Зной — сильный жар от солнца, раскалённого воздуха и землми; безветрие, удушливая жара среди лета; солнечная припёка. В переносном значении иногда — пылкая страсть, излишняя экспансивность, восточный колорит.
Да хвалится брат униженный высотою своею, а богатый — унижением своим, потому что он прейдёт, как цвет на траве. Восходит солнце, настает зной, и зноем иссушает траву, цвет её опадает, исчезает красота вида её; так увядает и богатый в путях своих.
Свет же в зное дает всем качествам силу, так что все становится приятным и исполненным блаженства: зной без света для прочих качеств бесполезен, он даже погибель для доброго, злой источник; ибо все погибает в яростности зноя. Таким образом, свет в зное — живой родник, куда входит Дух Святой, в яростность же зноя не входит; но зной делает свет подвижным, так что он течет и движется, как это видно зимой, когда свет солнца хотя и падает на землю, но лучи солнечного зноя не могут достигнуть почвы, и потому никакие плоды не растут.
— Якоб Бёме, «Аврора или Утренняя заря в восхождении» (глава 1), 1612
Я стал подыматься на Безобдал, гору, отделяющую Грузию от древней Армении. Широкая дорога, осененная деревьями, (извивается около горы. На вершине Безобдала я проехал сквозь малое ущелье, называемое, кажется, Волчьими воротами, и очутился на естественной границе Грузии. Мне представились новые горы, новый горизонт; подо мною расстилались злачные зеленые нивы. Я взглянул еще раз на опаленную Грузию и стал спускаться по отлогому склонению горы к свежим равнинам Армении. С неописанным удовольствием заметил я, что зной вдруг уменьшился: климат был другой.
— Александр Пушкин, «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года», 1835
― О! наши северные женщины! <...> Надобно видеть их там! Там ― это зной, это ад, это что-то такое, что мы, люди севера, даже понять не можем, не испытавши лично там, на месте! Но зато, раз на месте, мы одни только и можем оценить южную женщину! Знаете ли вы, что только южная женщина умеет целовать как следует?[1]
В Туркестане по местам, иссохшим от зноя, растет корявое, сучковатое, изгорбленное дерево: саксаул. Вуйчич напоминал саксаул: так был неуклюж, тощ и высок и согнут-перегнут в разные стороны, словно кто-то ломал его и не сломал вовсе, а только перекрутил как железный прут.[2]
― И вы женитесь на ней? Глаза Остапа заискрились.
― Теперь я должен жениться, как честный человек. Ипполит Матвеевич сконфуженно хрюкнул.
― Знойная женщина, ― сказал Остап, ― мечта поэта. Провинциальная непосредственность. В центре таких субтропиков давно уже нет, но на периферии, на местах ― еще встречаются.[3]
Наступили жаркие дни. Солнце поливало тяжёлым, густым зноем мягкую, мшистую поверхность болот. Его свет казался мутным от влажных испарений перегнившего мха. Резкий запах багульника походил на запах перебродившего пряного вина. Зной не обманывал: обострённые длительным общением с природой чувства угадывали приближение короткой северной осени. Едва уловимый отпечаток её лежал на всём: на слегка побуревшей хвое лиственниц, горестно опущенных ветках берёз и рябин, шляпках древесных грибов, потерявших свою бархатистую свежесть… Комары почти исчезли.[4]
Стараясь не расплескать ощущение радости, энергии, здоровья и силы, капитан Прохоров размашисто шагал впереди девушки; небольшой и худенький, делал крупные движения руками; преображенный, обнаруживал в деревенском неизменившемся мире новые качества, состояния, приметы. По-прежнему стоял жестокий зной ― это был совсем другой зной; лежала в пыли знакомая пестрая свинья ― это была новая свинья; на заборе сидел петух, молчал с опущенным от зноя гребнем ― это был очень хитрый петух, так как догадался забраться повыше, где продувало ветерком с реки; они приближались к дому Гасиловых ― это был не тот дом, мимо которого он проходил уже несколько раз.[5]
Уже в долинах зной, уже повсюду лето,
А здесь ещё апрель, сады ещё стоят
Как будто бы в снегу, от яблонного цвета,
И вишни только что надели свой наряд.
