Константин Константинович Случевский

Константин Случевский

Константин Случевский (1880)

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

Новости в Викиновостях

Константи́н Константи́нович Случе́вский (1837-1904) — известный придворный деятель последней трети XIX века, гофмейстер, тайный советник, русский поэт, писатель, драматург и переводчик. Происходил из дворян Черниговской губернии, сын сенатора К. А. Случевского. Мать — Анжелика Ивановна, урождённая Заремба. В 1861 году Случевский оставил военную службу, несколько лет учился в Париже, Берлине и Гейдельберге, где в 1865 году получил степень доктора философии. Вернувшись в Россию служил в Министерстве внутренних дел. С апреля 1891 года по 1902 год состоял на должности главного редактора газеты «Правительственный вестник».

Впервые опубликовал свои стихи и переводы в «Общезанимательном вестнике» 1857 года. В 1860 году поместил ряд стихотворений в «Современнике» и «Отечественных записках», которые вызвали восторг у Тургенева и Аполлона Григорьева. Позднее Случевский перешёл также и к прозе, опубликовав роман, а также ряд повестей и рассказов. Совершив несколько поездок по России в свите великого князя Владимира Александровича, Случевский описал придворное путешествие в двух книгах.

Цитаты из стихотворений разных лет

	Барская дворня не раз говорила, Мать-то от барина многих роди́ла; Все перемёрли, лишь я оставалась; С барской семьею играть призывалась. Много нас было мальчишек, девчат!
	— «В снегах», 1878

	Много закрылось очей в год суровый! Взяли те очи в могилу с собой Облик попа с чашей крови Христовой, Облик последний из жизни земной… Ярко оделись поля зеленями, Вышел по пару богатый пырей; Плачут, что слезы льют, ивы серьгами, Цвет одуванчиков ― блеск янтарей!!
	— «Поп Елисей», 1880

	Будет день, я своею улыбкой сожгу Всех систем пузыри, всех миров пустельгу, Всё, чему так приятно живется… Да скажите же: разве не видите вы, Как у всех на глазах, из своей головы, Мефистофелем мир создаётся?!
	— «Мефистофель в пространствах», 1881

	В этой внимательной администрации, Как в геологии ― всюду слои! Дремлют живые, когда-то, формации, Видят отжившие грёзы свои. Часто разбиты, но, изредка, в целости Эти слои! В них особенность есть: Затхлые издавна окаменелости Могут, порой, и плодиться, и есть!
	— «Из дневника одностороннего человека», 1883

	Но у кого же, где, в годины испытаний Мы силы черпаем, которые в нас есть? Чей голос слышится, когда, гудя громами, Война кровавая струит свинцовый дождь?! Народ несет хоругвь отборными сынами, Чтоб закрепить могильными холмами Живой своей души испытанную мощь!
	— «Корона патриарха Никона» (из цикла «Баллады, фантазии и сказы»), 1884

	Какая засуха!.. От зноя К земле все травы прилегли… Не подалась ли ось земная, И мы под тропик подошли?
	— «Какая засуха!.. От зноя...», 1898

	Я помню ночь. Мы с ней сидели. Вдруг ― тёплый дождь! В лучах луны Все капли в нем зазеленели, Струясь на землю с вышины. Зажглась заря. Вновь упадая, Все капли ярко разожглись И, в блеске утреннем пылая, Дождем рубинов пронеслись.
	— «Я помню ночь. Мы с ней сидели…» (из цикла «Песни из уголка»), 1899

	По лику мёртвого царя Гуляют кистью богомазы, И сурик, на щеках горя, Румянит крупные алмазы. Наведена улыбка губ, Заштукатурены морщины… А всё же это ― только труп И лицевая часть картины!
	— «Совсем примерная семья» (из цикла «Песни из уголка»), 1899

Есть величайшие мгновенья; Они близ нас всегда вокруг: То разных тел соединенья, Порой ― неспешно, чаще ― вдруг. Они в природе возникают, Когда условья есть к тому; Но их и химики свершают Вослед пытливому уму. Их суть, их правда не случайна; Предвидеть можно их вперед, Но неизведанная тайна, Потемки, ― самый переход. Где, в чём охота кислороду, Как водород уразумел Мгновенно обращаться в воду, Пропа́сть, чтоб быть у новых дел...

— «Мой «Дневник» аналогий, тождеств, параллелей, оставленный в столе» (из цикла «Загробные песни»), 1902

	Знают, все знают, что солнечный спектр семицветный, Что в этом спектре есть чёрные полосы линий; Вздумал ли кто отрицать семь цветов потому лишь, Что неустойчива грань: тут зелёный? тут синий?
	— «Мой «Дневник» аналогий, тождеств, параллелей, оставленный в столе» (из цикла «Загробные песни»), 1902

	Не ждать зимой грозы блистанья, И снегу в летний день не жить… Но есть и жар, и замерзанья ― И их никак не совместить!
	— «В том мире. Мысли. Воспоминания. Надежды» (из цикла «Загробные песни»), 1903

Цитаты из прозы разных лет

И буря, дѣйствительно, не заставила ожидать себя; ударилъ громъ, хлынулъ ливень, и какой! Что могло быть видимо по пути до ближайшей станціи Бялово, сказать нельзя, потому что окрестность мгновенно затянуло такою густою голубою завѣсой дождя съ градомъ, величиной въ каленый орѣхъ, что даже ближайшія къ дорогѣ деревья едва виднѣлись. Ямщикамъ сидѣвшимъ на козлахъ пришлось поднять свои руки и прикрывать ими, какъ козырьками, лица обжигаемыя градинами, которыя, щелкая по лошадямъ, отскакивали на дорогу, превратившуюся, не болѣе какъ въ двѣ минуты, въ быстро текущую рѣку; края дороги, которые должны бы были быть ниже, для пропуска воды въ канавки, выходили наружу, въ видѣ береговъ, буря эта нанесла, какъ сообщено намъ было послѣ, много вреда и прошла отъ Петербурга къ Москвѣ въ 8 часовъ времени.

— «Балтийская сторона», 1888

Небольшая лодчонка наша, чуть-чуть покачиваемая стихавшею океанскою зыбью, вошла в заливчик. Высокая, иззубренная скала нависла над нами справа и казалась совершенно темною, потому что эта сторона ее, обращенная прямо к востоку, обволоклась тенью, а глаза наши привыкли, за несколько часов морского пути к сиянью солнечного дня и резкому блеску воды. Я и товарищ, мой по пути давно подладились, если можно так выразиться, к мурманскому пейзажу, к отличающему его недостатку людских голосов и безусловному царству звуков морской волны и поэтому были очень приятно поражены хоровою песнею, неожиданно вырвавшеюся из-за скалы нам навстречу. Это двигалась «сарафанная почта». Почтовый карбас, довольно неуклюжий, но поместительный, прочный, пузатый, шел на вёслах нам навстречу, и гребцами, как это здесь постоянно бывает, оказались женщины.

— «Безымень», 1888

Много вызывало святотатственных насмешек учение библии о том, что земля образована прежде солнца, а между тем, новейшая наука в некоторых отношениях возвращается к геоцентрическому воззрению. Так некоторые ученые замечают, что земля действительно более удобна для развития высшей мысли, чем, например, Меркурий, где жар и свет в семь раз сильнее, чем у нас, или Нептун, где он в девятьсот раз слабее. В этом смысле мы, люди, имеем некоторое основание полагать, что человек, в данную минуту есть высшее развитие органической жизни мироздания и что в этом смысле мы действительно те «избранные», о которых говорится в библии, и говорится не раз.

— «Профессор бессмертия», 1891

Наступило утро. Хороша ты, степь бесконечная, в твоем величии особенно утром! Никого кроме птицы не видится над тобою в пространствах небесных; нет у тебя самой ни очей, ни слуха, а между тем, так и кажется, что кто-то присущ в тебе, кто-то думает над тобою, или сама ты задумалась думою необъятною, думою бесконечною! Как бы отчаиваясь в невозможности измерить тебя и все-таки желая обозначить вещественным знаком, что возникло у кого-то такое дерзкое намерение ― измерить, как-то раскидать по тебе еле видными морщинками глубокие, черные буераки, в которые в тёмную, воробьиную ночь, какие тут иногда бывают, валятся и путник, и зверь, а в осенние и весенние ливни устремляется небесная вода и бурлит, и клокочет, и размывает землю, и становится грязною. Весною, вся в тюльпанах, ты, степь, ― подвенечная красавица; палящим летом ты, высохшая мумия египетской властительницы, принимавшей когда-то на свои розовые щеки поцелуи всемогущего царя весны ― фараона; в долгую осень ты своенравная, дряхлеющая в великих размерах своих и еще больших воспоминаниях о былом, римская матрона, а зимою ― ты наша русская красавица, с алым румянцем на щеках, теплая, горячая, потому что где же, как не в снегах, отогревается путник, застигнутый роковою метелью; ты приголубливаешь его, греешь и ты спасаешь.

— «Профессор бессмертия», 1891

За зеленью расступавшихся перед нею стеблей и веток виднелся ей как будто бы небольшой холм, весь, сверху донизу, усыпанный цветами. Точно розовые рубины обозначались розы, тянулись опушённые серебром лилии и ландыши, синели лобелии и незабудки, тигристым бархатом слоились и залегали стапелии и между ними продвигались своими острыми, пламенными, нескромными языками королевские стрелиции. Поверхность холма вся мерцала подвижными усиками роскошнейших пёстрых пассифлор, а неуклюжие, тяжёлые, смешные кактусы, обвисавшие под своею тяжестью, лежали на земле, глядели с неё и служили холму опорою, продвигая, где имелось место, свои пурпуровые, крупные очертания. Альгоя приблизилась к холму, обошла его и увидала, что это не холм, а какое-то жилище.

— «Альгоя», 1898

Цитаты из поездок по северу России

Бежецк был когда-то центральным местом Новгородской пятины того же имени и упоминается уже в уставе 1137 года о денежных взносах в пользу новгородских епископов. Характерно, что перечисления всяких взносов, даней, пошлин, всевозможные виды фиска доставляют у нас историческим исследованиям значительную долю опоры; исчезли люди, города, области, а скромная цифирь той или другой повинности неуклонно говорит исследователю о том, что было. В помянутом уставе, между прочим, сказано: «А се бежитьской ряд: в Бежичех с гривен и 8 кун, в Городецке полпяты гривны» и т. д. Бежецк, Бежичи находился прежде на другом месте, на 11-й версте ниже по течению Мологи, там, где теперь село Бежицы. Построен он новгородцами, бежавшими «от гибели и нестроения» из своего города. Легендарные сведенья восходят до X века и даже далее, ко временам Гостомысла. В 1245 году в Бежецкой пятине имел место несчастный бой с литвой, но подоспевшая от Новгорода помощь восстановила дело и отняла всех взятых в плен в Бежецке. После 1273 года, вследствие разгрома старого города тверским князем Святославом Ярославичем, новгородцы стали возобновлять его на новом, нынешнем месте, вверх по течению; отсюда летописное название ― Бежецкий Верх.

— «Поездки по Северу России в 1885-1886 годах», 1888

Вероятно, в Городище высилось в былое время капище Купалы. Особенно старательно чествовали этого идола женщины. По-видимому, купанье и обливание водою входило в его культ, и до сих пор в вешнее заговенье и в понедельник Петрова поста здесь практикуются некоторые характерные обычаи. С пяти часов берега Мологи наполняются толпами народа; в понедельник имеет место самое смешное и задорное: обливание водою на улицах. Тот же обычай существует и в Весьегонске, только купанье происходит там в одном из омутов и кончается иногда трагически: омут втягивает в себя купальщиц.

— «Поездки по Северу России в 1885-1886 годах», 1888

Вышний Волочок, без сомнения, один из типичнейших наших городов и, в некотором смысле, единственный, немножко Венеция. Суть города ― если можно так выразиться ― в его каналах и в чудовищном водном бассейне, достойном всякого удивления: он питает Вышневолоцкую систему. Рассказывают почти невероятное: будто водный бассейн Вышнего Волочка, с его 60-верстной округой и чудесами гидротехники, в настоящем виде сооружен при Петре Великом Сердюковьм, не то татарином, не то русским, без многосложных проектов и смет, без комиссии и их рассмотрений и, наконец, безо всякого почти административного наблюдательного персонала. Несомненно, что бейшлот строили при Екатерине II. И это водохранилище почти без ремонта действует 100 лет. Толкуют, будто Сердюков заботился только о себе, что он построил мукомольную мельницу и сделал для нее запруду; бейшлот называется и до сегодня «заводским» в воспоминание сердюковской мельницы; каменный дом, окруженный аллеями, бегущими подле бассейна, современен тем дням и, несомненно, голландских очертаний, в общем вполне сохранившихся.

— «Поездки по Северу России в 1885-1886 годах», 1888

Свирь у самого истока своего кажется рекою могучею, способною поспорить в размерах с Невою; но это только кажется, потому что она несет 85 кубических сажен воды, тогда как Нева проносит их вчетверо ― 340. Когда-то, но уже очень давно, Свирь была страшна своими порогами; теперь их почти не существует, и обозначаются они только стремнинами; наиболее интересный из порогов так называемый Седяха с двумя рядами камней; самые сильные ― Сиговец и Медведец; слабее их ― Пупырыши и Собачья Дыра. <...> Лоцман, явившейся к нам на пароход и не отходивший более от руля, был одним из представителей «лоцманского общества». Учреждены лоцмана со времени Петра, поселившего их подле Свири; при Екатерине II были они освобождены от воинской повинности и правами этими пользуются и до сих пор; они приписаны к станциям, поступают сначала в ученики, становятся лоцманами только при открывшейся вакансии и получают деньги по таксе; за провод парохода по Свири в оба конца лоцман берет 50 руб., за большую барку в конец ― 26 руб.; заведует лоцманами выборный сотский. По мере движения нашего парохода по Свири наступала довольно свежая, туманная ночь, и у Пижмы пришлось остановиться.

— «Поездки по Северу России в 1885-1886 годах», 1888

Вечер назначен был на отдых. От дома городского головы, стоящего довольно высоко, из молоденького сада, разведенного по скату, вид на Череповец и Шексну, богато иллюминованные, был очарователен. Со стороны недалекого технического училища, обрисовывавшегося во всю ширину и вышину рядами шкаликов, доносилось через овраг прекрасное хоровое пение учеников. С приездом в Череповец, с западной стороны от Новгорода, впервые знакомишься со знаменитою Мариинскою системою, этой могучей артерией наших водных сообщений. Череповец, задолго до образования города, был богатейшею волостью на Шексне, с пристанью и удобным местом для нагрузки и перегрузки. <...> Череповецкий уезд раскинулся по Шексне на 160-верстном расстоянии и лежит на полпути между Рыбинском и Белозерском. <...> По Шексне выдаются очень красивые места, например, Ирма, с церковью Бориса и Глеба на левом берегу и церковью села Ирма на правом. Недалеко от Ирмы начинаются бесконечные вологодские леса, тянущиеся Бог весть куда; в них и по настоящий день обретаются таинственные скиты и спасается много беглых. Недалеко в стороне существует Божья речка, на которой живут старушки старообрядки, но попадаются между ними и молодые. Пароходы по Шексне ходят вообще не особенно быстро; по объяснению местных людей, они двигаются на 3 версты в час медленнее, чем по Волге, благодаря особенной густоте воды.

— «Поездки по Северу России в 1885-1886 годах», 1888

Вдоль вытянутых подле берега судов и поморских классических шхун, впервые встреченных нами подле барок, паузков и пароходов, дали мы лево руля и стали приближаться к пристани. Гудело «ура!» с берега, гудело с рей и вантов. Влево от нас глянул весь поросший зеленью исторический Моисеев остров, Заостровье, Кегостров, с их церквами; глянула вдали не менее историческая Соломбала со своим собором; мы прошли подле двух стоявших на якоре казенных паровых шхун «Бакан» и «Полярная Звезда», имена которых знакомы всему побережью Ледовитого океана, и, наконец, остановились. При посещении Соломбалы <исторический район Архангельска> Великий Князь осмотрел также казарму пограничной стражи и ездил на стоявшие против неё клипер «Забияка» и паровые шхуны «Полярная Звезда» и «Бакан». Гром салютов с военных судов раскатился далеко по низменным берегам и островам Двины вслед за посещением Великого Князя.

— «Поездки по Северу России в 1885-1886 годах», 1888

Красиво мѣстоположеніе Торопца надъ озеромъ Соломино и рѣчкой Торопой, вблизи озеръ Спасское и Бабкино, въ сосѣдствѣ древнихъ, большаго и малаго, городищъ, подлѣ невысокихъ «Поклонныхъ» горъ, на которыхъ совершались когда-то языческія поклоненія; въ немъ двадцать церквей ― всѣ каменныя, и много старыхъ домовъ; словомъ, мѣстоположеніе города одно изъ лучшихъ. Внѣшнее обличье его, вторя лѣтописямъ, свидѣтельствуетъ о лучшихъ прежнихъ временахъ. Самое цвѣтущее время его было въ XVIII вѣкѣ, когда льготы, данныя Петромъ Великимъ купечеству, развили торговлю. Насколько быстро послѣдовало паденіе города, видно изъ того что въ 1806 году въ городѣ было 431 купеческое семейетво, а тридцать лѣтъ спустя только 76.

— «Поездки по Северу России», 1897

Берег этот, иззубренный, продырявленный, выдвинутый со дна океана, с великой глубины, гол совершенно; граниты и гнейсы обнажены вполне, потому что при этих колоссальных размерах пейзажа ни во что нейдут, конечно, всякие мхи, обильно и цепко растущие повсюду, равно как чрезвычайно миловидная розовыми цветочками своими мелкая вороница и, наконец, берёзка-лилипут, берёзка-карлица, стланец, предпочитающая стлаться по земле, поблескивая своими густозелеными, крепкими листиками в серебряный гривенник величиной.

— «Поездки по Северу России», 1897

День был удивительно ясен, прозрачен; глаза наши, утомленные видом голых скал, успокоились на довольно яркой зелени берегов бухточки; тут виднелись небольшие берёзки и какие-то кустики вербы или лозы и чахлой рябины, просовывавшиеся сквозь груды обточенных камней и кругляков. Мхов и вороницы было тоже вволю; белели ягели; голубая вода бухты так чиста, что тарелка, брошенная в нее, совершенно исчезает от глаз только на глубине 30 саженей. <...> Снег был, видимо, на убыли, потому что из-под довольно громоздких пластов его сбегала, журча, вода; растительность вся, какая была, мелка и небогата количеством видов; эти белые ягели, эти вороницы с розовыми цветочками, главные, заглушающие всех остальных собратий представители северной флоры, эти приземистые кустики можжевельника и березки-лилипута ― все это поблескивало на ярком солнце полною жизнью, жизнью целых двадцати четырех часов в сутки.

— «Поездки по Северу России в 1885-1886 годах», 1897

Цитаты о Константине Случевском

Я знаю, что, возвратись в Петербург, я буду по-прежнему заказывать у Шармера платье, которое будет на мне сидеть так же скверно, как и от всякого другого портного, <...> потешаться над Кавелиным и Тургеневым, которых душевно люблю, посещать вечера Галаховых и Аничковых, где умираю со скуки, наставлять на путь истины Случевского и Апухтина, в беспутности которых уверен, и предпринимать поездки в красный кабачок, не доставляющие мне никакого удовольствия. Что бы там у вас не делалось, а для меня нет другой перспективы.

— Николай Добролюбов, из письма Н. Чернышевскому, 24 июня 1861, Мессина

	...рекомендуем читателям юное дарование, которое может, как говорит г. Григорьев о г. Случевском, или распасться прахом, или оказаться силою, новой, великою силою.
	— Николай Добролюбов, Из «Свистка», 1861

Едва А. Григорьев завидел меня в дверях кабинета, как вскочил с дивана, где сидел, и, указывая мне на своего соседа, молодого морского офицера очень скромной и приличной наружности, торжественным и зычным голосом воскликнул: «На колени! Становитесь на колени! Вы находитесь в присутствии гения!» Молодой офицер был поэт Случевский, никому тогда не известный. Он покраснел и не знал, что делать от смущения. Поднявшийся Тургенев тоже проговорил: «Да, батюшка, это будущий великий писатель». Пошли расспросы-оказалось, что они только что выслушали произведения Случевского и приведены ими были в восторженное состояние, которое ― увы! ― не разделили ни критики, ни общественное мнение, когда те же самые произведения предоставлены были их суду. Почётные, смеем сказать, ошибки Тургенева в оценке новых талантов происходили от его горячности служить им и приводили иногда к комическим результатам.

— Павел Анненков, «Литературные воспоминания», 1882

Моя мать помнила, что у них в доме останавливался объезжавший север России родной брат Александра Третьего, великий князь Владимир Александрович. Много лет спустя я прочитал матери стихи Случевского. – Постой! Постой! – сказала мать. – Какой же это Случевский? Ты не знаешь, как его имя и отчество? – Константин Константинович. – Ну, значит, это он и останавливался у нас в Вологде с великим князем! Я до сих пор понятия не имела, что он поэт. Я была уверена, что это петербургский сановник. Держался он необыкновенно просто – это вся наша семья отметила, – был ласков с детьми… И точно: Случевский находился тогда в свите великого князя. Своё путешествие он подробно описал в нескольких книгах. Во много раз ценнее другое: из этой поездки возник цикл его стихотворений «Мурманские отголоски», где мы находим такие взблески случевской мысли и случевской вольности словообращения: Будто в люльке нас качает. Ветер свеж. Ни дать ни взять Море песню сочиняет — Слов не может подобрать. Не помочь ли? Жалко стало! Сколько чудных голосов! Дискантов немножко мало, Но зато не счесть басов. Но какое содержанье, Смысл какой словам придать? Море – странное созданье, Может слов и не признать. Диких волн седые орды Тонкой мысли не поймут, Хватят вдруг во все аккорды И над смыслом верх возьмут.

— Николай Любимов, «Неувядаемый цвет», до 1992