Юрий Михайлович Медведев

Юрий Михайлович Медведев

Статья в Википедии

Юрий Михайлович Медведев (род. 6 декабря 1937) — советский и российский писатель-фантаст, редактор и переводчик.

Цитаты

	У Де-Спиллера герои в разных рассказах разные, но они настолько лишены каких-либо индивидуальных черт, настолько не персонифицированы, что читатель вряд ли отличит их друг от друга, тем паче что все они напоминают слишком уж рациональным поведением роботов одной серии.
	— «Дверь в мир чудес»

Да, Одоевский является основоположником русской научной фантастики. Но даже этот провидец <…> вряд ли предполагал, что имя его вскоре после смерти забудется, а такой шедевр, как «Косморама», пропылится после единственной публикации в «Отечественных записках» почти полтора столетия! И лишь в самые последние годы «Косморама» начинает осознаваться всеми нами не как завершение «поэзии роковых тайн и ужасов», но как первый манифест «русской школы космизма».

— «Там лес и дол видений полны…»

В последние годы будто плотину забвенья вдруг прорвало: вышло один за другим несколько сборников дореволюционной русской фантастики, о коей раньше никто вроде бы и слыхом не слыхивал. <…> И вот уже издательство «Советская Россия» объявило подписку на двадцатитомник «Русская фантастика XI–XX веков». Но даже это событие затмилось в сознании тех, кто постарше, тремя громоносными известиями. Первое: опубликованы трёхсоттысячным тиражом и в один день раскуплены «Сочинения Барона Брамбеуса» Сенковского. Второе: вот-вот появится на прилавках «Чёрная женщина» Греча, наполненный причудливыми видениями роман, над страницами которого проливали слёзы наши прабабки. Третье: <…> фантастические поделки пресловутого Булгарина входят в состав его увесистого однотомника и тоже вскоре станут добычей воротил «чёрного рынка». <…> реабилитация «пресловутой троицы» Булгарин — Греч — Сенковский сродни метафизическому чуду <…>. Когда в 1975 году кандидат филологических наук В. М. Гуминский попытался вставить в молодогвардейский сборник «Взгляд сквозь столетия» булгаринские «Правдоподобные небылицы», последовал окрик с таких административно-командных высот, откуда дважды об одном и том же не предупреждают… <…> Ещё в 1833 г. собранные под одной обложкой «Фантастические путешествия Барона Брамбеуса» успех имели немалый <…>. Чем привлекала читателя «брамбеусиана»? Парадоксальностью. Ниспровержением привычных догм. Иронией вперемежку с самоиронией, пародией — с самопародией. <…> Ему что Пифагор, что китайский мандарин, что классицизм вкупе с романтизмом, что собственное детище ориенталистика, — над всем он потешается, всё высмеивает беспощадно, всех мистифицирует, даже самого себя помещая в ад! Но заметим: «Записки домового» породили целое направление в нашей прозе — исследование парадоксов общества глазами умершего. Достаточно вспомнить «Между жизнью и смертью» Апухтина, «Сон смешного человека» Достоевского, «Смерть Ивана Ильича» Толстого. <…> Хотели того современники или нет, но, играючи, как бы мимоходом, с улыбочкой, ухмылочкой, Сенковский составил реестр всех пороков общества <…> в формах причудливых, ирреальных, но ведь и впрямь «в России истина почти всегда имеет характер фантастический».<…> Современникам казалось, что он воюет с ветряными мельницами. Никто, кроме него, не подозревал, что внутри этих мельниц беспощадно действует хитроумная система «из зубчатых колёс, поршней и вертящихся камней», — система, олицетворяющая земное зло. Одинокий стрелок победил в этой борьбе. Но о его победе мы узнаём полтора столетия спустя.

— «…И гений, парадоксов друг»

	… именно фантазия — сильнейшая сторона творческого дара автора «Правдоподобных небылиц» и других произведений…
	— «Братья по человечеству»

Утопия Михайлова не случайно названа «За пределами истории». И не случайно написана перед самой смертью. Картины идиллического быта перволюдей — своеобразная форма протеста мыслителя против ужасов крепостничества, против барского гнёта, уродующего всё живое, против олигархии, истребляющей всякое инакомыслие. Вышвырнутый за пределы культурной ойкумены, Михайлов на воображаемой «машине времени» унёсся в обитель земного рая — и не пожелал оттуда возвращаться. А современникам показалось, что он просто покинул белый свет.

— «И озаренье — бездны на краю…»

Замечено издревле: тот, кто проклянет своих мать, отца, племя, род, народ, родину, — сам становится добычей космических, кармических тайнодейств. И закон вселенского воздаяния сработал неукоснительно. Чернышевский, бывший всеобщим кумиром, идеологом бунтарства, духовным пастырем студенчества, оставшуюся часть жизни своей доживал в безвестности. Сейсмические бомбы, обладающие «силой геенны», что были мысленно брошены им на Москву и Петербург, уничтожили не обе наши столицы, <…> а самого изобретателя. Пожирателя Книг, как он сам себя называл. <…> Полвека спустя «пламенные революционеры» (которые истребят за семьдесят лет своего правления пол-России) провозгласят Чернышевского своим духовным предтечею. Однако и эти неистовые разрушители будут, как чёрт ладана, бояться всеиспепеляющей коротенькой антиутопии-дилогии. Во всяком случае автор этих строк свидетельствует: многократные, многолетние попытки опубликовать «Кормило Кормчему» и «Знамение на кровле» в самых разных изданиях неизменно натыкались на панический отказ.

— там же

На границе грядущего с беспредельным…»

1986; словам автора, использованы наблюдения и факты из трудов более чем 11 учёных

… в «Учёном путешествии на Медвежий остров» <…> ныне мы замечаем в первую очередь не иронию, пародию и самопародию, а изображённые в ней картины гибнущего человечества. <…> Сенковский, как беспощадный патологоанатом, не боится приблизить к нам мёртвое тело Земли <…>. <Изображение мертвецов бывших сражающихся армий> весьма современна и поучительна именно теперь, когда человечество начало осознавать возможность самоуничтожения…

Повесть «Капитан Немо в России» [1898] — это не только резкая отповедь чужеземцам, которые от века считали Россию «царством мрака и сальных свечей», но и проникновенная картина северных просторов, своеобразное завершение трёхтомного географо-этнографического труда К. Случевского «По северу России» (1888).

«За пределами истории (за миллионы лет)» <…> — это первая в мировой литературе пассеистическая (обращённая в прошлое) утопия, изображающая первобытного человека.

Рассказ «Между жизнью и смертью» Апухтина написан под сильнейшим воздействием Достоевского. Здесь отправная точка — та сцена в «Сне смешного человека», где герой как бы ослеплен, онемел и лежит «на чем-то твердом», ничего не видит и не может сделать ни малейшего движения. Этот приём позволил Апухтину создать злую сатиру на светское общество, перемежающуюся тонко прописанными картинами природы, деревенской жизни, философскими размышлениями. «Между жизнью и смертью» уже обрисовывает в будущем «Смерть Ивана Ильича» Льва Толстого в реалистической прозе и лучшие рассказы Рэя Бредбери — в фантастической.

… «Вне Земли», <…> <Циолковский> приглашает читателя в странствия по Солнечной системе. Эффект присутствия при этом; воистину необычайный. Даже теперь трудно, отделаться от ощущения, что автор как бы ведёт репортаж с борта космического корабля. <…> приоритетных находок у Циолковского — тысячи! Мимоходом, легко, играючи, как и положено гению, он высказывает одну из самых глубоких мыслей, которая станет впоследствии краеугольной в трудах наших отечественных «космистов» <…>. Это мысль о человечестве как едином существе, об ограниченности на планете запасов воздуха, почвы, даже солнечной энергии. Об ответственности каждого из нас за бессмертие человеческого рода…

Антиутопия «Республика Южного Креста» (1904—1905) продолжает тему «Города без имени» В. Ф. Одоевского, где была жестоко высмеяна теория родоначальника утилитарной морали Иеремии Бентама.

Как и другие талантливые поэты, <…> Хлебников чувствовал удары волн революционной бури в двери старого мира. И попытался распознать образы мира нового. Он «угадал» и генную инженерию и «дороги для ходьбы по воздуху», и многие другие диковины, прежде всего архитектурные. Но, пожалуй, самое важное — это то, что авторские поиски были перевоплощением фольклорных сивок-каурок и, ковров-самолётов, иными словами, в воображении поэта-утописта и в истории фантастики сомкнулись тысячелетия.

Художественные произведения

— При царе Горохе твои тюльпаны распускались в декабре. Притом махровым цветом. Их обожали слизывать мамонты. <…> Потом нагрянули братцы-инопланетянцы. <…> Со щупальцами вдоль хребта. Каждое щупальце — чуть поменьше Южной Америки. <…> Они всем скопом ухватились за земную нашу ось и слегка поднаклонили шарик. Климат сразу переменился, кхе, кхе… Тюльпаны решили распускаться в июле <…>. А мамонты от огорчения передохли. Между прочим, до сих пор у них в желудках находят букеты тюльпанов.

— «Куда спешишь, муравей?», 1981

Странствия Лунных Ратников <…> Над содрогающейся, в муках рождающейся и погибающей материей. Над шелестом крон живого плодоносящего сада вечности. Над несметными стаями звёздных колесниц, лучшие из которых — будем надеяться, что их большинство — странствуют Средь времён без конца и края, В бесконечность устремлены, Нивы звёздные засевая Лепестками вечной весны… Худшие же захлестнуты азартом бесполезных гонок, завалены горою бессмысленных призов.

— там же

ШЕРВИНСКИЙ: Я подумал: когда-то ещё явится возможность заглянуть в прошлое, дай не упущу шанс. Много лет меня волновала загадка смерти, точнее, омерзительных событий, воспоследовавших вскоре после кончины <…> всемирно известного учёного и писателя прошлого века, путешественника, историка, философа, провидца. А события такие: в дом покойника нагрянула по ложному доносу орава пытливых граждан с соответствующими удостоверениями, перерыли всё вверх дном, рукописи постранично перелистали, книги, письма, личные вещи перетрясли, стены миноискателями просветили, даже урну с прахом покойного. Что вынюхивали, спросите? Полторы тонны золота, якобы привезённых хозяином дома из далёких экспедиций. Конечно, чушь, бред, ахинея, все это понимали, в том числе и большинство тех, пытливых, ведь учёный-то был бессребреником: ни автомашины, ни дачи, ни дорогих побрякушек — о, в прошлом веке такое для большинства было свидетельством социального и даже интеллектуального престижа. <…> Так вот, всю жизнь меня мучило, кто донос настрочил, кто измыслил ахинею о презренном металле, какую цель преследовал, хотя насчёт цели — ясно: после обыска лет десять имя светлое замалчивалось, даже из кроссвордов его вычёркивали. В средневековье на Руси это называлось «мёртвой грамотой»… <…> И увидел я тех, кто бред этот выдумал, подтолкнул подлый розыск. Двух увидел, состоящих в родстве. Один худой, желчный, точь-в-точь инквизитор. Изощрённый в подлости, даже звёздное небо в окуляре телескопа населявший мордобоем галактических масштабов, ненавистью ко всему, что нетленно, гармонично, красиво, вековечно. Другой грузный, с зобом, как у индюка, крикун, доносчик, стравливатель всех со всеми, пьяница, представитель племени вселенских бродяг, борзописец, беллетрист, переводчик. При жизни всемирно прославленного гения оба слыли его учениками, случалось учителю их защищать, а после смерти его ни разу не позвонили вдове. Я увидел подноготную подлости, микромолекулярную схему зависти. И только ради одного этого открытия стоило потерять в жизни день. Ничего, такое уже случалось с Магелланом. ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Магеллан, а если быть скрупулезно точным, то его экспедиция, потеряв в календаре день, впервые в истории совершила кругосветное путешествие.

— «Протей», 1988

О Медведеве

… в своей повести «Протей» не называя имён, излагает памятную историю обыска в квартире покойного И. А. Ефремова и, опять же не называя имён, но совершенно недвусмысленно, обвиняет нас, Аркадия и Бориса Стругацких, в том, что это мы, оказывается, написали лживый донос на мёртвого своего учителя и благодетеля. Мы понимаем, что многочисленные наши устные и письменные публичные выступления по поводу деятельности Ю. Медведева, разрушительной для советской фантастики, не могли не вызвать у него крайней к нам неприязни. Мы понимаем, что ответить по существу на наши выступления ему было нечего и это обстоятельство должно было накалить его до последнего градуса ненависти. Однако клеветнический пасквиль тиражом 75 000 экземпляров — это уже слишком! Это ответ труса и подонка. Это не может быть прощено. Мы пока ещё не решили, станем ли передавать дело в суд. Пасквиль составлен умело. Так что ответ на вопрос «Who is who в этом пасквиле?», совершенно очевидный для каждого «фэна», совсем не столь очевиден для суда, далёкого от истории отечественной фантастики. <…> Однако нам кажется совершенно очевидным, что всё наше «фэнство», все организации, так или иначе связанные с советской фантастикой, должны сказать своё слово, не дожидаясь суда. Мы обращаемся к советам всех этих организаций с просьбой обсудить поступок литератора Ю. Медведева и выразить своё отношение и к клеветническому пасквилю, и к его автору. Есть <…> пословица: <…> с паршивой овцы — хоть шерсти клок. Наш пасквилянт напомнил всем нам, что и странный обыск в квартире покойного, и воспоследовавшее затем искусственное забвение И. А. Ефремова — и по сей день остаются не только мрачным, но и весьма загадочным событием в истории нашей фантастики. Нам кажется, сейчас наступило, наконец, время попытаться расшифровать эту загадку.

— Аркадий и Борис Стругацкие, открытое письмо

Первый же раскол в советском фэндоме произошёл «по высшему разряду» — из-за диаметрально противоположного подхода к решению этических и нравственных вопросов. Допустимо ли сотрудничество с людьми, доказавшими на практике свою нетолерантность (и это ещё мягко сказано) и непорядочность, отсутствие принципов — тех принципов, которыми действительно невозможно поступиться, не замарав себя подлостью? <…> Весьма показателен, на мой взгляд, тот такт, что сторонники «жёсткой» линии в отношении ВТО МПФ и «Молодой гвардии», <…> под которой я понимаю нежелание сотрудничать с этими организациями, обходятся без каких бы то ни было объяснений, почему они занимают такую позицию. Достаточно сказать, что ты считаешь сотрудничество с Медведевым и работу под его руководством ниже своего достоинства — и тебя оставляют в покое, не требуя дальнейших объяснений. Слава богу, все мы знаем, чем знаменит Медведев, что сейчас представляет из себя редакция фантастики «Молодой гвардии» и какую они выпускают продукцию. И это знание делает дальнейшие объяснения просто ненужными. <…> После публикации «Протея» конфликт между ВТО и «непримиримыми» фэнами приобрёл чисто этический характер.

— Сергей Бережной, «Сколько стоит фэн?: Из записок скептимиста»

Известность (в основном скандальную) принесла Медведеву не столько его собственная лит. деятельность, сколько идеологическая: он непосредственно возглавлял «идейно-шовинистическое» крыло советской НФ в конце 1970-х гг., превратив возглавляемую им редакцию НФ в издательстве «Молодая гвардия»]] в своего рода штаб по проведению акций (литературного и внелитературного характера) против «непатриотической» и «нерусских» авторов; период руководства Медведевым редакции стал синонимом слова «разгром» (в отношении советской НФ). Вместе с тем, и в собственной литературной продукции Медведев недалеко ушёл от высоко почитаемого им Ф. Булгарина: НФ рассказ-памфлет «Чёртова дюжина „Оскаров“» (1977) представляет собой слабо замаскированный пасквиль-донос на А. Тарковского, а повесть «Протей» — на А. и Б. Стругацких. НФ повести Медведева, сочетающие патетическую напыщенность, пропаганду мистицизма и оккультизма и различных псевдонаучных культов, навязчивый этнический «патриотизм» и постоянные апелляции к «традициям И. Ефремова» (его непогрешимым духовным наследником Медведев самозвано провозгласил себя), составили сборник «Колесница времени» (1983).

— Владимир Борисов