Боло́тник (белор.балотнік, укр.болотяник), реже болотня́ник — нечистая сила, родственная лешему и водяному, злой дух-хозяин болота в восточнославянской мифологии. На Русском Севере обычно говорили о женском духе болота, его хозяйке — боло́тнице. Внешний вид болотника описывали по-разному; или неподвижно сидящее на дне болота грязное толстое безглазое существо, или мохнатый человек с длинными руками и хвостом; болотница представлялась как девушка или как старуха. В основном считалось, что болотник относится к человеку агрессивно, стремится заманить в трясину и утопить.
Другие названия: болотный дедко, болотный чёрт, леший или царь болотный; также анцыбал, зы́бочник, ко́чечный, о́мутный, очеретяник (от очерет — «тростник»).
...Бог во мгновение ока разрушил эту башню, и черти все кувырком полетели с нее на землю. Летели они оттуда сорок дней и сорок ночей, и кто куда упал на землю, тот там с тех пор остался и по тому месту получил название. Черти, упавшие с башни <...> в болото — болотниками, «болотяныками», как их зовут хохлы...[1]
...болотник тешится, когда на поверхности его обиталища идет растительная и вместе с нею животная жизнь: по вечерам и утрам он ревет по-коровьи (голос выпи), крякает по-утиному, булькает по-тетеревиному...[2]
Каким путём ни привлекалась бы жертва, болотник в состоянии погубить её только тогда, когда болотная топь достаточно глубока; в противном случае ему остается томиться бессильною злобою...[2]
Что же касается зимнего времени, то мерзляк-болотник, корчась и ёжась на дне обиталища, принужден подумывать о собственной безопасности: вымерзнет болото — погибнет и болотник.[2]
Хотя никому из людей не приходилось видеть болотника таким, каков он есть на самом деле, однако, <...> известно, что он непомерный толстяк (наливашка), совершенно безглазый, весь в толстом слое грязи, к которой налипли в беспорядке: водорасли, мшистые волокна, улитки, жуки и другие водяные насекомые.[2]
— Больно гладкие девки! Не то что наши — после первой же зимы кисель какой-то! — Так вот что, Петра. Непременно ты мне достань и приведи одну такую гладку. Смани ее от Болотника, скажи, что водяной князь Ярыни зовет ее к себе в хозяйки...[3]
В Винницком уезде рассказывают, что однажды главный чёрт вздумал сравниться с Богом и для этого повелел своим чертям выстроить высочайшую башню. Черти потом залезли на эту башню и стали оттуда смотреть на весь мир, и при этом хвастались, какие они мастера и какие они могучие. Но Бог во мгновение ока разрушил эту башню, и черти все кувырком полетели с нее на землю. Летели они оттуда сорок дней и сорок ночей, и кто куда упал на землю. тот там с тех пор остался и по тому месту получил название. Черти, упавшие с башни в воду, сделались водяными, упавшие в лес — лешими, упавшие в болото — болотниками, «болотяныками», как их зовут хохлы, упавшие в камыш — «очеретяныками» и т. д.[1]
...непрерывное единение человекоподобника с домом и людьми ставит его в покровители и благодетели; но чем дальше он отстоит от того и других, тем больше дичает его натура, тем больше у него бесовства, так что, напр., какой-нибудь болотник является уже чистейшим бесом со всеми демоническими свойствами.[2]
...болотник тешится, когда на поверхности его обиталища идет растительная и вместе с нею животная жизнь: по вечерам и утрам он ревет по-коровьи (голос выпи), крякает по-утиному, булькает по-тетеревиному, чтобы приманить сюда охотника, или хищника, — дико стонет и тут же внезапно разразится хохотом молодого людского голоса (пардва — белая куропатка), гогочет приманчивым гудом (бекас на току) и проч.[2]
Когда природа разукрасила поверхность обиталища болотника чудными цветами, ягодными растениями (брусника, клюква, морошка), грибами (моховики), последний скрыто растит промеж них коварный багунъ, доводящий посетителя до угарной одури. Коротая свои нескончаемые досуги, болотник там и здесь пробивает иногда болотные оконца и окружает их то предательскою растительностью, то подгоняет рыбу к оконному отверстию. Это — сатанинская ловушка, погубившая далеко не одну жертву.[2]
Каким путём ни привлекалась бы жертва, болотник в состоянии погубить её только тогда, когда болотная топь достаточно глубока; в противном случае ему остается томиться бессильною злобою и тем сильнее, чем надежнее спасенье жертвы. Весьма много злит болотника людское приспособление ходить по топкой болотине при помощи болотных лыж: трясется почва, гнется она вниз, а человек безбоязненно движется да движется вперед! Верхом же злобы является положение болотины в знойное лето: не только сам человек безбоязненно топчет её поверхность, но нередко проводит по ней и лошадь с волоковою конною, или с тележным возом.[2]
Что же касается зимнего времени, то мерзляк-болотник, корчась и ёжась на дне обиталища, принужден подумывать о собственной безопасности: вымерзнет болото — погибнет и болотник. Правда, из его берлоги поднимается время-от-времеии теплое дыхание, даёт оно болотную полынью; но ударит новый мороз — болотник в новой тревоге за существование, снова бессильно злится на конский топот, отдающийся эхом в его берлоге.[2]
Хотя никому из людей не приходилось видеть болотника таким, каков он есть на самом деле, однако, чрез косвенное носредство других нечистиков известно, что он непомерный толстяк (наливашка), совершенно безглазый, весь в толстом слое грязи, к которой налипли в беспорядке: водорасли, мшистые волокна, улитки, жуки и другие водяные насекомые. Всё это, делая болотника неповоротливым, в то же время ставит его в разряд наиболее отвратительных нечистиков.[2]
В редких обиталищах болотников, бантиков и оржавеников есть отдельные русалки, которым это имя придается разве в насмешку и которые, кроме женоподобного облика, не имеют ничего общего с симпатичными, ласковыми русалками. Эти русалки стары, с клюками в руках, отвратительно безобразны и грязны, применительно к цвету обиталища, злы и угрюмы не менее своих сожителей, с которыми, однако, они не имеют ровно никаких сношений, а часто и не знают друг друга.[2]
Иногда, по предварительному уговору с водяным, или болотником, он <леший> приводит свою жертву к ним, в их область, хотя вне сего случая леший и водные нечистики — непримиримые враги, при чём водяной всегда первым напакостит лешему.[2]
У домовика только одна жена. За смертью её, он может жениться до четырёх раз, но не на родственницах, иначе он обязан оставить домовую службу и поступить, примерно, в лешие, водяные, болотники.[2]
Мы шли с Учителем, Тихоном Арконовым к морю, ориентируясь по слабому ветру. Под сапогами похлюпывало. Матовое марево вокруг позволяло видеть хорошо, если на пять шагов. Арконов добивался от меня толку в различении местной разновидности травы белоус — она произрастанием своим показывает, на какие кочки на болоте можно ступать, какие же, наоборот, надо обходить подальше, «чтобы не достаться Болотнику». Но я давно как потерял соображение от усталости.[5]
Лежит Иван под лодкой, слушает. В самую полночь вылезли из болота трое: старый Дедушка-Болотник и двое чертенят. Сели на днище. «Чудные дела на свете творятся, — говорит Дедушка, — то все кривда одолевала, а теперь и правда в силу входит. Слышали, детки, какое счастье Науму-то привалило? Надо бы ему какую пакость придумать!» Иван насторожил уши, хотел голову из-под лодки высунуть, чтобы лучше слышать, да лодку-то и толкни. Всполошились чертенята, вскочили, перевернули лодку и вытащили Ивана. Как завизжат: «Батюшки, чужой!», «Да уж не Наум ли это?» — кричит Болотник. Плохо пришлось тут Ивану — так плохо, что если б скоро петух не пропел, не быть бы ему живому. Избили его черти до полусмерти и в болото бросили.[6]
В открытую черную дыру, как в погреб, спустился “Тяни за ногу” и вошел в просторную освещенную голубыми болотными огоньками горницу с набросанным на полу от грязи тростником. Завидев чернобородого, поднялся с замшенной табуретки главный Болотник.
— А, Петр Анкудиныч! Наше вам с кисточкой! Наконец-то к нам пожаловали! <...> — И Главный Болотник “подержался” даже “за ручку” с чернобородым. — Я вас, видите ли, пригласить хотел на службу. Надсмотрщик нам нужен за бесенятами, а то избаловались больно, негодники! Лезут туды-сюды, куды не велено, и пропадают. <...> Так по рукам, Петр Анкудиныч?
И чернобородый хлопнул во сне по рукам с главным Болотником, с виду похожим на Водяного, но только коричневато-зеленоватого цвета и гораздо более грязным.[3]
— Больно гладкие девки! Не то что наши — после первой же зимы кисель какой-то! — Так вот что, Петра. Непременно ты мне достань и приведи одну такую гладку. Смани ее от Болотника, скажи, что водяной князь Ярыни зовет ее к себе в хозяйки... Да осторожненько веди, чтобы Леший твой ее не отнял. Лучше всего перед самым утром...
— А как же я до нее доберусь? Бесенята заметят, как собачонки завизжат и залают... Да и с Болотником тоже ведь шутки плохи...
— А мне какое дело? Слышал мой приказ? Ну, значит, поди да исполни, пока луна светит, иначе я тебя сому скормлю... Болотнику же если попадется — поклон ему от меня передай. Да смотри, не проговаривайся, зачем послан... Понимаешь?!.. Живо!.[3]
Вся болотная нежить столпилась в то время на дне обширного, сверху полузаросшего озера. Лунный свет проникал на темное дно и, мешаясь с фосфорическим светом покрывающих стены просторного покоя гнилых костей и слизняков, слабо озарял взволнованные изумленные лица обитателей трясины. Причина волнения была вполне уважительной. Любимая жена Болотника, толстобёдрая Марыська, неожиданно для всех родила вместо бесёнка — человеческого, женского пола, младенца.
— Ума, право, не приложу, как могло это случиться! Никуда с болота не отлучалась... Не иначе как от сглазу! — слабым голосом, но с большого уверенностью говорила Марыська окружающим её подругам.
— Гм, — недоверчиво произнес мрачный Болотник.[3]
Я ― Водяному брат двоюродный. Рога,
В отличье от него, мне украшают темя.
Под властию моей болотных бесов племя
Размножилось. У них лягушечья нога
И морда кошачья. Бес каждый ― мой слуга.
А может быть, и сын. Такое нынче время:
Никто не знает, где и чье взрастает семя.[4]
...На наши берега
Влечет заманчиво ночного пешехода
Болотниц пение. Тропинку потеряв,
На голос, сладостных исполненный отрав,
Спеша, он в сонные к нам попадает воды.
Над гостем темные сомкнутся сверху своды,
И будет долго тлеть он средь подводных трав.[4]
