Чёрная лестница или задний вход (англ.back staircase) — подсобная лестница внутри дома, предназначенная для хозяйственных нужд и выходящая во двор, тёмный или узкий задний вход в дом, который противопоставлен понятию «светлый» или «парадный подъезд». Чёрная лестница часто не имела окон и не была освещена. Словосочетание появилось одновременно с доходными домами, имевшими, как правило, два входа или выхода. Первый или главный считался «парадным», по нему в дом с фасадной части или с улицы входили члены семьи и гости. Другой вход-выход на чёрную лестницу, как правило, дворовой был предназначен для прислуги и мастеровых.
Чёрные лестницы были непременным атрибутом притонов, подпольных игорных и публичных домов. Если приходиящие в такие заведения хотели скрыть своё посещение, то предпочитали по возможности покидать эти дома по «чёрной лестнице». Со временем понятие стало настолько широко используемым, что утеряло кавычки и вошло в бытовую и литературную речь.
Ваше сиятельство, всё готово: я взяла ключ от горниц живописца и крепко-накрепко заказала Григорью молчать об этом несчастии (она вздохнула); только вам надобно идти, сударыня, по черной лестнице и пройти темным коридором внизу...[1]
В основание этого романа положено много моих лучших воспоминаний, веселой бедности, <...> беспутных приключений, святой дружбы и шатанья по черным лестницам.[2]
...героем дня, конечно, был Григорович, он <...> покрыл себя неувядаемою славою, <...> совершая описание живописного путешествия по черным лестницам, где стоят кадки с серой водой, по которой плавают рыбий пузырь, яичная скорлупа и угли (вероятно, из самовара).[2]
Квартира, о которой идет речь, была в четвертом этаже огромного неопрятного дома в Офицерской улице. Подниматься в нее нужно было по черной, плитяной лестнице, всегда залитой брызгами зловонных помой и местами закопченной теплящимися здесь по зимним вечерам ночниками.[4]
Бывали ли вы когда-нибудь рано утром в конторе квартального надзирателя? Помещается она по большей части в надворных флигелях, подыматься в нее надобно по черной лестнице — а уж известно, что такое у нас в Петербурге эти черные лестницы![5]
Лестничная клетка — это звучало специально и жутковато. Спускаясь по чёрным лестницам своих жилищ, люди присматривались к каким-то выступам и захламленным нишам, о которых они ничего не знали. Теперь это были укрытия.[10]
Запах сырых петроградских домов, запах кошек на затхлых черных лестницах — парадные двери в квартиры после революции, как правило, были ещё заколочены...[13]
— Принимает ли барин сегодня?
— А мне почему знать, — отвечал он, не удостоив меня взглядом.
В это время отворились двери с лестницы, выказалась рыжая борода и часть огромной корзины.
— На чёрную лестницу! — заревел мужиковатый лакей, и дверь поспешно захлопнулась.[14]
— Фаддей Булгарин, «Чувствительное путешествие по передним», до 1843
Отчаянный звонок, обличивший появление у ворот барина, заставил дворника выйти наружу, и тут Марфа могла, наконец, узнать, что 29 No, где живет г-жа Иванова и где требуется кухарка, будет по черной лестнице, в таком-то этаже. Марфа давно знала, что ей всю жизнь придется скоротать на черной лестнице, по заднему ходу; поэтому-то ее нисколько не удивила ни атмосфера черной лестницы, ни мерзлые рубцы льду и сору, ни ушаты с мерзлым сором и воткнутой в них метлой, ни лари, из которых несет разлагающейся провизией, — все это в ее понятиях иначе и быть не могло.[15]
...дело только в том, что физического убийства не было, а просто-таки припомнились автору ухарские и менее ужасные по содержанию, чем по пошлой хвасти своей, арестантские рассказы, припомнились бредовые выкрикивания, которые томили его иногда бессонной блошиной ночью, и уже потом он, автор, провел своего нежного, своего излюбленного и даже не мечтательного, а изящно-теоретического героя через все эти топоры и подворотни, и провел чистеньким и внимательно защитив его от крови мистическим бредом июльских закатов с тем невинным гипнозом преступления, который творится только в Петербурге, в полутемных переходах черных лестниц, когда сквозь широко распахнутые окна и на мышастость заплеванных серых ступеней, и на голубоватость стен, искрещенных непристойностями, укоризненно смотрит небо цвета спелой дыни.[16]
И еще одна деталь: в «расстрельном деле» Гумилева я обнаружил вдруг, что в 1919 году в этом доме, только в 15-й квартире, жил старший брат Гумилева со своей женой — тоже Анной Андреевной. Так что в изысканную арку этого дома, возможно, не раз входил и Николай Гумилев — Петербург, может, и не маленький город, но — тесный… Что же известно ныне о четвертом дворе? Известно, что жила Ахматова на верхнем этаже, куда вела темная и пыльная черная лестница (она и сейчас такая), что в квартире, где у нее была узкая комната, несмотря на ампирную мебель и картины, зияли щели в полах, разваливалась печь и протекал потолок.[17]
Я, без шуток, слишком умен, как все мои герои, оттого многое мне не удается. Нужно всегда немножко сперва поглупеть, принимаясь за беллетристическую вещь. Что мне, между прочим, делать с Чернокнижниковым, который лежит, ожидая радостного утра? В основание этого романа положено много моих лучших воспоминаний, веселой бедности, дней melés de pluie et du soleil <смешанных с дождём и солнцем>, беспутных приключений, святой дружбы и шатанья по черным лестницам. Как-то жаль пустить все это в карикатурный роман, предназначенный для потехи.[2]
...героем дня, конечно, был Григорович, он смешил нас вплоть до 7 часов, когда приехали Жуковские. Чтоб не было накурено в гостиной, я увел мужчин в кабинет, и там-то автор «Деревни» покрыл себя неувядаемою славою, представляя Каратыгина и совершая описание живописного путешествия по черным лестницам, где стоят кадки с серой водой, по которой плавают рыбий пузырь, яичная скорлупа и угли (вероятно, из самовара).[2]
Дорогой на легковом извозчике наехали на него два жандарма, набросили ему на голову толстое покрывало, посадили в сани и велели ему молчать, если хочет жив быть, и таким образом привезли его на небольшой двор, среди кругом обстроенного высокого Дома; там провели его по черной лестнице в довольно хорошую комнату, где сидели за столом с роскошной закуской генерал с густыми эполетами, с орденами и звездой; рядом с генералом сидела великолепно одетая дама и, весело смеясь, вела разговор, в углу на полу лежал без движения лицом вниз и стонал, вероятно, только что жестоко наказанный человек.[18]
Бездарная архитектура второй половины прошлого века, с боязнью линий и плоскостей, гладкой поверхности и незаполненного пространства, побуждавшей ее каждое свободное место забивать какой-нибудь оштукатуренной бессмыслицей. Теперь мы увидели эти дома облезлыми, стоящими в сырых и ржавых потеках краски плохого качества. В тяжелые осенние дни казалось, что эта ржавая промозглость проступает у них изнутри. Они не обещали ничего доброго. К домам появилось новое отношение. Каждый дом был теперь защитой и угрозой. Люди считали этажи, и это был двойной счет — сколько этажей будет их защищать и сколько будет на них падать. Мы познали объемы, пропорции, материалы домов. Восприятие дома стало аналитическим. Он расслаивался на своды, перекрытия, лестничные клетки. Лестничная клетка — это звучало специально и жутковато. Спускаясь по чёрным лестницам своих жилищ, люди присматривались к каким-то выступам и захламленным нишам, о которых они ничего не знали. Теперь это были укрытия. Как будет лучше, в случае чего, прислониться здесь к правой или к левой стенке? Иногда человек пытался представить непредставимое: эти выступы и ступени, висящие в высоте, действительно в мгновение обрушатся, упадут на голову, на грудь. Лестничная клетка раздавила грудную клетку... Грудная клетка — это тоже специально и жутковато.[10]
До революции 1917 года это был доходный дом, которых немало строилось в Москве в начале нашего века. Квартиры в таких роскошных домах предназначались для состоятельных людей, поэтому все здесь было устроено солидно, максимально удобно и респектабельно. В парадных подъездах, украшенных зеркалами, были просторные лестницы, кабины лифтов были отделаны дорогим деревом ― как вагоны международного класса в прежних пассажирских поездах. Для хозяйственных нужд и для прислуги предназначались более скромные «чёрные» лестницы.[11]
...совсем новый для меня, мальчишки, запах таинственного города... Скученного человеческого жилья. Запах сырых петроградских домов, запах кошек на затхлых черных лестницах — парадные двери в квартиры после революции, как правило, были ещё заколочены... Запах подвальной плесени и сырых дров... Ну и, конечно же, сказочный запах чердаков, куда осторожные люди на случай внезапного обыска сносили после революции все, что могло как-то компрометировать их перед новой властью. Чего только мы не обнаруживали там![13]
Кочкарёв. Стучатся: кто-нибудь из них, верно; я бы не хотел теперь с ними встретиться. Нет ли у вас там другого выхода? Агафья Тихоновна. Как же, по чёрной лестнице. Но, право, я вся дрожу. Кочкарев. Ничего, только присутствие духа. Прощайте!
Минут через десять горничная вернулась...
— Ваше сиятельство, все готово: я взяла ключ от горниц живописца и крепко-накрепко заказала Григорью молчать об этом несчастии (она вздохнула); только вам надобно идти, сударыня, по черной лестнице и пройти темным коридором внизу...
Княжна ожила.
— Все равно; пожалуй, я надену твое платье, чтобы меня не узнали...
— Нет-с, этого не нужно, помилуйте-с; вас никто не увидит, я провожу вас.[1]
Взбираясь по лестнице, ведшей к Петровичу, которая, надобно отдать справедливость, была вся умащена водой, помоями и проникнута насквозь тем спиртуозным запахом, который ест глаза и, как известно, присутствует неотлучно на всех черных лестницах петербургских домов, — взбираясь по лестнице, Акакий Акакиевич уже подумывал о том, сколько запросит Петрович, и мысленно положил не давать больше двух рублей.[19]
Жазиков (кричит Матвею вслед). Ты ее по черной лестнице проведи! слышишь? А то столкнутся, пожалуй... Экая гадость! Экая гадость!.. А прехорошенькая она, чёрт возьми! Надобно будет этак — того... <...> Жазиков Ну, хорошо. Только как же я звонка-то не слыхал? Матвей (так же). Да он-с по черной лестнице прошел. Жазиков (шепотом, но с сердцем). А зачем они у тебя по черной лестнице шляются? Зачем задний ход знают? Этак они, пожалуй, меня обокрадут когда-нибудь! Это беспорядок![20]
Дело в том, что он находился теперь в весьма странном, чтоб не сказать более, положении. Он, господа, тоже здесь, то есть не на бале, но почти что на бале; он, господа, ничего; он хотя и сам по себе, но в эту минуту стоит на дороге не совсем-то прямой; стоит он теперь — даже странно сказать — стоит он теперь в сенях, на черной лестнице квартиры Олсуфия Ивановича. Но это ничего, что он тут стоит; он так себе. Он, господа, стоит в уголку, забившись в местечко хоть не потеплее, но зато потемнее, закрывшись отчасти огромным шкафом и старыми ширмами, между всяким дрязгом, хламом и рухлядью, скрываясь до времени и покамест только наблюдая за ходом общего дела в качестве постороннего зрителя. Он, господа, только наблюдает теперь; он, господа, тоже ведь может войти... почему же не войти?[3]
Конечно, он бы дорого дал за возможность находиться теперь, без нарушения приличий, на прежней стоянке своей в сенях, возле черной лестницы; но так как это было решительно невозможно, то он и начал стараться улизнуть куда-нибудь в уголок да так и стоять себе там — скромно, прилично, особо, никого не затрагивая, не обращая на себя исключительного внимания, но вместе с тем снискав благорасположение гостей и хозяина.[3]
Михаил Иванович теперь видный офицер и тогда был видный и красивый офицер. Кто теперь живет на самой грязной из бесчисленных черных лестниц первого двора, в 4-м этаже, в квартире направо, я не знаю; а в 1852 году жил тут управляющий домом, Павел Константиныч Розальский, плотный, тоже видный мужчина, с женою Марьею Алексевною, худощавою, крепкою, высокого роста дамою, с дочерью, взрослою девицею — она-то и есть Вера Павловна — и 9-летним сыном Федею. Павел Константиныч, кроме того, что управлял домом, служил помощником столоначальника в каком-то департаменте. По должности он не имел доходов; по дому — имел, но умеренные: другой получал бы гораздо больше, а Павел Константиныч, как сам говорил, знал совесть...[21]
На рассвете следующего дня Абрамовна, приготовив все нужное ко вставанью своей барышни, перешла пустынный двор ассоциационного дома и поплелась в Измайловский полк. Долго она осведомлялась об адресе и, наконец, нашла его. Абрамовна не пошла на указанный ей парадный подъезд, а отыскала черную лестницу и позвонила в дверь в третьем этаже.[4]
Квартира, о которой идет речь, была в четвертом этаже огромного неопрятного дома в Офицерской улице. Подниматься в нее нужно было по черной, плитяной лестнице, всегда залитой брызгами зловонных помой и местами закопченной теплящимися здесь по зимним вечерам ночниками. Со входа в квартиру была довольно большая и совершенно пустая передняя с тремя дверями. Одна из этих дверей, налево от входа, вела в довольно просторную кухню; другая, прямо против входа, — в длинную узенькую комнатку с одним окном и камином, а третья, направо, против кухонной двери, — в зал, за которым в стороне была еще одна, совершенно изолированная, спокойная комната с двумя окнами.[4]
Бывали ли вы когда-нибудь рано утром в конторе квартального надзирателя? Помещается она по большей части в надворных флигелях, подыматься в нее надобно по черной лестнице — а уж известно, что такое у нас в Петербурге эти черные лестницы! Входите вы в темную прихожую, меблированную одним только кривым табуретом либо скамьей да длинным крашеным ларем, на котором в бесцеремонной позе дремлет вестовой, какой-нибудь Максим Черных или Хома Перерепенко; во время же бдения этого Черныха или Перерепенку можно застать обыкновенно либо за крошкой махорки, либо за портняженьем над старыми заплатами к старому мундиру.[5]
Он ни о чем не думал. Так, были какие-то мысли или обрывки мыслей, какие-то представления, без порядка и связи, — лица людей, виденных им еще в детстве или встреченных где-нибудь один только раз и об которых он никогда бы и не вспомнил; колокольня В-й церкви; биллиард в одном трактире и какой-то офицер у биллиарда, запах сигар в какой-то подвальной табачной лавочке, распивочная, черная лестница, совсем темная, вся залитая помоями и засыпанная яичными скорлупами, а откуда-то доносится воскресный звон колоколов...
Подниматься в свою квартирку, отгороженную ему новым русским, захватившим его прошлую со множеством соседей коммуналку размером едва ли не с этаж, оперу пришлось по черному ходу. Он удержался в этом доме его детства, вставшем на Чистых прудах еще при императорах, только за счет того, что остался в закутке из комнатки, кухоньки, выходящей дверью прямо на черную лестницу. Сергей поднимался к себе на пятый этаж в гулкости, темноте «хода», по которому еще при Советской власти почти перестали ходить. Ну а в те времена, когда летали по Архангельскому переулку на рысаках, использовали черную лестницу лишь слуги, кухарки, зеленщики, дворники, все, кто не удостоен был заходить к господам с парадного входа.
«Что изменилось в конце концов? — думал майор милиции Кострецов, хватаясь за грязные, пыльные перила, осторожно нащупывая ногами ступеньки. — Только в лакеях теперь и господа сыщики![22]
Духи почивших дом не отпускал наружу. Духи оставались здесь и бродили в кошачьей вони черных лестниц. Готовившаяся к смерти Виктория Аароновна знала это и оставалась спокойна. После смерти жизнь не особенно изменится, никакого рая, никакого ада. Сам по себе дом, заключавший внутри себя трехкамерный двор и бряцающие цепями фонари в арках, и был Царствием Небесным, только Святая Троица давно оставила его без присмотра.[12]
Володя, Саша, Надя… без конца, ―
И в этом мертвом доме мы друг друга Любили мало; чтоб звонком отца
Не потревожить, так же как прислуга,
Мы приходили с чёрного крыльца.
А между тем, не ведая досуга, Здоровья не щадя, отец служил
И всё копил, он всё для нас копил.[6]
Ты помнишь эту лестницу под крышею ворот,
Ступени чёрной лестницы и грязное окно,
Ночное ожидание: придёт ли, не придёт?
Глухие наши радости, ушедшие давно?[23]
↑Петербургские очерки Ф. В. Булгарина. — СПб: «Петрополис», 2010 г.
↑Успенский Г. И. Собрание сочинений в девяти томах. Том 1. — Москва, ГИХЛ, 1995 г.
↑Серия «Литературные памятники». И. Ф. Анненский. Книги отражений. — Москва, «Наука», 1979 г.
↑В. М. Недошивин. «Прогулки по Серебряному веку». — Санкт-Петербург, «АСТ», «Астрель» 2012 г.
↑А. Я. Артынов, Воспоминания. Часть 1: Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете. М., 1882. Кн. 1. С. 1-88, Кн. 3. С. 89-164
↑Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений в 14 томах. — М.: Изд-во Академии Наук СССР, 1952 г.
↑Тургенев И. С., Собрание сочинений. В 12-ти томах. Том 9. — М.: «Художественная литература», 1976—1979 гг.
↑Н.Г.Чернышевский, Избранные произведения. — М.-Л.: «Художественная литература», 1950 г.
