна. Мальчик наливал в нее слишком много чернил, и фиолетовые пятна обильно покрывали пальцы его правой руки. Иногда он забывал стряхивать лишние чернила, тогда посреди страницы прописей появлялась клякса, и все задание приходилось переделывать. “Как курица лапой, ― сказала однажды учительница. ― У тебя особый талант”.[4]

  Бахыт Кенжеев, «Из Книги счастья» , 2007

Непроливайка в беллетристике и художественной прозе[править]

  •  

Маяковский метался по фанерному закутку среди приказов и пожелтевших плакатов, как бы с трудом пробиваясь сквозь слоеные облака табачного дыма, висевшего над столом с блюдечками, наполненными окурками, с исписанными листами газетного срыва, с обкусанными карандашами и чернильницами-непроливайками с лиловыми чернилами, отливающими сухим металлическим блеском. И за его острыми, угловатыми движениями с каменным равнодушием следили разнообразные глаза распаренных многочасовым заседанием членов этого адского художественного совета образца тысяча девятьсот двадцать девятого года, как бы беззвучно, но зловеще повторяющих в такт его крупных шагов...[8]

  Валентин Катаев, «Трава забвенья», 1967
  •  

― Такая у нас установка на сегодняшний день? ― спросил следователь и, выдыхая дым, выразительно посмотрел на Чунку.
Чунка пожал плечами и ничего не ответил. Он вдруг обратил внимание, что на столе следователя стоит не канцелярская, а школьная чернильница-непроливайка. А дело было в том, что от темпераментного кулака следователя часто страдал неповинный стол, на который выливалась опрокинутая канцелярская чернильница. Вот он и пошел на это смелое упрощение убранства стола, и скромная чернильница выглядела на нем как проституточка, напялившая школьную форму.[1]

  Фазиль Искандер, «Сандро из Чегема» (книга вторая), 1974
  •  

«Документы об увольнении из университета обязывали его снова стать на учет в пензенском уездном по воинской повинности присутствии, «дабы в случае первой же необходимости быть отправленным в солдаты». Нет, конечно, Бурденко не мог предполагать всего, что произойдет с ним после того, как он умакнул ученическую ручку с пером «рондо» в ученическую же стеклянную чернильницу-непроливайку и расписался на бумаге, которую расстелил перед ним этот верзила Детка.
― Как вы хорошо, ясно расписываетесь, коллега, ― удивился тогда Детка.[9]

  Павел Нилин, «Интересная жизнь», 1980
  •  

Мамы не было дома, она была на работе, дед тогда жил отдельно в крошечном собственном доме на берегу реки, и в комнате был только отчим, который сидел за столом и что-то быстро писал; было скучно, серенько, тихо, и хотелось не то спать, не то есть. Женька вошел в комнату матери и отчима, печально и молча сел на высокий дубовый сундук ― отчим его не заметил, и мешать ему не хотелось. Наконец отчим в последний раз умакнул ручку в чернильницу-непроливайку, написал последние слова, потягиваясь, поднялся…
― Ага, голубчик! ― сказал он.[10]

  Виль Липатов, «И это всё о нём», 1984
  •  

Страсть открывает бархатный рот до глубины гортани, видна вибрация голосовых связок, тремоло. Они едут в «Плазу», и вот они в «Плазе»! Просторы «президентского суита», набор филиппинских слуг, судки с серебряными крышками, мортиры шампанского по шестьсот долларов за штуку. Она, конечно, цен сих не знала, но мы-то знаем и не желаем держать читателя в «разумных пределах».
– Ладно, – сказала она влюбленному барону. – Пошли в спальню!
Там, в драпированном алькове, вдруг всю захлестнуло ее школьными лиловыми чернилами. Сама вдруг уподобилась непроливайке из тех, с конусовидными внутренностями, что, как ни переверни, держали все в себе. Когда-то такими чернилами на промокашке рисовала крошка кавказских джигитов с внешностью Шапоманже. Сейчас этот джигит оказался главным предметом всего набора, длинной ручкой-вставочкой с пером № 86, которым он ее остервенело трахал. Чернилка-вливалка, лиловый поток, и шатко, и валко кружит потолок. Свобода мерещилась усталому уму Анисьи.[2]

  Василий Аксёнов, «Новый сладостный стиль» (6. Чернилка-непроливайка), 1996
  •  

― Н-на! ― рявкает учительница и с отвращением толкает ему на парту свою непроливайку, да так резко, что из непроливайки ― из непроливайки! ― выскакивает несколько изумленных таким случаем капель, радостно сплющиваясь о чистый лист его тетрадки… ― Только я специально для тебя повторять не буду! ― победно говорит она. ― Так что двойку свою ты все равно у меня получишь!
Нет. Не получит. Он знает это стихотворение наизусть, а проблемы безударных гласных ― этого заповедного кошмара одной шестой части суши для него вообще не существует. И он торопится, промокнув веселые кляксы и не успевая промокать капающие слёзы, догнать своих товарищей, с большинством из которых ему проучиться до школьного конца.[3]

  Асар Эппель, «Худо тут», 1997
  •  

Выдюжить. Особенно тогда, как теперь любят выражаться со значением, с акцентом на этой особенности минувшей поры с придыханием, с пафосом, с нажимом, ― ну прямо как с нажимом в школьном почерке, выработанном в той, советской школе, с ее чернильницами-непроливайками и скрипучими, охотно ставящими жирные фиолетовые кляксы в разлинованных тетрадках, царапающимися, своенравными перышками, вставленными в деревянные, изгрызенные в порыве усердия, ручки, а тут уже и строгая учительница, в сером, неброском костюме своем, с кружевным воротничком, охватывающим простуженное горло, в очках, рядом, и склонилась над тобой, над партой, над тетрадкой, и указывает прицельно вытянутым пальчиком своим на несусветную грязь в накорябанном кое-как задании, и все придется переписывать заново, и пропади она пропадом, эта школа, и надоели все эти занятия и вся эта их дисциплина хуже горькой редьки, хотя вот грозятся к завучу вызвать на проработку, и кто-то возьмет, глядишь, над тобой шефство, и придется остаться на дополнительные занятия, и есть, все-таки есть опасность, что останешься еще и на второй год в этом же классе, и вообще все отсюда еще начиналось, и даже куда раньше, с детского садика, а может быть, и с яслей, ― при тоталитарном режиме.[11]

  Владимир Алейников, «Тадзимас», 2002

Непроливайка в поэзии[править]

  •  

Чернилка-вливалка, лиловый поток,
и шатко, и валко кружит потолок...[2]

  Василий Аксёнов, «Новый сладостный стиль» (6. Чернилка-непроливайка), 1996
  •  

Встаньте, кто помнит чернильницу-непроливайку,
Светлый пенал из дощечек и дальше по списку:
Кеды китайские, с белой каемочкой майку,
И промокашку, и вставочку, и перочистку. <...>
Пусть же пребудет и наше случайное братство:
Встаньте, кто помнит, — и чокнемся, не проливая![12]

  Марина Бородицкая, «Встаньте, кто помнит чернильницу-непроливайку,...», 2002
  •  

Я чернильница – непроливайка,
Ванька – встанька
С нарисованной улыбкой.
Рутина и невезение неизбежны в моей жизни...[13]

  — Светлана Вишнякова, «Осеннее депрессивное», 2017

Источники[править]

  1. 1 2 Ф. А. Искандер. «Сандро из Чегема». Книга 2. — М.: «Московский рабочий», 1989 г.
  2. 1 2 3 Василий Аксёнов. «Новый сладостный стиль». — М.: Эксмо-Пресс, ИзографЪ. 1997 г.
  3. 1 2 Асар Эппель. «Шампиньон моей жизни». — М.: Вагриус, 2000 г.
  4. 1 2 3 Бахыт Кенжеев. Из Книги счастья. — М.: «Новый Мир», №11, 2007 г.
  5. Шаламов В.Т., собрание сочинений, Москва: «Художественная литература» «Вагриус», 1998, том 1.
  6. Евгений Рубин. Пан или пропал! Жизнеописание. — М.: Захаров, 2000 г.
  7. Екатерина Григорьева. Президент навестил Есенина и десантников. — М.: «Известия», 29 октября 2002 г.
  8. Катаев В.П. Трава забвенья. — Москва, «Вагриус», 1997 г.
  9. П.Ф.Нилин «Интересная жизнь» (повесть). — М.: Советская Россия, 1980 г.
  10. Виль Липатов. Собрание сочинений: в 4-х томах. Том 3. — М.: Молодая гвардия, 1984 г.
  11. В. Д. Алейников. «Тадзимас». — М.: Рипол классик, 2013 г.
  12. Бородицкая М. Я. «Оказывается, можно». Серия: Поэтическая библиотека. — М.: Время, 2005 г.
  13. Светлана Вишнякова. Акварельные кони. Стихи, проза... И всякая всячина. — М.: 2018 г.

См. также[править]