Сфума́то (итал.sfumato «затуманенный, неясный, расплывчатый» ← лат.fumus «дым, туман») — термин в изобразительном искусстве, означающий мягкость моделировки, особое качество живописной манеры, плавность тональных переходов, расплывчатость, размытость контуров. Как правило, используется для передачи глубины изобразительного пространства, воздушной среды и в этом смысле является одним из приёмов воздушной и тональной перспективы.
Термин ввёл выдающийся художник эпохи итальянского ВозрожденияЛеонардо да Винчи. Наиболее ясно этот приём Леонардо да Винчи продемонстрировал в знаменитом портрете Моны Лизы дель Джокондо, с одной стороны, создав знаменитое сфумато её улыбки, а с другой стороны — второй план, «лунный пейзаж», как его назвали из-за таинственности изображения. В поздний период творчества Леонардо использовал сфумато в иных целях — для придания изобразительным образам «нежности и очарования», некоей загадочности, граничащей с манерностью. Именно это поверхностное качество леонардовской живописи усвоили его эпигоны — «леонардески» и маньеристы второй половины XVI века.
Густые, таинственные сумерки, смягчающие очертания и краски, вибрирующие в волшебной игре рефлексов и полутеней, это сфумато, проникающие в душу вещи. Обаяние его оказалось так велико, что оно поглотило чистую звучность краски, тень сделалась сильнее света, предметы дороже пространства.[3]
— Светлана Еремеева. Лекции по истории искусства, 1999
Улыбка Джоконды сработана целиком из сфумато и исчезает при фотоувеличении. Это ― зримость незримого, наглядность существования несуществующего.[3]
— Светлана Еремеева. Лекции по истории искусства, 1999
Порой бывает трудно отличить завершённость от незавершённости. Это похоже на леонардовское сфумато: контур очевиден, но не уловим.[3]
— Светлана Еремеева. Лекции по истории искусства, 1999
Кого-то не устраивала мягкая дымка в духе итальянского «сфумато». Как минимум три заказчика отказались от снимков и потребовали вернуть деньги...[4]
Это было Леонардовское сфумато, как же он сразу не узнал. Господи, вот она, Тайная Вечеря. Вся стёрлась, осыпалась; краски слезают со стены дырявым чулком. Христос разводит руками: мол, дорогие мои, вот и кончена жизнь.[5]
Интересно рассматривать, как и какие приёмы большого художника растаскиваются и «идут в народ». Как тиражируются, постепенно выхолащивая тайный умысел, двусмысленные улыбки андрогинов. Как сфумато из лёгкой неуловимой сущности, соединяющей изображения в нечто нерасторжимо единое, превращается в пелену, наподобие катаракты.[8]:233
— Дмитрий Бавильский, «Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера», 2016
...ветер в тумане какой-то бесшумный. Пробираясь сквозь негустое сфумато, он теряет скорость и звук, обретая запахи подтаявшей, начавшей подтекать свежести.[8]:234
— Дмитрий Бавильский, «Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера», 2016
Портрет этот бесконечное число раз копировали ― и всегда неудачно. Всегда получается какое-то другое выражение лица, более элементарное, грубое, однозначное, чем в оригинале. Улыбка её становится циничной, а руки ― очень крупными. Очарование улетучивается.
Знаменитое леонардовское сфумато ― дымка светотени ― здесь творит чудеса, сообщая недвижному портрету внутреннюю непрерывную жизнь, протекающую во времени. Трудно отделаться от впечатления, что Джоконда следит за тем, что происходит вокруг. Сфумато уничтожает контуры ― теперь есть только бесконечно мягкие, неуловимые переходы от света к тени, и в этом его тайна.[3]
— Светлана Еремеева. Лекции по истории искусства, 1999
Вместе с тем Леонардо переносит центр тяжести со света на тень. Густые, таинственные сумерки, смягчающие очертания и краски, вибрирующие в волшебной игре рефлексов и полутеней, это сфумато, проникающие в душу вещи. Обаяние его оказалось так велико, что оно поглотило чистую звучность краски, тень сделалась сильнее света, предметы дороже пространства. Это продолжалось почти два столетия.
4 года работал Леонардо над портретом Моны Лизы и никогда не считал его законченным. Улыбка Джоконды сработана целиком из сфумато и исчезает при фотоувеличении. Это ― зримость незримого, наглядность существования несуществующего. Этот портрет хранится в Лувре, во Франции ― земле, которой принадлежат и бренные кости художника.[3]
— Светлана Еремеева. Лекции по истории искусства, 1999
...сам Микеланджело хотел закончить свои работы. Наши эстетические ощущения от пробивающейся силы дикого и тяжёлого камня, из которого высвобождается и который побеждает дух, или от возможности множественности вариантов, которые читаем мы в едва намеченной детали, ― это уже эстетика людей нового времени. Порой бывает трудно отличить завершённость от незавершённости. Это похоже на леонардовское сфумато: контур очевиден, но не уловим. Такая незавершённость даёт простор и свободе ваятеля и невероятно активизирует воображение зрителя ― восприятие искусства становится активным. Неоконченность могла существовать на уровне отдельного произведения или целого ансамбля ― неважно.[3]
— Светлана Еремеева. Лекции по истории искусства, 1999
То, что наивный зритель воспринимает как естественное, является венцом продуманной живописной системы. В ней умело использованы пленэрные эффекты, как и отраженный свет; формы упрощены; композиция отдает преимущество контрастам цвета и светотени перед линейной перспективой; наконец, чтобы передать ослепительность света, [[Александр Иванович Лактионов]|Лактионов]] окружает наиболее освещённые пятна голубоватым, похожим на сфумато «нимбом». Впрочем, невидимая позитивная музейность (в самом деле, кому какое дело до приемов, если они срабатывают на «правильный» конечный результат), прорываясь в поле видимости, необратимо нарушает меру самого изображения.[6]
В «Автопортрете» нет никаких признаков смятения или душевного разлада, заметных в некоторых образах Пармиджанино. Облик молодого живописца, проступающий сквозь тончайшую дымку ― «сфумато», говорит о полном спокойствии и даже холодности.[10]
— Татьяна Акимова, «Музей истории искусства. Вена», 2012
Снова Сергеев-Ценский: роман «Бабаев». Мучительный психологизм, хотелось сказать, русский. Какая-то чрезмерная мощь литературного Святогора, которого едва носит земля, зоркость, переходящая в пронзительность рентгеновского просвета. Изобразительность без сфумато, без дымки, глазам больно. Не может так видеть и чувствовать обыкновенный человек, герой романа, офицер. Слишком изощрённое видение внутреннего мира. Но для лаборатории, для школы полезно. Художник рисунка и кисти, буйных красок, линий и форм, провидец того, что скрыто за ними.[1]
— Валерий Протасов, «Зрение и слух» (из записных книжек), 1990-е
В третьем, причем у самого дверного проема, висит ещё один оригинальный Джорджоне, картин от которого осталось даже меньше, чем от Леонардо. Но тут почему-то он на подпевках и призван то проиллюстрировать прелести сфумато, то вписаться в ренессансную иконографию определенного поворота женской головы, близкого к леонардовскому.[8]:233
— Дмитрий Бавильский, «Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера», 2016
Наконец, в последнем и для меня самом любопытном помещении разместили всевозможные леонардески. Не только, кстати, ломбардские. Причем в самых разных техниках и жанрах — от станковой живописи до крохотных перьевых рисунков, зависимых от скорописи Леонардо, пытающихся скопировать или даже украсть его технологические секреты. Разумеется, безуспешно: внешнее калькирование всегда механистично и совершенно не одухотворено.
Интересно рассматривать, как и какие приёмы большого художника растаскиваются и «идут в народ». Как тиражируются, постепенно выхолащивая тайный умысел, двусмысленные улыбки андрогинов. Как сфумато из лёгкой неуловимой сущности, соединяющей изображения в нечто нерасторжимо единое, превращается в пелену, наподобие катаракты.[8]:233
— Дмитрий Бавильский, «Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера», 2016
Вновь тихо. Даже ветер в тумане какой-то бесшумный. Пробираясь сквозь негустое сфумато, он теряет скорость и звук, обретая запахи подтаявшей, начавшей подтекать свежести.
Кажется, что самое важное всегда ускользает, льется сквозь пальцы, обходит стороной. Точно в погоне за солнечным зайчиком, пытаешься накрыть «центр», а он мгновенно перемещается в другое место или просачивается сквозь руку.[8]:234
— Дмитрий Бавильский, «Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера», 2016
Италия, апрель, тепло. Стоит выйти на улицу или балкон, как солнце немедленно ложится на спину, будто требующая человеческой ласки кошка. Сфумато. Краски ещё не высохли. Пахнет жизнью и черешней — всё, как я мечтала. Чем Италия не волшебна?[9]
— Ольга Бойко, Дневник. Карантин. Милан (записные книжки), апрель 2020
...он совсем забросил ремонт телевизоров, залез в долги ― уже в буквальном смысле слова ― и стал хозяином микроскопического фотоателье в спальном районе столицы. Клиентов было оскорбительно мало, но и с этими одиночками случались острые художественные разногласия. Кого-то не устраивала мягкая дымка в духе итальянского «сфумато». Как минимум три заказчика отказались от снимков и потребовали вернуть деньги, поскольку их смутила смелая игра светотеней на собственных законопослушных лицах.[4]
Тише… тише… что вы все так кричите… ведь какое молчанье… как всем теперь надо молчать. Как много шумов, разговоров.
Он все слышал ― шумы и разговоры, скрип железных панцирных сеток, бряканье вилок и ложек, посуды с пищей, несомой к ужину, смешки и шепоты больных, но все доносилось будто издали, будто заволокнутое сизой дымкой. Сфумато. Это было Леонардовское сфумато, как же он сразу не узнал. Господи, вот она, Тайная Вечеря. Вся стёрлась, осыпалась; краски слезают со стены дырявым чулком. Христос разводит руками: мол, дорогие мои, вот и кончена жизнь.[5]
И у нас будет икра! Этот красивый черный жернов! Я буду отрезать по кусочку, по щебеньку… по прозрачной ма-аленькой пластиночке, ведь это очень, оч-чень дорогая еда… … сфумато. Да, эта дивная, синеватая призрачная дымка. Как всё легко и радостно обволакивается ею. И раскосое, с бровями вразлет, лицо татарина, наклоненное над ним.[5]
Он, не открывая глаз, увидел ― во тьме палаты разлилось гордое золотое сиянье. Радость. Сколько радости. Да, ему удалось все же это написать. Не сфумато. Не дымку. Не горький туман. Этот яркий, горний золотой небесный свет, сияющий невыносимо, победно.[5]
Леонардо да Винчи, «Святая Анна с Мадонной и младенцем Христом» (деталь заднего плана)
В самых грозных и жутких
Застенках Эреба,
В самых скользких
Подземных прогалах,
Сквозь сфумато загробных огней,
Я внимал только гласу
Златокудрого Феба,
И меня в добрый путь
Провожал Гименей.[2]
Любой лукавый взгляд твой — алый серафим,
Его перо рисует вмиг картины:
Сфумато — предстаёт Джоконда перед ним. Лесть незнакома прелестям ундины,
Слова вплетая в косу вместо ленты,
Льнет, словно шёлк, щебечет: «Здравствуй, грусть!
Единым вздохом сложатся сонеты,
Душой навеки здесь, с тобою остаюсь».[11]
— Дарья Леоненко, «Акколада», 2013
Сфумато иль — смягчающий тона,
Приём, смягчающий до нежности, до вздоха,
Но чем смягчить понятие: Эпоха
И тут, какие подобрать слова? <...>
Святые чувства переплавь в слова,
Оттенки нежные добавь у изголовья
И это всё ты назови — Любовью!
Картина есть… Сфумато естества.[7]
— Юрий Бауэр, «Сфумато», 2015
Он очертанья резкие смягчая,
Стелил мазки пухового сфумато,
А воздух обнимал, как тёплой шалью,
Сильней звучало музыки стаккато![12]
