У́жгород (укр.Ужгород, венг.Ungvár) — административный центр на западе Украины, крупнейший город Закарпатья. Первое письменное упоминание о городе сделано арабским путешественником Аль-Идриси в 1154 году. Как свидетельствуют исторические документы, со времени первого упоминания фактически до конца Первой мировой войны город имел только одно официальное название: Унгвар (венг.Ungvár).
В середине XIX века под влиянием подъёма национальных движений русинского населения края появилось название Ужгород. Вместо элемента «Унг» употреблено слово «Уж», а венгерское «вар» («замок, крепость») переведёно словом «город». Однако новое название города — «Ужгород» — в то время не прижилось. О нём вспомнили только после Первой мировой войны, когда Закарпатье отошло к Чехословакии, и новая власть решила славянизировать названия городов и сёл края. С того времени, за исключением короткого периода (1938—1944), когда Закарпатье входило в состав хортистской Венгрии, официально употребляется название Ужгород.
Ужгород, настоящий чешский городок, уютный, чистенький, с ресторанами, где играют цыганские оркестры и мадьярские джазы, состоящие, по уверению Беляева, сплошь из резидентов разных государств, в том числе Японии.[1]
России пришлось расшириться до Тиссы, вобрать в себя Прикарпатье и часть Закарпатья, захватить Мукачев и Ужгород, вклиниться в мягкое тело Средней Европы.[1]
У нас есть заброшенная ещё с войны обсерватория на Черной горе (2026 метров). Чёрная гора делится пополам между Ужгородом и Ивано-Франковском. Пока решали, какая область должна превратить это брошенное добро в турбазу, ― обсерваторию просто разломали и растащили.[2]
Наконец Брежнев «решился» ― дал указание разведке и военным скрытым образом вывезти из Чехословакии, помимо их воли и желания, Дубчека, Черника <...> Я ему порекомендовал разместить в особняках специального назначения в горах под Ужгородом. Все 6 человек в разное время в бронетранспортерах были скрытно вывезены в Ужгород...[4]
Рига очень большая: она в десять раз больше Ужгорода. Рига очень маленькая: она в десять раз меньше Москвы. Слава богу, все относительно ― и великость, и малость…[7]
Обратно мы ехали через Ужгород, где для нас пришлось расчищать автомобильную дорогу через границу: там не было проезда, никто тогда не ездил на машинах.[10]
Тихий мирный Ужгород (на реке Уж) <...> забрались мы на высокий холм и по настоящему подъёмному мосту вступили в рыцарский замок (все благоустроено, обновлено, но, как говорится, в духе времени).[11]
— Аза Тахо-Годи, «Жизнь и судьба» (Воспоминания), 2009
Знаешь, как они у себя в Ужгороде живут? Дома, сады, лошади, иномарки — другой мир, заграница…[12]
— Екатерина Завершнева, «Высотка», 2012
Ужгород находился от границы с Чехословакией так близко, что самолёты, заходившие на посадку в аэропорту – были вынуждены разворачиваться над территорией Чехословакии, на что у СССР и Чехословакии было отдельное соглашение.[13]
...то же имя с приставкой слав, т. е. Ингослав, перешло в Ижослав или Ижеслав (на что указывает город Ижеславец) и оттуда в Изяслав. Что это заключение верно, доказательством тому служит название города в Угорской Руси Унгвар, которое перешло в Ужгород. (Вар-город, а Унг, название реки, при которой он лежит.)[14]
Тихій, теплый вечеръ. Темно, облачно. Иду по городу и глазамъ моимъ открывается зрѣлище такъ знакомое по революціи, невольно порождающее въ душѣ отвращніе. Проходятъ коммунистическія банды съ красными фонарями, звѣздами и прочими аттрибутами большевизма. Слышатся жидовскіе и мадьярскіе голоса интернаціонала. Завтра по новому стилю 1-е мая.
Иду дальше. Съ моста неожиданно открывается потрясающая русскую душу феерическая картина. На новой набережной выплываетъ изъ темноты освѣщенный ровнымъ свѣтомъ рефлектора Храмъ-памятникъ русскимъ воинамъ, убіеннымъ на Карпатахъ въ великую войну. Проходящіе невольно обращаютъ взоры въ эту сторону. Слышу лестные отзывы по адресу православныхъ, съумѣвшихъ пятиконечной, красной, уличной большевицкой звѣздѣ противопоставить сіяющій своимъ крестомъ, золотымъ куполомъ и сказочной разцвѣткой Храмъ-памятникъ.
Крестъ христіанскій и большевицкая звѣзда. Въ міровомъ масштабѣ борьба двухъ началъ, борьба дьявола съ Христомъ. Видъ Храма-памятника гипнотизируетъ. Осматриваю его съ различныхъ мѣстъ, съ возвышенныхъ пунктовъ. Умиряющая, утѣшающая красота. 12-ый часъ. Иду по набережной, людной въ эту ночь, оживленной. Прибываетъ Епископъ Мукачевскій и Пряшевскій Дамаскинъ. Начинается архіерейская служба. Послѣ троекратнаго обхожденія вокругъ Храма подъ пѣніе хора «Воскресеніе Твое, Христе Спасе…» поется радостное «Христосъ Воскресе…» <...>
Прекраснѣйшая архіерейская служба, не взирая на свою 4-хъ часовую ночную длительность, приковывала къ себѣ интересъ. До конца выстояли многіе, до сихъ поръ не бывавшіе въ храмѣ, даже иновѣрцы ощущали то состояніе души, какое послы князя Владиміра вынесли отъ Православнаго Богослуженія въ Старой Византіи. Пасхальная ночь въ Ужгородѣ въ семъ году ― блестящая духовная побѣда надъ темнымъ безвѣріемъ, отвратнымъ интернаціоналомъ. Она явственно доказала, что живъ Христосъ въ сердцахъ людей и что борьба со Христомъ неизбѣжно, неминуемо кончится торжествомъ Христова ученія.[15]
— Р. З., «Пасхальная ночь въ Ужгородѣ», 1932
...нашему району средств на строительство дорог в горах не отпускают. Мы вынуждены поэтому проектировать свои турбазы внизу, возле дороги, связывающей нас с Ужгородом. Кстати, у нас на очереди строительство большой турбазы и подъемника на гору Менчул. За полчаса можно будет птицей взлететь вверх, и все Карпаты будут как на ладони. Вообще из-за отсутствия дорог мы вынуждены отказаться от прекраснейших мест в горах. <...>
Ведь для того чтобы совершить спуск с горы, спортсмен должен на эту гору взобраться. Несколько часов уходит только на подъем, о каком спорте можно говорить?
У нас есть заброшенная ещё с войны обсерватория на Черной горе (2026 метров). Чёрная гора делится пополам между Ужгородом и Ивано-Франковском. Пока решали, какая область должна превратить это брошенное добро в турбазу, ― обсерваторию просто разломали и растащили. А там было несколько десятков прекрасных комнат, большой зал наверху, чуть не весь из стекла, дубовые панели внутри, дивное отопление. Всё это разрушено.[2]
Некоторые считают, что Лаборец княжил в Унге, или Унгваре, во времена правления Святополка в Моравии, которому повиновался и платил дань.
Что касается названия города, то одни возводят его к имени римского посла Онегеса, жившего во времена Феодосия Великого и Аттилы. Другие указывают, что город стоит на реке Уг. Стало быть, Унгвар означает «сотворенный Угом».[16]
— Александр Иликаев, «Большая книга славянских мифов», 2020
Земля белых хорватов, живших в Закарпатье и Северной Буковине. Стольным градом белых хорватов был Унгвар (совр. Ужгород). Еще один большой их город Перемышль (Пшемысль) находился на реке Сан.[17]
— Владимир Волков, «История Руси и Московского царства с древнейших времен до конца XVII века», 2022
Съездил во Львов ― Ужгород. Множество странных и острых впечатлений. Во Львов летел самолетом, в Ужгород ездил машиной через Карпаты. <...>
На другое утро мы жарили в горах свиной шашлык, пекли картошку. Кругом горы, еще бурые, но уже тронутые синими глазками альпийских фиалок и желтизной незнакомых мне цветочков. А потом – Ужгород, настоящий чешский городок, уютный, чистенький, с ресторанами, где играют цыганские оркестры и мадьярские джазы, состоящие, по уверению Беляева, сплошь из резидентов разных государств, в том числе Японии. Знакомство с писателем Тевелёвым ― и вновь бесконечные разговоры о зверствах националистов, убийствах, удушениях, пытках, поджогах. В центре города ― книжный базар с участием закарпатских «писменников». Вот он, век наш!..[1]
Рядом румынская граница, кругом Карпатские горы, где обитают легконогие, сифилитические гуцулы, бандеровцы бродят, скрываются в каких-то щелях посланцы Ватикана ― мировая кутерьма! А он стоит себе так простенько, будто на околице рязанской деревеньки, нисколько не удивленный ни странностью окружающего, ни тем, что его занесло в такую даль. А ведь это он виноват, что России пришлось расшириться до Тиссы, вобрать в себя Прикарпатье и часть Закарпатья, захватить Мукачев и Ужгород, вклиниться в мягкое тело Средней Европы. Не по прихоти государственных деятелей сотворилось такое. Ему, мужичку этому, тесно, хоть он и не ведает о том. Я впервые так остро и отчетливо ощутил этот жуткий и неотвратимый центробежный напор, эту распирающую энергию великого народа, которому надо и надо расширяться, хотя и своего простора хватает с избытком.[1]
В Словакии пошли угрозы в адрес коммунистов-активистов. Если что случится чрезвычайное, то мы просим вас в Ужгороде приютить наших жен и детей. <...>
Поздно вечером мне позвонил из Ужгорода в Киев Ю. Ильницкий, первый секретарь обкома. Рассказал о своей встрече и разговорах с А. Костелянским, который его информировал об обстановке в Словакии и Чехословакии в целом. <...> Наконец Брежнев «решился» ― дал указание разведке и военным скрытым образом вывезти из Чехословакии, помимо их воли и желания, Дубчека, Черника, Смрковского, Кригеля, Шимона, Шпачека. Никитченко, председатель КГБ Украины, получил указание из КГБ СССР подготовить на 6-8 человек места изолирования (но не в тюрьме), обеспечить надлежащую охрану и безопасность, хорошее питание. Он обратился ко мне лично за советом где «их» (кого, он не знал) разместить, так как «они» прибудут в Ужгород и там их временно, до особого указания, надо содержать. Я ему порекомендовал разместить в особняках специального назначения в горах под Ужгородом. Все 6 человек в разное время в бронетранспортерах были скрытно вывезены в Ужгород, а затем отдельно друг от друга, изолированно помещены в загородных особняках в Карпатах, местечке Каменец. Дубчек и Черник во время их «транспортировки» уже на месте вели себя чрезвычайно нервозно, плакали, требовали объяснения, что с ними будет.[4]
Полночь. Окраина Ужгорода, откуда видны фонари на вышках вдоль чехословацкой границы. Перчёное венгерское сало ломтиками, помидоры, резанные начетверо. Домашнее вино в старых литровых бутылках вроде штофов, толсто накрошенный вкусный белый хлеб.[6]
Надо привыкать шутить по-«Крокодильски», например, так: «Будь у неё формы, я взял бы её на содержание».
А ноги ― ноги у неё длинные, как газопровод Уренгой ― Помары ― Ужгород.[8]
Замечательный пограничный городок Ужгород. Часть съёмок фильма здесь. В гостиничном «люксе» Перевэ и я. 8 утра. Болит зуб. Адски! В 9 утра приходим в поликлинику. В 9.15 уже сижу в кресле. Надо мной колдует зубной врач женского пола и очень симпатичный. По-русски говорит с лёгким акцентом, что придает ей еще больший шарм. Мадьярка… Рядом, в ожидании пациента, не менее симпатичный доктор, тоже слабого пола, но не венгерского, а чешского происхождения. Не менее неотразимый, нежели тот доктор, который убивает мышьяком мой нерв, а своим видом ― меня. Иван же своим видом, по-моему, убивает того доктора, который с ним беседует. Но и сам он ― я вижу ― под лёгким… мышьяком. В 10.00 закончена экзекуция… Несу себя и мышьяк в гостиницу. Говорю Перевэ, что моя отравительница назначила мне свидание на завтрашний вечер по случаю удаления мышьяка.
― А я, маенькая моя, им обеим. На сегодняшний вечер…[9]
Обратно мы ехали через Ужгород, где для нас пришлось расчищать автомобильную дорогу через границу: там не было проезда, никто тогда не ездил на машинах. На границе нас досматривали и нашли у Петра Леонидовича чековую книжку ― он получил небольшой гонорар и положил деньги на счет в чешском банке. Оказалось, что чехи не разрешают иностранцам вывозить чеки из страны: у них тоже свои порядки. И на границе у отца забрали эту чековую книжку.[10]
Мягкие, невысокие, лиственные горы ― так мне показалось, ― маленькие, игрушечные, с черепичными крышами домики, народ по виду приветливый (понастоящему никто не знает, что у него на уме). Тихий мирный Ужгород (на реке Уж), где привечал нас тоже филолог, Михаил Васильевич Орос. Он-то и возил на машине обозревать окрестные достопримечательности. Достопримечательности, в основном, ― развалины, давно прошедшее время. И, как все руины давнего, однообразны. Зато романтическое мое воображение возрадовалось, когда забрались мы на высокий холм и по настоящему подъемному мосту вступили в рыцарский замок (все благоустроено, обновлено, но, как говорится, в духе времени).[11]
— Аза Тахо-Годи, «Жизнь и судьба» (Воспоминания), 2009
Я тут осенью ездил за пополнением. В бесплацкартный баб набилось. Откуда-то из-под Ужгорода. Язык украинский ― не украинский, с пятого на десятое понимаешь.[5]
Вкус и талант ― это как деньги в известной поговорке: или они есть, или их нет. И местожительство тут ни при чем, Феликс Кривин, интересный и своеобразный писатель-юморист, живёт, например, не в Москве, а в Ужгороде.[18]
Рокси была из Ужгорода. Она тоже окончила университет, выиграла в лотерею гринкарту и прилетела в Америку в поисках той жизни, которую видела в кино ― с лазурным океаном, ослепительно белыми яхтами, сияющими на солнце стеклянными башнями, автомашинами, дискотеками, огнями и страстями, которые для ее тихого Ужгорода были так же нетипичны, как жизнь для Марса.[19]
Ест ножом и вилкой, галстучек, газета к чаю. Вот что карьеризм с человеком делает! Сереге же манеры прививать не надо. Знаешь, как они у себя в Ужгороде живут? Дома, сады, лошади, иномарки — другой мир, заграница…[12]
— Екатерина Завершнева, «Высотка», 2012
Карпатам уже давно нравится помогать людям. Сколько стихий застряли, запутались, ослабли в хитросплетениях каменных ущелий, лесных склонов и не обрушились на человека по обе их стороны. Но всё-таки с Карпатами не шути! От Ужгорода в глубь гор, на ту их сторону, тянется лента автомобильной дороги.[20]
Ужгород находился от границы с Чехословакией так близко, что самолеты, заходившие на посадку в аэропорту – были вынуждены разворачиваться над территорией Чехословакии, на что у СССР и Чехословакии было отдельное соглашение. Огороды местных жителей выходили на чехословацкую территорию, по ночам – часто перекидывали за забор блоки с сигаретами и ящики с водкой. Мелькали фары... это работали контрабандисты покруче.[13]
...Он попал
в Будапешт ещё не приняв присягу,
семьдесят два человека, все кавказцы,
ходили всюду под конвоем — на плац и в баню,
автоматчики с собаками плотнее сбивали строй,
как мусорную кучу веник. В Ужгороде их одели
в старые мундиры — в пятке гвоздь, без одного погона.
Погрузили в теплушки, высадили в Дебрицах,
через неделю. Все думали — Ташкент. Старый кашевар
заварил солдатам двойной паек, кормит, плачет:
«Третью войну я уже кормлю, всё ей мало.
Это моя третья смерть. Берегите себя, сынки.
Не верьте венграм, даже их деды в вас будут стрелять».[21]
