Акваре́ль (фр.Aquarelle — водянистая; итал.acquarello) — название художественных красок, соответствующей им техники изображения и, как следствие, отдельной разновидности изобразительного искусства, занимающей переходное положение между живописью и графикой. Акварель совмещает особенности живописи (богатство тона, построение формы и пространства цветом) и графики (активная роль бумаги в построении изображения, отсутствие специфической рельефности мазка, характерной для живописной поверхности).
Художник-акварелист при работе прозрачными акварельными красками учитывает тон, как правило белый, активно отражающий свет, и фактуру основы (бумага, пергамент, картон, шёлк, слоновая кость) не только в качестве материала, но и в качестве одного из изобразительных средств. Значение отражающей поверхности сохраняется в акварели даже при смешанной технике (акварель с белилами, гуашью, дорисовкой сангиной, пастелью). Поэтому на художественных выставках классическую акварель экспонируют в разделе графики.
Акварельные краски состоят из пигмента и связующего вещества (водорастворимые сложные углеводы: растительный клей, декстрин, натуральный гуммиарабик с добавлением глицерина, сахара или мёда), они разводятся водой и легко смываются. При растворении в воде образуют прозрачную взвесь тонкого пигмента, и позволяют за счёт этого создавать эффект лёгкости, воздушности и тонких цветовых переходов.
С годами братья становились всё более похожи один на другого и в то же время чем-то неуловимым на больших грустных птиц, глядевших с подставок остановившимися стеклянными глазами. Пётр Иванович с маленьким личиком, изрезанным морщинами, в потёртом халате сухими пальцами писал акварелью цветы. Он сидел с утра у окошка, не разгибая спины, и к сумеркам на бумаге расцветали яркие орхидеи, причудливые «венерины-башмачки»…[6]
Многие русские художники любили акварельную технику за её тонкость, прозрачность и своеобразное изящество. Хорошая акварель как бы светится изнутри, белая бумага всегда «звучит» сквозь тонкий слой водяных красок. Акварель не любит поправок и многократных прописок, поэтому художник, работающий в этой технике, должен уверенно и точно рисовать, безошибочно чувствовать цвет. Недаром такие замечательные рисовальщики и живописцы, как Александр Иванов, Брюллов, Репин, в то же время были превосходными акварелистами. Большую серию акварельных работ создал известный маринист Айвазовский. Художник чрезвычайно правдиво передал и прозрачность морской воды и особую чистоту, свежесть воздуха. Мастером акварельного портрета был Илья Ефимович Репин. Портрет Льва Толстого за работой написан Репиным в московской усадьбе Толстых, в Хамовниках. Помимо необычайного мастерства, произведение это подкупает своей искренностью, простотой, особой «светоносностью».[1]
Акварель требует прозрачности. Всю жизнь я мечтал об акварели и всю жизнь работал маслом. Потому что акварель требует терпения. Нужно, чтобы просохла первая подкрашенная капля, прежде чем положишь вторую, которые вместе дают такую жемчужную игру ― ее можно встретить только на акварелях Врубеля. Акварель ― это праздник глаза, праздник кисти, праздник мастерства человеческого. Если бы блаженный Августин был живописцем, он бы писал акварелью. Потому что главное для акварели ― это просветленность души. Потому что, хотя акварель не поддается переделкам, к ней можно добавлять самоцвет за самоцветом. Но для этого нужно, чтобы самоцветы были в душе. Всю жизнь я писал только маслом, потому что у меня не было ни терпения, ни умения сказать сразу, а только длинное, мучительное нащупывание своего главного слова, которое приходило, когда праздник кончался, и уже уставали ждать, и разбредались по заботам дня. И главное слово я произносил наедине ― никому не нужное, точное слово. А когда я бежал его сказать, то оно уже было не к делу, не к разговору, и я произносил его празднично и одиноко, как дурак на похоронах. Масло мне давалось лучше. Масло ― это силовая живопись. Мутузишь холст, пахтаешь краску, как масло, пока она не встанет, закоченев отпечатком бесчисленных оплеух.[4]
Если начать с самого начала… Я вот точно этот момент не припомню, но, кажется, когда я оторвался от груди матери, сразу решил: буду писателем. Цель была единственная: писатель не ходит на службу, он сидит дома и пишет. Писатель для меня не тот, кто сидит – тюк-тюк-тюк, словечко к словечку. Это графоман называется. Писатель — это определённый строй души, это особая работа. Писатель — это, в сущности, художник. Я, в данном случае, выбираю материал — слово. Вот хотя не откажусь и от акварели.[7]
— Юрий Коваль, «Что мне нравится в чёрных лебедях», 1994
Акварель в мемуарах, беллетристике и художественной прозе
Изабе, Isabey — славный живописец миниатюрных портретов. Он писал портреты Наполеоновой фамилии, а после, в картине, представляющей Венский конгресс, изобразил портреты всех государей и знаменитых людей того времени, участвовавших в конгрессе. Он первый ввёл портреты на бумаге акварелью.[8]
― Ну, уж коли ты так расхвастался, ― заговорила вдруг Фимушка, ― так похвастаюсь и я. Из крохотного «бонердюжура», ― так называлось старинное бюро на маленьких кривых ножках с подъемной круглой крышей, которая входила в спинку бюро, ― она достала миниатюрную акварель в бронзовой овальной рамке, представлявшую совершенно голенького четырехлетнего младенца с колчаном за плечами и голубой ленточкой через грудку, пробующего концом пальчика острие стрелы. Младенец был очень курчав, немного кос и улыбался. Фимушка показала акварель гостям.
― Это была ― я… ― промолвила она.[9]
Перед Новым годом Natalie принесла мне показать акварель, который она заказывала живописцу Guyot <Гюйо>. Картина представляла нашу террасу, часть дома и двор, на дворе играли дети, лежала Татина коза, вдали на террасе была сама Natalie. Я думал, что акварель назначена мне, но N сказала, что она ее хочет подарить в Новый год Гервегу. Мне было досадно.
― Нравится тебе? ― спросила N.
― Акварель мне так нравится, ― сказал я, ― что, если Гервег позволит, я велю сделать для себя копию. По моей бледности и по голосу Natalie поняла, что эти слова были и вызов и свидетельство сильной внутренней бури. Она взглянула на меня, слёзы были у нее на глазах.[10]
Из окон, наполовину завешенных лёгким шёлком, оттенка красной смородины, видны были старинные дома с надписями, запущенные сады, сильно заросшие кустарником, высокие дымящие фабрики и Париж — нарождающийся, расстилающийся, растущий вдали, с крышами из голубого пара.
Вся комната была в цветах: розовый водосбор и веточки вишни, упирающиеся в стены, обитые холстом, цвета мелкого песка. Главное место в комнате занимал рояль, на стене висели акварели и лютня белой слоновой кости, напоминающей фарфор.
Вечер я прекрасно провел с моими друзьями ― Александрой Федоровной Бедняковой, и Марией Яковлевной Басковой в доме последней, в ее очень симпатичном уголке ― гостиной, обставленной предметами искусства. Более всего прочего мне понравилась акварель, длинная, с красочным золотистым закатом, разлитым по всему краю неба, выше горизонта. Эта акварель живо перенесла меня в мою любимую Асканию-Нова, в столовую и гостиные, где на стенах висела и постоянно подолгу привлекала мое внимание именно серия таких красочных пейзажей, принадлежавших талантливой кисти одного и того же художника.[11]
— Пётр Козлов, «Географический дневник Тибетской экспедиции 1923-1926 гг.», 1925
Ваня схватил его за руку. Берг услышал стремительный гул, будто океаны шли на него, затопляя леса.
Тогда Берг оглянулся. Черный дым падал на озеро. Леса качались. За ними свинцовой стеной шумел ливень, изрезанный трещинами молний. Первая тяжелая капля щелкнула по руке.
Берг быстро спрятал этюд в ящик, снял куртку, обернул ею ящик и схватил маленькую коробку с акварелью. В лицо ударила водяная пыль. Метелью закружились и залепили глаза мокрые листья.
Молния расколола соседнюю сосну. Берг оглох. Ливень обрушился с низкого неба, и Берг с Ваней бросились к челну.
Мокрые и дрожащие от холода Берг и Ваня через час добрались до сторожки. В сторожке Берг обнаружил пропажу коробочки с акварелью. Краски были потеряны, — великолепные краски Лефранка. Берг искал их два дня, но, конечно, ничего не нашел.
Через два месяца в Москве Берг получил письмо, написанное большими корявыми буквами.[12]
Он годами находился на службе в одном из главных наших Страховых обществ, в дальнейшем же он принял должность старшего хранителя Музея Александра III и состоял действительным членом Академии Художеств, заведуя в то же время всеми художественно-ремесленными училищами России, подчиненными министерству финансов, но все эти посты и занятия отнимали у Альбера сравнительно мало времени, тогда как главным образом оно было заполнено живописным творчеством ― почти исключительно акварельными работами с натуры. В этой области, столь подходившей ко всему его «вечноспешащему» и «быстрому» темпераменту и к чему-то легковесному, что было в нем, он в несколько лет достиг положения, не знавшего себе соперников в России. В 1880-х и в 1890-х годах Альбер Бенуа стал одним из любимейших русских художников; его акварели раскупались нарасхват, он был награжден званием академика, ему был поручен акварельный класс в Академии, члены Общества акварелистов избрали его своим председателем и, наконец, акварель, как я уже сказал, открыла ему доступ ко двору, точнее к особам Государя и Государыни. Альберу акварельные выставки обязаны тем, что они стали одним из самых выдающихся событий Петербургского сезона и ему же ― тем, что эти выставки ежегодно удостаивались посещения, как императорской четы, так и большинства членов императорской фамилии.[13]
Немало удовольствия доставил нам также миндаль. Его было у нашей хозяйки так много, что она давала нам его в неограниченном количестве. Мы ели его вволю, пока были в Судаке, и привезли целый запас в Москву, так что нам хватило потом на всю зиму. Я узнала тогда впервые, как растёт миндаль, увидела, что он одет в двойную оболочку, сперва пушистую зелёную шкурку, а затем ― в твёрдую деревянную, пористую скорлупку. Мы ели миндаль целыми пригоршнями, а скорлупки собирали, так как они шли у нас на разные поделки. Уже по приезде в Москву мы ухитрялись распиливать их вдоль, превращая в миниатюрные лодочки, которые раскрашивали в разноцветные цвета акварельными красками.[14]
К примеру, что означает: «монополия»? Ясное дело ― кабак. «Адаптер» ― означает: пустяковый человек, вообче сволочь, и больше ничего. «Акварель» ― это хорошая девка, так я соображаю, а «бордюр» ― вовсе даже наоборот, это не что иное, как гулящая баба, «антресоли» крутить ― это и есть самая твоя любовь, Агафон, на какой ты умом малость тронулся, и так и дале.[2]
— Михаил Шолохов, «Поднятая целина» (книга вторая), 1959
Зрение это не есть главное для художника, моя дорогая. У тебя есть познание Казимира Малевича? Имеется такая штука как за-зрение. Говоря о художниках, он называл их «Магелланами невидимых сфер». Художественный образ, повторяет он и раз и два, имеет зарождение не на сетчатке глаза, но в непознанных сферах вашего «эго». Он брал ее пятку в свою ладонь, и пятка немедленно переносилась на плотную, почти ненашенскую бумагу. Он пальцами шел по изгибам ее уха, и этот филигранный орган тела воплощался в загадочной игре пера. Коленка с её внутренней пещеркой при сгибе восхищала его экстазно и воплощалась в штрихах с некоторыми мазками акварели.[5]
Листва желтеющая — реже,
С зарёй — обильнее роса,
Утра́ безоблачны и свежи,
Прозрачно ярки небеса;
Как будто те же и не те же
Стоят задумчиво леса.[15]
Вот предо мною ваша акварель: Ампирный дом горит под летним солнцем, И дерево приподняло панель, Шатром склонясь над слуховым оконцем. <...>
Серебряные косы на виске.
Взгляд из-под век, внимательный и чистый,
И в сильной подагрической руке
Три веером распахнутые кисти.[18]
Хранители! В каком горниле
Вы душу так надежно закалили,
Что сохранили все, что вы хранили,
Не продали, не выдали, не сбыли.
Пускай же акварельные рисунки
Нам дышат в души и глядят в рассудки,
Чтоб слабые и легкие пастели
От нашего дыханья не взлетели.[3]
— Борис Слуцкий, «Хранители архивов (и традиций)...», 1961
Мучительно хочется рисовать. Повсюду тюбики рассовать. О, поющее, как свирель, название ― акварель! Белые вижу во сне листы. Как чисты они! Как пусты! И я рисую на них лицо на тоненьких двух ногах.
Пустила корни она, а там ―
набухли почки на ней, а там ―
раскинуло веточки над водой
веселое деревцо.
И толстые тюбики стали в круг,
и начался танец, и это был танец маленьких дикарей
из племени Акварель.
Но вмешиваться первой стала мать,
сказав про акварельный свой портрет:
«Я не такая всё-таки старуха…
Не знала я, что ты такой жестокий. Искусство жизнь должно красивей делать,
а ты… а ты…» ― и, плача, убежала
к спасительному мастеру̀-пьянчужке
с ним камешки морские шлифовать.
Пробегает облачком над Москвою
акварельный вздох итальянской прозы,
и не верит город слезам, каналья,
и твердит себе: «не учи ученых»,
и глядит то с гневом, а то с печалью
из норы, оскалясь, что твой волчонок.
— Бахыт Кенжеев, «Ну куда сегодня пойти с тобою...», 1999
↑О. Н. Чюмина. Новые стихотворения. 1898—1904. — СПб.: Типография т-ва «Общественная Польза», 1905. — С. 149.
↑Н. С. Гумилёв. Собрание сочинений в четырёх томах / Под редакцией проф. Г. П. Струве и Б. А. Филиппова. — Вашингтон: Изд. книжного магазина Victor Kamkin, Inc., 1962 г. — Том 1.
↑Б. Садовской. Стихотворения. Рассказы в стихах. Пьесы. Новая библиотека поэта. — СПб.: Академический проект, 2001 г.
↑Полонская Е.Г. Стихотворения и поэмы. Новая библиотека поэта. Малая серия. Санкт-Петербург, Издательство Пушкинского дома; Издательство «Первый ИПХ», 2010 г.
.svg){kind=logo}
