В этой части племени развивается самородное или заимствованное просвещение или, по крайней мере, зачатки его; начинается, а иногда и достигает высшей степени совершенства религиозная, политическая, культурная жизнь. Но основание, на котором построено это развитие, непрочно, ибо корни его не распространяются по всему этнографическому телу, которое одно могло бы придать им крепость и устойчивость, и потому внешние бури часто угрожают гибелью этому первоцвету.[комм. 2]
На более сухих местах запестрели голубые головки прострела ― Pulsatilla <сон-трава>, а по скатам холмов рассыпались мелкие, красноватые цветки Primula <первоцвет>. Позднее, на сухих каменистых скатах расцвела камнеломка ― Saxifraga; наконец, начал цвести низкий, колючий кустарник ― Caragana<жёлтая акация>.[1]
Мы говорим о книгах так, будто они — голоса самой жизни, тогда как они — только её слабое эхо. Сказки прелестны как сказки, они ароматны, как первоцвет после долгой зимы, и успокаивают, как голоса грачей, замирающие с закатом солнца. Но мы больше не пишем сказок. Мы изготавливаем «человеческие документы» и анатомируем души.
Вопли менад низойдут к нам и усыпляют скорбь Персефоны, и тогда замирают стенания на её устах. Гермес приносит ей белые, нежные, едва только раскрывшиеся первоцветы, и она плачет сладко, и смеётся нежно и звонко, и недолгою радуется радостью. Но лёгким полётом быстро промчатся улыбающиеся златокудрому Фебу отрадные Оры, — и несёт Гермес Персефоне осенние златоцветы, пышные, но пониклые и печальные, — и затоскует опять Персефона, и утешные краткие миги тонут в шумной, мрачной Лете.
Нежный розовый цвет альпийского первоцвета (Primula farinosa — употребляется местными жителями как средство, облегчающее дыхание при восхождении на горы) и других родов, как бесстебельной дрёмы (Silene acaulis), белый цвет анемона, ярко-жёлтый огненный цвет сокольника (Hieracium), медно-красный цвет Bartsia, темно-голубой — генциан, или горечавок (Gentiana), и тёмно-фиолетовый, бархатистый цвет фиалок (Viola calcarata) — вот господствующие тоны, которыми отливает поверхность и к которым при известных условиях (например на Симплоне) присоединяются белоснежные венчики померанцевых цветов Senecio incanus (крестовника), кроваво-красные живучки (Sempervivum), двуцветные астры, серый мохнатый эдельвейс (Edelweiss) и густой лазоревый цвет Eritrichium nanum.
— Зачем я пойду к нему, пока не сойдёт снег? Когда человек находится в нужде, его нужно предоставлять самому себе. Посетитель может только надоесть ему. И даже друг не должен в это время докучать ему. Когда придёт весна, я навещу Ганса и он, наверное, подарит мне ящик первоцвета, чем доставит себе большое удовольствие.
В первый день пасхи он пошёл на кладбище христосоваться с Палагою и отцом. С тихой радостью увидел, что его посадки принялись: тонкие сучья берёз были густо унизаны почками, на концах лап сосны дрожали жёлтые свечи, сверкая на солнце золотыми каплями смолы. С дёрна могилы робко смотрели в небо бледно-лиловые подснежники, качались атласные звёзды первоцвета, и уже набухал жёлтый венец одуванчика. Между крестами молча ходили люди.
Тем большее удивление в светских гостиных породила весть, что князь Курятев объявлен женихом первой петербургской красавицы Зенеиды К. Чудной деве минуло едва лишь шестнадцать лет, и обаятельная её краса только что распустилась майским первоцветом. Жутко было глядеть, как к благоуханной её щеке, разгоравшейся заревым блеском под набегающими волнами смоляных кудрей, приближал порою жених жёлтый сухой свой профиль со злобно ощеренною усмешкой. Князь немногим был старше Зенеиды, но казался стариком.[2]
В конце мая я пригласил к себе профессора Яновского; он нашёл у меня склероз артерий и, кроме того, ожирение сердца и печени. Он прописал мне убавить еду и принимать йод. Жена тогда же попросила избавить её от какого-то зуда и сыпи на руках; осмотрев её руки, он пожелал осмотреть наши цветы и вскоре нашел виновников этого явления ― цветущие примулы, которые тотчас были изгнаны, после чего руки жены вскоре избавились от неприятного явления.[3]
Из её окна был виден ещё и угол оранжереи, где теперь тоже шла какая-то работа: копали песчаную землю, выводили кирпичные устои, ― расширяли оранжерею. Этого не одобряла старуха; это казалось ей лишней затеей. И когда в столовой на столах появились заботливо поставленные горшочки с цветущей примулой яркого пунцового цвета, она ворчнула:
― К чему это? .. Только место зря занимают!.. Есть возрасты, которые любят цветы, есть возрасты, которые к цветам равнодушны, но есть и такие, которые сторонятся цветов.[4]
Несколько раз на Сивцев-Вражек приходил и Валя, и тогда все бросали свои дела и разговоры и смотрели, как он ухаживает за Кирой. И он действительно ухаживал за ней по всем правилам и в полной уверенности, что об этом никто не подозревает. Он приносил Кире цветы в горшках ― всегда одни и те же, так что её комната превратилась в маленький питомник чайных роз и примул.[5]
В мире образов Офелии цветы занимают значительное место. «Нечестивые пасторы» шагают по пути распутства, где цветут первоцветы. Она называет Гамлета «розой прекрасного государства». Она собирала «мёд» его любовных признаний; она сравнивает себя с пчелой, собирающей мёд с цветов. Любовные обеты Гамлета теперь, по её словам, «потеряли своё благоухание».[6]
Кроме того, сапонины оказывают гемолитическое действие, то есть растворяют красные кровяные тельца. Многие сапонины (в том числе и паристифин) и вообще глюкозиды в небольших дозах оказывают целебное действие на нервную систему и сердечную деятельность. Поэтому некоторые столь же ядовитые, как и вороний глаз, растения уже давно используются в качестве ценного лекарственного сырья. Наиболее известные из них ― это содержащие глюкозиды ландыш, наперстянка, горицвет и содержащие сапонины первоцвет, синюха, истод.[7]
Стоило Солнцу подняться выше и пригреть землю, как всё кругом изменилось. На полях зазеленели хлеба, чёрным прошлогодним листом поднялись жёлтые Первоцветы, розовые Хохлатки; рядом со Снегом распустились голубые Подснежники.[8]
После еды Андрей перекинул фотоаппарат через плечо, и мы двинулись в путь. Волшебно-золотистые от цветущих примул, в белых пятнах снежников, круглые холмы уходили на юго-восток. Перебираясь по ним, мы должны были дойти до святилища.[9]
В середине месяца выпало несколько сухих, хотя и угрюмых дней, когда показалось, что весна будет, но опять повалил снег ― густой и липкий, накрыл землю плотной с виду, влажной белизной, глубоко проминающейся под лапами зверей и птиц. К праздникам снег внезапно стаял, как-то робко, на солнечной стороне зазеленела травка и проклюнулся первоцвет.[10]
― Господи, сколько же здесь исхожено с Лидой! Все тропки, все склоны, даже и довольно крутые… В это время уже примулы из-под снега… Ты не поверишь, как здесь бывает: вчера ещё ничего нет, а сегодня, за одну ночь, вся тропинка усыпана примулами! И после этого ― как по команде ― почки набухают, за неделю горы меняют цвет. Это как волшебство…[11]
Иду к земле в ночное лоно,
В густую влагу тёмных кущ,
Где всё родимо и зелёно,
Где первоцвет мой был цветущ.[13]
— Сергей Городецкий, «Иду к земле в ночное лоно...» (из сборника «Нет»), 1906
Самый первый в мире цвет ― первоцвет,
Самый первый ― это он, первоцвет,
И первей его на этом свете ― нет.
Правда, есть за ним ― второй,
Тоже неплохой ― второцвет... <...>
И ещё, что было сил,
Обожаю девясил.[14]
— Михаил Савояров, «Без счёта» (из сборника «Не в растения»), 1913
Какую тонкую игру
Теней, полутеней и света
Раскидывала гостья эта,
Какою белизной одета,
Свою нежнейшую кору
Отогревала в ложе лета, Стыдливой негой первоцвета
Чуть розовая поутру...[15]
Ляс, ляс!.. Плю, плю!..
Ужель вдовицу полюблю
Я ― первоцвет из Костромы,
Румяный Лель ― исчадье тьмы?
Уйди, старуха!.. Злой комар
В моём мозгу раздул пожар...[19]
— Николай Клюев, «Ночной комар — далёкий звон...» (О чём шумят седые кедры), 1932
Осьмнадцать с двадцатью смуглы ―
Пролетних васильков охапка,
Где вьётся белый мотылёк ―
Весёлой жницы голосок,
Алёнушки или Любаши,
Уселися к добротной каше,
Чтобы повыглядеть дубовей, ―
Росистый первоцвет любови![19]
— Николай Клюев, «Годы» (О чём шумят седые кедры), 1933
Исчез и муж её. Но их каменоломня,
Когда спускается по-старому апрель, ―
Отрада нежная свиданиям влюблённых:
В ней первоцвет растёт сквозь прель. [20]
— Иван Аксёнов, «Ломали камень здесь столетие назад...», 1934
Цементные гранитные цветы
Железные лианы голубые лепты стали
И помышлять не смели о такой весне
Холмы коврами покрываются гигантских примул
Всё ясли кухни-фабрики на двадцать тысяч едоков...[21]
↑Русское и латинское название рода («примула» и «первоцвет»), по существу, обозначает одно и то же. Латинское имя лат.Prímula (первый) связано с тем, что многие виды первоцвета цветут ранней весной, одними из первых, иногда ещё до того, как полностью сойдёт снег. В определённом смысле, примула — это один из подснежников.
↑Здесь Николай Данилевский употребляет слово «первоцвет» в переносном смысле, разумея ранний, слабый цветок, забежавший вперёд всей прочей природы в своём развитии. В таком значении слово «первоцвет» можно увидеть нередко.
↑«Царские кудри» — это народное название изящного полевого цветка, который носит ботаническое название: «Лилия кудреватая». Андерсен имеет в виду его садовый сорт с более крупными цветами.
.svg){kind=logo}
