Топь — почти то же самое, что мочажина или трясина: место, где можно завязнуть и утонуть, переувлажнённый участок болота с разжиженной торфяной залежью, высоким уровнем воды и рыхлой непрочной дерниной, топкое, низкое место, небольшие или среднего размера низины в болотах или заболоченных лесах, где стоит вода.
Часто на топи можно встретить заросли тростника, ситника, осоки и другой прибрежной растительности, остатки которой разлагаются и образуют торф. Слово топь используется как синоним болота, низменного торфяника.
— Иван Лепёхин, «Продолженіе Дневныхъ записокъ путешествія...», 1771
Пространныя топи на семъ волоку были бы поистиннѣ не проходимы, естьли бы не были частыя вмѣстилища водъ, какъ то рѣчка Гремячая, Талица, Плоская, Чорная и Іолга, которыя всѣ вытягивая изъ болотинъ воды, соединяютъ съ Вятскими струями.[2]
— Иван Лепёхин, «Продолженіе Дневныхъ записокъ путешествія...», 1771
Первою встрѣчею тутъ намъ былъ Подкиберской волокъ до села Подкиберскаго чрезъ 45 верстъ продолжающейся. Онъ такими наполненъ былъ топями, что мы не рѣдко принуждены были изъ оныхъ вытаскивать своихъ лошадей съ великимъ трудомъ.[2]
— Иван Лепёхин, «Продолженіе Дневныхъ записокъ путешествія...», 1771
Мхи и папоротники превращают болота и топи в сухие земли, сверх того прикрывают молодые травы и корешки их от засухи и ознобу.[3]
— Василий Зуев, из учебника «Начертание естественной истории», 1785
Сюльлях Тумул (грязное место), хребет потому так названный, что в дождливое время тут бывают ужасные грязи и ― Бадараны, то есть глубокие жидкие топи.[4]
— Гавриил Давыдов, «Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанное сим последним», 1809
Речка Гюрген окружена болотами, дно ее вязко, ширина от трех до шести сажен, берега низки, топь продолжается далеко в обе стороны и заросла травою, имеющею аршина полтора вышины; вкус воды несколько солон, запах болотной, течение очень слабое...[5]
Взглянув на огромную кипу, состоящую из нескольких тысяч листов, покажется всякому, будто надобно иметь премудрость Соломонову и силу Самсонову, чтоб выпутаться из этой письменной топи.[6]
...вот и подкрался, ступил, кажись бы, на твердое место и попал на трясину; ноги-то мои и стали уходить в топь. Ах ты, проклятый! ― молвил я с сердцов и хвать из ружья по куличку; он улетел ― а подо мною все так ходенем и заходило, я и врютился по пояс.[7]
А мы, русские, мы протянули свои воловьи шеи под ярмо недостойного пришельца, мы любуемся, как он, вогнав нас в смрадную топь, взбивает нам кровь ремнями, вырезанными из наших спин.[8]
Дорога, размытая осенними ливнями, обратилась в сплошную топь; стада волов, которых прогоняют обыкновенно без разбора, где ни попало, замесили ее и делали решительно непроходимою; стоило только зазеваться раз, чтобы окончательно посадить и лошадь и воз или самому завязнуть.[9]
...по сторонам улиц грязь не так глубока, и всегда есть, вместо тротуара, пробитая тропинка; но если вы ― смелый кавалерист, то можете оседлать какого-нибудь жида и переехать на нем чрез топь.[10]
— Александр Вельтман, «Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея», 1848
...бугры, казавшиеся издали сплошными, стояли один от другого на слишком далеком расстоянии, а низина между ними состояла из топи с частыми протоками и прочими болотными принадлежностями.[11]
...Иван Алексеич придумал новую дорогу там проложить, где сам леший подумавши ходит. Зато сколько мостов, сколько гатей!.. Все эти топи, мочажины, болота, теперь лежащие впусте, не принося никому пользы, уже представлялись ему богатой оброчной статьей в виде гатей...[12]
...дорога по таким непроходимым топям делается из гати, которая, перегнив, превращается в чернозём, а по оному растут не одни уже болотные травы и корнями связывают зыбкую трясину.[13]
— Сергей Аксаков, «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» (рецензия), 1858
...через болото проведена отвратительная дорога: гать насыпана невысоко, навален крупный зернистый песок, а в топких местах сделана гать из бревен; я вспомнил, что это обыкновенно сравнивают с фортепианными клавишами; пожалуй, но чтоб иметь об ней понятие, нужно провести пальцем по чёрным клавишам.[14]
В древней России устройство дорог собственно ограничивалось вырубкой просек, построением мостов и проложением гатей по топким, непроходимым местам.[15]
Снова пришлось брать в долг деньги, снова распахивать недобрую целину ― только сейчас приходилось бороться не с камнями и корчагами, а с вязкими мочажинами, с болотистыми топями[18]
Самые берега Урала, годъ отъ году сплываютъ, превращаются въ топи и обростаютъ камышемъ. И такъ теперь ясно, отъ чего ходъ рыбѣ въ Уралъ уменьшился; и естьли не будетъ прилагаемо лучшее стараніе о Уральскомъ устьѣ, то Уральскіе козаки еще большій уронъ будутъ чувствовать въ своихъ рыбныхъ промыслахъ: ибо нѣтъ надежды, чтобы Уральское устье когда могло само собою прочиститься по тому, что далеко отъ береговъ море покрыто камышемъ, который ярящіяся морскія волны удерживаетъ, и тѣмъ препятствуетъ къ разбитію засѣвшаго устья.[1]
Поверхность водъ рѣчки Чюкреевки вездѣ покрывалася широкими листами кувшинчиковъ, которыхъ стебли желтые и бѣлые цвѣты содержали. Симъ ссосѣдствовалъ водяной чистякъ (Ranunculus aquaticus), водяная капуста (Potamogeton natans) была также изобильна, которою рогатой скотъ съ особливою жадностію, бродя по топямъ, насыщался. Топкія мѣста около береговъ занимали клоповникъ (Ledum Paluftre) и багульникъ (Andromeda calyculata er poliifolia).[2]
— Иван Лепёхин, «Продолженіе Дневныхъ записокъ путешествія...», 1771
Отъ сей деревни ближайшій былъ проѣздъ къ обиталищамъ Зирянскимъ, которыхъ что бы узнать поближе, оставили обыкновенную Архангелогородскую дорогу, и поворотили къ рѣкѣ Сысолѣ. Безжилыя мѣста и длинные волоки, такъ же худое Зирянское домостроительство принудило насъ постороннюю сію поѣздку здѣлать верьхами; ибо Зиряне кромѣ верьховой и санной ѣзды среди самаго лѣта не знаютъ. Первою встрѣчею тутъ намъ былъ Подкиберской волокъ до села Подкиберскаго чрезъ 45 верстъ продолжающейся. Онъ такими наполненъ былъ топями, что мы не рѣдко принуждены были изъ оныхъ вытаскивать своихъ лошадей съ великимъ трудомъ.[2]
— Иван Лепёхин, «Продолженіе Дневныхъ записокъ путешествія...», 1771
Польза от разных растений разная и как в естестве, так и для человека весьма обширна: иные, по неведению нашему ни к чему другому негодные, согнивая, по крайней мере, на голейших каменных местах, оставляют по себе землю, дабы после другие травы могли на их окореняться и питаться. Мхи и папоротники превращают болота и топи в сухие земли, сверх того прикрывают молодые травы и корешки их от засухи и ознобу.[3]
— Василий Зуев, из учебника «Начертание естественной истории», 1785
Хижина, поставленная над блатом и топью, дебрию или на горе вознесенная, различие производят в нас, и местоположение жилища нашего хотя не есть образователь единственный человека, но к образованию его много способствует.[20]
— Александр Радищев, «О человеке, о его смертности и бессмертии», 1796
Топь в публицистике, критике и документальной прозе[править]
Гаршнепы со всего околотка слетелись на грязное, топкое дно сбежавшего пруда, покрытое густыми корнями камыша. Грязь была так жидка, что гаршнепы могли только сидеть на оголившихся камышовых корнях. Ходьба была адская: ноги вязли по колена, даже выше; собака вязла по брюхо и далеко отставала от меня, да в ней и не было надобности: гаршнепы вскакивали сами. Три дня с неимоверными усилиями, к которым бывает способна только молодость и страстная охота, бродил я по этой непроходимой топи. Я убил восемьдесят три гаршнепа, чего, конечно, не убил бы в обыкновенных болотах и даже на высыпках...[21]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
Автор <М. Загоскин> прекрасно выдержал характер запорожца Кирши, который не согласился вытащить утопающего в болоте земского ярыжку (стр. 96), но, кажется, в оправдание Кирши надобно бы сказать, что, вытаскивая разбойника, подвергались опасности утонуть честные его товарищи. Притом не худо объяснить, что дорога по таким непроходимым топям делается из гати, которая, перегнив, превращается в чернозём, а по оному растут не одни уже болотные травы и корнями связывают зыбкую трясину.[13]
— Сергей Аксаков, «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» (рецензия), 1858
...он упустил из виду одно место русской летописи, именно под 1114 годом. «И рече Володимер: требите (вариант теребите) путь и мостите мост». Здесь «теребить путь» очевидно употреблено в смысле приготовлять, расчищать, устраивать. В древней России устройство дорог собственно ограничивалось вырубкой просек, построением мостов и проложением гатей по топким, непроходимым местам. Слово теребить существует у нас до сих пор.[15]
Одиннадцать лет работала вся семья на Маунт Олифант, но на новую ферму ― Лохли они пришли такими же бедняками, как и одиннадцать лет назад. Снова пришлось брать в долг деньги, снова распахивать недобрую целину ― только сейчас приходилось бороться не с камнями и корчагами, а с вязкими мочажинами, с болотистыми топями и засыпать известь в кислую почву ― как было обусловлено в контракте: «дважды за вышеуказанное время по четыреста бушелей на акр».[18]
Топь в мемуарах, письмах и дневниковой прозе[править]
Изъ сей деревни собралися мы въ нашъ путь по утру, и ѣхали чрезъ пять верстъ густымъ и болотистымъ лѣсомъ, состоящимъ по большой части изъ березнику. Сколь трудно намъ было проѣзжать тутъ топи, умножившіеся недавно бывшимъ сильнымъ дождемъ, столь увеселяли нашъ взоръ станицами летающія и лобзающіяся бабочки.[1]
Рѣка Сысола, которой вершины близь Кай городка находятся, должна была нашимъ быть вожатымъ, но не проходимыя топи и дремучіе лѣса принудили оную оставить и поворотить на городъ Слободской. <...>
Воронинской волокъ чрезъ 36 верстъ продолжающейся и почти безпрерывными обветшалыми покрыты мостами, часто принуждалъ насъ плотничать и разбирая рѣжи, переносить съ мѣста на мѣсто. Въ сихъ топяхъ паки оказалися болотныя растенія, клоповникъ (Ledum palustre) вездѣ росъ кустами, и жители цвѣтами онаго въ молодомъ квасу утопивши сгоняютъ коросту и другія наружныя нечисти; болотная былина (Andromeda polifolia et calyculata), разные виды поросту (Marchantia polymorpha) и турчи травы (Hottonia palustris Lysimachia thyrsiflora). Пространныя топи на семъ волоку были бы поистиннѣ не проходимы, естьли бы не были частыя вмѣстилища водъ, какъ то рѣчка Гремячая, Талица, Плоская, Чорная и Іолга, которыя всѣ вытягивая изъ болотинъ воды, соединяютъ съ Вятскими струями.[2]
— Иван Лепёхин, «Продолженіе Дневныхъ записокъ путешествія...», 1771
В 10-ти верстах от брода через Белую, кормовище называется Серьгах Сибихтя, потом Сияльлях Тумул (гривы вешаны), 10 верст далее Отырежас Тис, а после Сюльлях Тумул (грязное место), хребет потому так названный, что в дождливое время тут бывают ужасные грязи и ― Бадараны, то есть глубокие жидкие топи. От последнего дождя произошло весьма много ручьев, кои должно было переходить вброд, так как и многие рукава Белой. Все они текли с чрезвычайною быстротою по каменному дну. Через один рукав нельзя было перебраться в обыкновенном месте и мы искали другого, объезжая по топкому болоту. Найдя несколько способное, стали переходить; но многие лошади вязли и падали в воду, перемочили весь экипаж, который вытаскивая и мы перемокли.[4]
— Гавриил Давыдов, «Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанное сим последним», 1809
Шкоутская лодка, вооруженная двумя фальконетами, пушкой и десятью солдатами, следовала за мной; не доходя версты или двух до берега, лодка принуждена была остановится за недостатком глубины, а бударку накренили и матросы притащили на себе почти до самого берега; тут мы пересели в обывательской кулас, (или выдолбленное дерево), которой также люди на себе привезли в устье реки и на нем поднялись около двух верст вверх по оной. Речка Гюрген окружена болотами, дно ее вязко, ширина от трех до шести сажен, берега низки, топь продолжается далеко в обе стороны и заросла травою, имеющею аршина полтора вышины; вкус воды несколько солон, запах болотной, течение очень слабое, летом часто пересыхает, но никогда не бывает совершенно без воды. Поднявшись по ней около двух верст, я нашел Бакчу или поле Туркменов. В сем месте речка имеет более сажени глубины, берега ее по выше и сухи; но сухобрегий перешеек сей не имеет более ста или двух сот сажен, далее речка опять течет болотом.[5]
Видя, что все очень заняты рыбной ловлей, старик повез свою молодую мельничиху (так звал он ее весь этот вечер) вокруг пруда через мост и, обогнув все верховье, все разливы, воротился уже по плотине к тому каузу, около которого удили рыбаки и где спокойно сидела и смотрела на них тучная Арина Васильевна. Везде, где проезжали свекор с невесткой, была грязь, топь; по скверному мостишку едва можно было переехать через реку и еще труднее было пробраться по навозной и топкой плотине; всё было не по вкусу Софье Николавне, но, конечно, не мог этого заметить Степан Михайлыч, который не видал ни грязи, ни топи, не слыхал противного запаха от стоячей воды или навозной плотины. Все было им самим заведено, устроено, и все было ему приятно.[22]
Выжлятники поехали вслед за ними и, спустившись в первую лощину, разбрелись по разным пунктам для того, чтобы иметь возможность сбивать и задерживать собак во время гоньбы. Борзятники тоже, разделившись по трое и по пятку, пошли занимать места и скрылись в лабиринте спусков. Не так-то легко было каждому из них добраться до назначенного пункта: бугры, казавшиеся издали сплошными, стояли один от другого на слишком далеком расстоянии, а низина между ними состояла из топи с частыми протоками и прочими болотными принадлежностями. Всеми, как говорится, правдами и неправдами, то садясь верхом на лошадь, то таща ее за собой на чумбуре через топь и по крутому склону каждого бугра, прихватываясь на пути за ветки кустарника, я взобрался наконец на темя одного из возвышений, откуда, сидя верхом на лошади, было очень удобно обозревать и местность и действие каждого охотника.[11]
Воскресенье. Въезд в Тобольскую губ<ернию> останется мне памятным. Дорога с последней станции отвратительная, кругом лес весь в болоте, и через болото проведена отвратительная дорога: гать насыпана невысоко, навален крупный зернистый песок, а в топких местах сделана гать из бревен; я вспомнил, что это обыкновенно сравнивают с фортепианными клавишами; пожалуй, но чтоб иметь об ней понятие, нужно провести пальцем по чёрным клавишам.[14]
― Ты же не ходила на топь. Там, может, и нет никакой топи, одни разговоры только.
― А чего есть? Сестра тоже скручивает козью ножку ― медленно, не так ловко, как Комарова, и козья ножка выходит у нее не плотным конусом, а вся какая-то рыхлая и растрепанная. Босой с компанией однажды загнал нас с сестрой в заросшую кувшинками старицу. Мы были во фланелевых халатах: сестра ― в красном, я ― в синем, и с неба сыпала осенняя морось, хотя лето было еще в самом разгаре. Мальчишки стояли на берегу, ухмылялись, сплёвывали на землю, но, так и не придумав, что с нами делать, ушли. Подождав некоторое время, мы выбрались из старицы, с ног до головы перемазанные густым вонючим илом.[23]
Они шли по течению солнца. Чем далее подвигались во внутренность бора, тем казался он непроходимее. Необъятной величины дубы, сосны, вязы и тополы нередко на довольное пространство времени скрывали от них образ солнца. Им встречались глубокие болота и пространные топи, из коих некоторые они вброд переходили, а другие должны были обходить кругом. Солнце совершило уже две трети своего течения, а беглецы и не думали остановиться. <...>
Мы проходили местами, кои, казалось, до того времени никем из людей посещаемы не были. Инде должны мы были перелазить через великие бугры дерев, наваленных одно на другое, а после идти по колени в тине или обходить необозримые топи.[24]
Только в присутственных местах, где составляются решения по тяжебным делам, с формулою по указу и прочее, секретарь обязан просматривать целое дело для извлечения записки и приготовления решения. Взглянув на огромную кипу, состоящую из нескольких тысяч листов, покажется всякому, будто надобно иметь премудрость Соломонову и силу Самсонову, чтоб выпутаться из этой письменной топи. Но во всем нужна сноровка.[6]
По другой стороне топи начиналась прямая просека, ведущая на окруженною со всех сторон болотами и дремучим лесом обширную поляну; во всю ширину ее простирались стены древней обители, на развалинах которой был выстроен хутор боярина Кручины.[25]
― Хоть я не имею чести знать вас, батюшка, а все же не меньше того покорнейше вас благодарю за то, что вызволили меня из этого омута… Такая беда! Нелегкая занесла меня в болото, глядь ― ан тут куличок перебегает да перелетывает с кочки на кочку; я за ним ― он дальше и дальше. Зло меня взяло, не отстаю от него; вот и подкрался, ступил, кажись бы, на твердое место и попал на трясину; ноги-то мои и стали уходить в топь. Ах ты, проклятый! ― молвил я с сердцов и хвать из ружья по куличку; он улетел ― а подо мною все так ходенем и заходило, я и врютился по пояс. Ну, давай биться, возиться: думал ружьём достать до дна, чтоб оттолкнуться, ― куда тебе![7]
В Олонецкой губернии, сказывают, много камня дикого и много болота мокрого ― там вышел однажды мужик попахать. Пустил он соху по низовью, под скатом, так попал было в топь такую, что насилу вылез; выдрался с сохой он на горку, так напорол и вызубрил сошник о булыжник неповоротливый; а когда догадался поискать суходолья, так вспахал его и засеял. Это не сказка, а присказка, а сказка будет впереди![26]
— Владимир Даль, «Сказка о похождениях черта-послушника, Сидора Поликарповича, на море и на суше, о неудачных соблазнительных попытках его», 1832
Дорога, размытая осенними ливнями, обратилась в сплошную топь; стада волов, которых прогоняют обыкновенно без разбора, где ни попало, замесили ее и делали решительно непроходимою; стоило только зазеваться раз, чтобы окончательно посадить и лошадь и воз или самому завязнуть. Сколько ни оглядывался Антон, не замечал ни верст, ни вала, ни ветелок, которые обозначили бы границу: просто-попросту тянулось необозримое поле посреди других полей и болот; вся разница состояла только в том, что тут по всем направлениям виднелись глубокие ямы, котловины, «черторои», свидетельствовавшие беспрестанно, что здесь засел воз или лошадь; это были единственные признаки столбовой дороги. Местами, впрочем, заметны были следы чьего-то заботливого попечения: целые груды хвороста и мелкого леса воздвигались, как бы предохраняя путника от трясины или топи; но путник», в числе их, разумеется, и Антон, старались по возможности объезжать их; даже кляча последнего с необыкновенною тщательностью обходила эти поправки, догадываясь, вероятно, глупым своим инстинктом, что тут-то легче всего сломить ногу или шею.[9]
Дорога, по которой ехали наши путешественники, становилась час от часу хуже. Проехав вёрст шесть, они очутились опять на берегу речки Брыни, которая в этом месте прокладывала свое русло среди топких болот, покрытых ржавчиной, мхом и мелким кустарником. Узкая гать, по которой с трудом можно было проехать на телеге, вывела их опять на песчаную дорогу, изрытую корнями столетних деревьев.[27]
На дворе корчмы постоянное месиво грязи; это в одно и то же время и конюшня, и сарай, и хлев, и курятник, и помойная яма. Город ― не столица обширного размера, и потому экипажи ― лишняя вещь; можно, не уставая, ходить из конца в конец пешком; по сторонам улиц грязь не так глубока, и всегда есть, вместо тротуара, пробитая тропинка; но если вы ― смелый кавалерист, то можете оседлать какого-нибудь жида и переехать на нем чрез топь. Впрочем, в каждой корчме можно нанять пару кляч в бричке с дышлом, и какой-нибудь Шлёмка довезет вас и на бал и с балу. Жидовское местечко ― удивительная вещь: это шайка...[10]
— Александр Вельтман, «Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея», 1848
Как дважды два доказал он губернскому начальнику, что народ обеднял и промыслы упали, и в торговле застой оказался, самое даже отечество бедствует единственно по той причине, что чубаровская почтовая дорога проложена не там, где следует быть. Для «вящшего преуспеяния и споспешествования к развитию» Иван Алексеич придумал новую дорогу там проложить, где сам леший подумавши ходит. Зато сколько мостов, сколько гатей!.. Все эти топи, мочажины, болота, теперь лежащие впусте, не принося никому пользы, уже представлялись ему богатой оброчной статьей в виде гатей, ежегодно перестилаемых, мостов, каждый год перекрашиваемых. Во сне и наяву мерещится ему, как из вонючих, никуда не годных болот прыгают в карман золотенькие и сыплются пачки бумажек радужных. Прекрасным, благодатным месяцем стал для него холодный, дождливый октябрь![12]
Дети, которых костёр на глазах у родителей принял,
Все, кто охвачен кольцом тростников безотрадных Коцита,
Чёрною тиной его, отвратительной топью болотной,
Те, кто навечно пленён девятью оборотами Стикса.
этом-то болоте, в Петербурге то есть, Я насчет России сочиняю повесть.
Минуло столетье. Там, где были топи,
Выросли громады западных утопий.[29]
— Василий Курочкин, «Письмо об России Фукидзи-Жен-Ициро к другу его Фукуте Чао-Цее-Цию», 17 августа 1862
Веселье в ночном кабаке. Над городом синяя дымка. Под красной зарёй вдалеке Гуляет в полях Невидимка.
Танцует над топью болот,
Кольцом окружающих домы,
Протяжно зовет и поет
На голос, на голос знакомый.[30]
И за стволами низко у земли
Мелькает белое и быстрое пятно,
То исчезает, бросившись на землю,
То снова мечется ― болотный огонёк,
Зовущий за собой неведомо куда
По зарослям зелёной топи.[31]
— Сергей Городецкий, «Детство» (из книги «Дикая воля», из цикла «Воля»), 1907
Вот он ― ветер,
Звенящий тоскою острожной,
Над бескрайною топью Огонь невозможный,
Распростершийся призрак Ветлы придорожной...[30]
Костёр догорел. Позолота
На углях краснеет. И вот ―
Все явственней дышит болото,
Все к топи поближе зовет. Вода по криницам и в речке ― Темнее, теплее, чем днем, Как будто бы греется в печке Над адским невидным огнем.
Там мгла ядовитая бродит
По топи, вкруг черной ольхи,
Качает и веяньем водит
Зернистые красные мхи.[17]
А наутро ― тот же самый Пласт лежит, как и лежал, И на нем из черной рамы Топь синеет, как кинжал.
Будто траурной каймою
Вся она обведена.
Не замерзнет и зимою,
И никто не знает дна. Как-то глупая корова Оступилась, подойдя, ― И пастух не слышал рева, И узнал, лишь счёт сведя!..
С тех пор стадо издалёка,
Запоет когда весна,
Торфяное видит око ―
Темень грязного окна.[17]
В болоте темном дикий бой Для всех останется неведом, И верх одержит надо мной Привыкший к сумрачным победам:
Мне сразу в очи хлынет мгла…
На полном, бешеном галопе
Я буду выбит из седла
И покачусь в ночные топи.[32]
Остановив в болотной топи
Коня неистового скок,
Он повернул лицом к Европе
Русь, что смотрела на Восток...[34]
— Валерий Брюсов, «Петербург» (из книги «Семь цветов радуги»), 1912
Он водяной, он топяной,
Он городской и никакой,
Облитый роскошью седин
Повсюду он, лишь он один,
― Болиголов, наш господин!..[35]
— Михаил Савояров, «Не растение» (из сборника «Не в растения»), 1919
Мать меня укоряла ревниво, Но, когда растерялись слова, Оказалось, что мать моя ― ива, А под ивой ― могила-трава.
И глупец ― он повёл меня дальше,
Через сны, через топь, через гать,
И ступал я, умерший, на марше
На чужих журавлиных ногах…[19]
— Вениамин Блаженный, «Всё мне кажется, ждёт меня кто-то...», 24 июля 1980
↑ 1234И. И. Лепёхин. Дневныя записки путешествія доктора и Академіи Наукъ адъюнкта Ивана Лепехина по разнымъ провинціямъ Россійскаго государства, 1768 и 1769 году, в книге: Исторические путешествия. Извлечения из мемуаров и записок иностранных и русских путешественников по Волге в XV-XVIII вв. — Сталинград. Краевое книгоиздательство. 1936 г.
↑ 123456И. И. Лепёхин. Продолженіе Дневныхъ записокъ путешествія Ивана Лепехина, академика и медицины доктора, Вольнаго економическаго въ С: П: друзей природы испытателей въ Берлинѣ и Гессенгомбургскаго патріотическаго, обществъ члена, по разнымъ провинціямъ Россійскаго государства въ 1771 году. Въ Санктпетербургѣ при Императорской Академіи Наукъ 1780 года
↑ 12В. Ф. Зуев. «Педагогические труды». — М.: Изд-во АПН, 1956 г.
↑ 12Г. И. Давыдов. Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанное сим последним. — СПб.: Морская типография. 1810 г.
↑ 12Н. Н. Муравьев-Карский. «Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах, гвардейского Генерального Штаба капитана Николая Муравьева, посланного в сии страны для переговоров». — М.: тип. Августа Семена, 1822 г.
