Вавило́нская блудни́ца (лат.Babyloniacus fornicaria) — легендарный христианский образ, основанный на книге Откровения Иоанна Богослова. Образ Вавилонской блудницы и объяснение связанной с ней символики стали предметом многочисленных богословских толкований и споров.
В современном литературном и разговорном языке выражение «Вавилонская блудница» употребляется не в его первоначальном значении, а в метафорической ироничной форме, как правило, в отношении женщин не слишком строгого поведения. Именно в таком значении в литературный контекст вошло частное определение, которым в 1826 году Александр Пушкин упрекнул «гения чистой красоты» (Анну Керн), несправедливо назвав её «вавилонской блудницей».
И пришел один из семи Ангелов, имеющих семь чаш, и, говоря со мною, сказал мне: подойди, я покажу тебе суд над великою блудницею, сидящею на водах многих; с нею блудодействовали цари земные, и вином ее блудодеяния упивались живущие на земле.
И повел меня в духе в пустыню; и я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами.
И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее; и на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным.
Я видел, что жена упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисусовых, и видя ее, дивился удивлением великим.
И сказал мне Ангел: что ты дивишься? я скажу тебе тайну жены сей и зверя, носящего ее, имеющего семь голов и десять рогов.
После сего я увидел иного Ангела, сходящего с неба и имеющего власть великую; земля осветилась от славы его.
И воскликнул он сильно, громким голосом говоря: пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице; ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы, и цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши ее.
И услышал я иной голос с неба, говорящий: выйди от нее, народ Мой, чтобы не участвовать вам в грехах ее и не подвергнуться язвам ее; ибо грехи ее дошли до неба, и Бог воспомянул неправды ее.
Воздайте ей так, как и она воздала вам, и вдвое воздайте ей по делам ее; в чаше, в которой она приготовляла вам вино, приготовьте ей вдвое.
А уж свекровь, бывало, как начнет: силы небесные, что только она говорила! И змея-то я, и блудница вавилонская, седящая при водах на звере червленне, — чего только ни говорила она с горя.[1]
Представляя обыкновенную женщину как высшее неземное существо, Пушкин сейчас сам ясно замечал и резко высказывал, что это неправда, и даже преувеличивал свою неправду. Знакомая поэта, конечно, не была ни гением чистой красоты, ни вавилонскою блудницею, а была «просто приятною дамою»...
Не понять тех сил, которые двигали рабочими, когда с пением «Отче наш» они шли к царскому дворцу, позорно оклеветать великое освободительное движение <...>, — это было каплей, которая, казалось, должна была переполнить чашу гнева Господня. Вавилонская блудница открыто готова была воссесть на престоле и творить мерзости до срока.[4]
Муж владеет женою, по закону патриархата, мужевластья, в середине всех мировых веков-эонов, а в концах и началах – жена владеет мужем. Знаменье всех эсхатологий — «Жена, облеченная в солнце», или «великая блудница» Апокалипсиса.
— Дмитрий Мережковский, «Тайна Запада: Атлантида-Европа» (часть 1, глава 5), 1930
Над Вавилонскою блудницей
сверкает дивный меч Петра.[5]
В сравнении с юным, темпераментным французским бакалавром, по утрам ведущим диспуты в школе теологов, а вечерами занимающимся вокалом с дамами, англиканский теолог — сущий Катон, но Катон этот кажется настоящим любезником в сравнении с шотландским пресвитерианином. Этот последний выступает серьёзной поступью, с кислой миной, <…> проповеди он произносит в нос и именует вавилонской блудницей любую церковь, некоторые служители которой настолько удачливы, что обладают пятьюдесятью тысячами ливров ренты, а народ так добр, что терпит это и именует их «Монсеньёрами», «Вашими преосвященствами» и «Высокопреосвященствами».
Несчастная Франция! Как широко сложила она свой политический фундамент из идеальных прав человечества, как высоко задумала возвести на нем свою всемирную башню! И вот к чему привела ее судьба, что уже одно имя её означает Вавилон...[10]
Начиная говорить об этом великом деле примирения с римскою церковью, я не смею обращаться к совершенным христианам, для которых папа есть только антихрист, осужденный на злую гибель; не смею я говорить с людьми безгрешными и непорочными, которые могут только бросать каменья в вавилонскую блудницу. Но я уверен, что в православной России найдется немало и таких людей, которые в сознании собственных несовершенств и грехов и своего бесконечного удаления от христианского идеала откроют источник справедливых и доброжелательных чувств даже к «антихристу» и к «вавилонской блуднице». Может быть даже, эти люди найдут для римской церкви в Новом Завете более подходящий прообраз, нежели антихрист и вавилонская блудница.
Спешу предупредить возможное недоразумение. Никому нет дела до того, какова была в действительности дама, прославленная Пушкиным. Хотя я совершенно уверен, что он сильно преувеличивал и что апокалиптический образ нисколько не характеристичен для этой доброй женщины, но дело не в этом. Если бы оказалось, что действительное чудовище безнравственности было искренно принято каким-нибудь поэтом за гения чистой красоты и воспето в таком смысле, то от этого поэтическое произведение ничего не потеряло бы не только с точки зрения поэзии, но и с точки зрения личного и жизненного достоинства самого поэта. Ошибка в фальшь не ставится. Но в настоящем случае нельзя не видеть именно некоторой фальши, хотя, конечно, не в грубом смысле этого слова. Представляя обыкновенную женщину как высшее неземное существо, Пушкин сейчас сам ясно замечал и резко высказывал, что это неправда, и даже преувеличивал свою неправду. Знакомая поэта, конечно, не была ни гением чистой красоты, ни вавилонскою блудницею, а была «просто приятною дамою» или даже, может быть, «дамою приятною во всех отношениях».
Нельзя, в самом деле, не пожалеть о глубоком несчастии этой женщины: у неё остался только один друг и заступник от «жестоких осуждений», — да и тот называл её вавилонскою блудницей! Каковы же были осуждения!
В период, когда вырабатывалась программа Братства, Святейший синод издал своё знаменитое послание, повторивши клевету о подкупе русских рабочих. Воззвание, с циничной откровенностью обнаружившее, до какого полицейско-охранительного состояния дошла видимая историческая Церковь или, точнее, её высшие представители. Не понять тех сил, которые двигали рабочими, когда с пением «Отче наш» они шли к царскому дворцу, позорно оклеветать великое освободительное движение, по силе самопожертвования и по громадности значения которому не было равного в мире, — это было каплей, которая, казалось, должна была переполнить чашу гнева Господня. Вавилонская блудница открыто готова была воссесть на престоле и творить мерзости до срока. А в народе уже начинался зловещий гул, как отзвук брошенной клеветы. «Забастовщики» и «изменники» — становились равнозначащими словами.[4]
Первый плод с древа познания сорвала Ева. Женщины всё начинают и, может быть, кончат всё; мужчины только продолжают.
Муж владеет женою, по закону патриархата, мужевластья, в середине всех мировых веков-эонов, а в концах и началах – жена владеет мужем. Знаменье всех эсхатологий – «Жена, облеченная в солнце», или «великая блудница» Апокалипсиса.
— Дмитрий Мережковский, «Тайна Запада: Атлантида-Европа» (часть 1, глава 5), 1930
Римская империя (вавилонская блудница Апокалипсиса) не развалилась от того, что люди прочли Евангелие, а слилась с христианством (или, по крайней мере, с христианской церковью).[7]
— Григорий Померанц. «Сон о справедливом возмездии (Мой затянувшийся спор)», 1980
Вавилонская блудница в мемуарах, письмах и дневниковой прозе
Дальше, в самой избе, человек пять мужчин, которые называют себя кто — жильцом, кто — работником, а кто — сожителем; один стоит около печки и, надув щеки, выпучив глаза, паяет что-то; другой, очевидно, шут, с деланно-глупою физиономией, бормочет что-то, остальные хохочут в кулаки. А на постели сидит вавилонская блудница, сама хозяйка Лукерья Непомнящая, лохматая, тощая, с веснушками; она старается посмешнее отвечать на мои вопросы и болтает при этом ногами. Глаза у нее нехорошие, мутные, и по испитому, апатичному лицу я могу судить, сколько на своем еще коротком веку переиспытала она тюрем, этапов, болезней.[11]
Я последнее время много читал Апокалипсис с толкованиями Андрея Кесарийского и Оберлена «Пророк Даниил и Апокалипсис св. Иоанна»… Перечитал и самого пророка Даниила, и правду сказать — ничего в смысле хронологическом не могу там разобрать…
Если принять (по Оберлену), что наша «видимая Церковь» и есть «блудница Вавилонская», «прелюбодействовавшая с царями земными», то — пожалуй, для близости конца мира очищается некоторая перспектива…
Что тут только мне было! Боже мой, господи! Хуже меня по целому городу человека не ставили. И точно, что стоило. А уж свекровь, бывало, как начнет: силы небесные, что только она говорила! И змея-то я, и блудница вавилонская, седящая при водах на звере червленне, — чего только ни говорила она с горя. Разумеется, мать, больно ей было, один сын только, и того лишилась. И не знаю я, как уж это все я только пережила![1]
Вечером мы были на рауте у председателя общества чающих движения воды, действительного статского советника Стрекозы. Присутствовали почти всё старики, и потому в комнатах господствовал какой-то особенный, старческий запах. Подавали чай и читали статью, в которой современная русская литература сравнивалась с вавилонскою блудницей. В промежутках, между чаем и чтением, происходил обмен вздохов (то были именно не мысли, а вздохи).[2]
— Все-таки неловко. Опять же нимфа… знаешь ли ты, что такое нимфа?
— Как не знать. Нешто мало мы ейной-то сестры, по нашему штукатурному делу, на фронтоны-то сажали? Нимфа — это женское оголение во всем составе.
— Верно. Только какой в ней механизм мы должны чувствовать?
— Патретное украшение здания и больше ничего.
— Нет, врешь. Нимфа — вавилонская блудница, из-за которой град в Мёртвое море провалился. Она, подлая, столько христиан сгубила, а мы из ее гортани воду будем пить? Шалишь!
— Так что ж из этого? На воду во всяком месте разрешение. В реках вон падаль плавает, однако мы из них воду пьем и поганства не чувствуем.[3]
И я отчетливее и увереннее почувствовал смысл моих картин. Ландшафт преобразился в глубокий, глубокий, как пропасть, загадочный глаз. Из морского прибоя вынырнуло белое, блестящее, исполинское тело; точно рана, выступил на нем среди вечерних сумерек похотливый, мистический рот. Из всех рамок моих картин вынырнула женщина, мировая воля, праматерь, властительница:
Милитта, вавилонская блудница, в которой никогда не унималось желание, которая сжигала в огне осчастливленных ею...
— Говорят и о многом другом.
— А именно? — холодно спросила королева Ортруда. Придавши лицу выражение смущения и неловкости, выражение, вовсе не идущее к его благодушной, румяной сытости, кардинал говорил, понижая голос:
— Говорят, что королева собирает женщин и девиц и пляшет вместе с ними голая, как вавилонская блудница. Говорят, что, не довольствуясь для этих неистовых забав залами замка, королева выходит на морской берег, и обнаженная пляшет там при народе.[12]
Агния в истерических рыданиях отвечала, что совсем не была во дворце, и в глаза не видала Великого Устроителя, а была она у „Вавилонской блудницы“. Тут Валентин невольно вздрогнул. „Вавилонской блудницей“ христиане называли своего рода господствующую церковь того времени. О происходившем с ней разврате, о разных волхованиях, о поклонении злому духу — среди них ходили самые страшные слухи. Валентин в общем знал эту церковь, официально называемую „Универсальной“, организованную Великим Магом Аполлонием на развалинах Римской церкви; он знал, что она посвящена культу Люцифера и что нет мерзости, которой в ней нельзя было бы найти.[13]
— Держи их, держи! — и, подобравши подрясник, обкапанный воском, в колена, раздвинул, не боясь обжечь закорузлые руки, крапиву и стал разглядывать, нет ли где десятка яиц, в которых у него давно был недочёт.
— Ишь ты ведь, вавилонская блудница, какое выберет место!
Вместо яиц Порфирий Прокофьич тут и наткнулся на Мишутку: прижался он к забору и голову в коленки спрятал, чтобы палкой по затылку не угодило...[14]
— Толкуй нам, сестра Соломония, а мы слышим и зрим!
— Змия сего напояют из чаши праведники в светлых одеждах...
— А што сие знаменует?
— Зрите дале, сестры: на змие в багрянице, в златой короне, восседает жена пияна кровями праведников, и жена та — вавилонская блудница!
— Господи Сусе!
— Чти нам, сестра Соломония, что речено про блудницу в святой книге?
Старшая старица громко прочла:
— «И видех жену пиану кровьми святых и кровьми свидетелей Иисусовых... и дивихся, видев ее, дивом великим вси...» Сказую вам, сестры, блудница пьяна кровьми святых. Это никонианская церковь! Кто убивает праведников, учеников Аввакума и страстотерпца Павла Коломенского? Кто гонит в Даурию дикую нашего сподвижника отца Аввакума, коего призвали, штоб устрашить и покорить, а не покорился им, и ныне по цареву повелению закован в чепи и удален на Воробьевы горы?[6]
Потом Мурзик сказал, что знает одно чудесное место, где можно отдохнуть, и мы пошли в скверик с памятником пророку Даниилу. Я улегся на скамью, а Мурзик направил взор на задумчивого чугунного пророка и с вызовом продекламировал:
— Когда рабочий класс освободится, то сдохнет вавилонская блудница!
— Хашта... — сказал я, простертый на лавке. — А я не хочу... чтоб блудница... сдохла.
— Сдохнет! — упрямо сказал Мурзик. И ногой топнул. — Непременно сдохнет!
— А я не хочу! — выкрикнул я со слезой. — Кого я ... буду, если она... сдохнет?.. Я дохлую... не буду...
— Другая народится, — утешил меня Мурзик.[8]
— Елена Хаецкая, «Обретение Энкиду» (из книги «Синие стрекозы Вавилона»), 1997
— Я-то, дурак старый, думал, что после прохвоста Ионы к нам благонравный владыка прибудет! Поверил грамоткам твоим из Ферапонтовой обители! Позор на мои седины! Еще на Руси увидел я, что церковь — невеста Христова — в вавилонскую блудницу превращается! От того окаянства бежал сюда, в глухомань, — а скверна и сюда добралась![15]
Это был известный художник, чьи выставки в Манеже собирали пол-Москвы, приходившей подивиться на огромные картины, похожие на кипящие котлы, в которых варились комиссары и белые офицеры, священники и красноармейцы, мученики царского семейства и жестокие вожди. Теперь этот автор мистерий взирал на застолье, словно старался запомнить сидящих, чтобы поместить их на свой, ещё не законченный холст о царстве Антихриста. Сидящие позировали, не догадываясь, что их скоро нарисуют в виде уродливых и похотливых наездников, оседлавших ягодицы и спину Вавилонской блудницы.[16]
«Ну, что ж, мне понятно, — холодная ярость поднималась в моем сердце, сводила язык, — как вы воспользовались моей откровенностью. То-то, гляжу, венчаны — не венчаны... Значит, меня — в вавилонские блудницы!» — я задохнулась. Теперь я понимала, к чему его бегающий взгляд.
«Это неправда! — он перебил. — Ты — ни при чем, ни одного слова я не сказал о тебе».[17]
Дело в том, что были в Германии и такие люди, которые, подобно Мигелю, мечтали о пришествии на землю царства небесного, о возвращении тех времен, когда «верующие были вместе и имели всё общее». Не желая ждать последних времен, они восстали на вавилонскую блудницу, но сами пали от меча. Случилось это за несколько месяцев до того, как императорский духовник выбрал себе нового секретаря; тогда еще Мигель ничего не слышал о Томасе Мюнцере и его крестьянском войске.[18]
— Святослав Логинов, «Драгоценнее многих (медицинские хроники)», 2007
Второй был индийским полицейским — круглолицым, усатым и, несомненно, коррумпированным, как вагина вавилонской блудницы.
Дай руку мне! Но ту же руку
Ты дружелюбно подаешь
Тому, кто гордую науку
И торжествующую ложь
Глубокомысленно становит
Превыше истины святой,
Тому, кто нашу Русь злословит
И ненавидит всей душой,
И кто неметчине лукавой
Передался. ― И вслед за ней,
За госпожею величавой,
Идет блистательный лакей…
А православную царицу,
А матерь русских городов
Сменить на пышную блудницу
На Вавилонскую готов![19]
— Николай Языков, «Константину Аксакову», 20 декабря 1844
Радуйся, на чужой счет благотворение,
Радуйся, к «натуральной школе» омерзение,
Радуйся, в рай поползновение,
Радуйся, вавилонской блудницы боготворение,
Радуйся, к мистицизму прилепление,
Радуйся, ханжества распространение...[20]
— Николай Щербина, «Отрада осени» (из сборника «Альбом иппохондрик»), 1852
Кроме всего,
был он страшный противник
всяких организаций кооперативных.
«Это же, — говорил он, —
антихристова печать!
Это ж, — гремел он, —
Вавилонская блудница!
Разве возможно такое нам начать,
чтобы в ней вам всем объединиться?!
Кой попадется в такой разврат,
то не видеть тому до веку
ни божьего солнца, ни царских врат, этакому человеку».[21]
— Владимир Маяковский, «Одна голова всегда бедна, а потому бедна, что живёт одна», 1924
С вокзала к паркам легкие кареты,
Как с похорон торжественных, спешат,
Там дамы! ― в сарафанчиках одеты,
И с английским акцентом говорят. Одна из них!.. Как разглашать секреты,
Мне этого, наверно, не простят,
Попала в вавилонские блудницы,
А тёзка мне и лучший друг царицы.[22]
— Анна Ахматова, Царскосельская поэма «Русский трианон», 1946
Над Вавилонскою блудницей
сверкает дивный меч Петра.
И на песке осталась львица
мертва, мертва, мертва, мертва...[5]
Огнеокая царица В жемчугах и багрянице, Оседлавшая чудовищного зверя... Хватит почестей и злата Власть имущим и богатым, У распутницы для всех открыты двери.
Вавилонская блудница!
Нам так мало жить дано!
В кубке солнечном искрится
Жизни алое вино.
Горький яд в него подмешан —
Ад безудержных страстей.
Пусть же тот, кто сам безгрешен,
Бросит камень в спину ей!
— Мартиэль, «Вавилонская блудница» (песня), 2006
— Все мужчины будет вашими, если правильно произнести заклинание Вавилонских блудниц!
↑ 12Лесков Н. С. Собрание сочинений в 12 томах, Том 4. — Москва, «Правда», 1989 г.
↑ 12М. Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 10. — Москва, Художественная литература, 1973 г.
↑ 12Лейкин Н. А. Шуты гороховые: Повести. Рассказы. — М., «Русская книга», 1992 г.
↑ 12Валентин Свенцицкий Собрание сочинений. Том 2. Сост., коммент. С. В. Черткова. — М.: Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет, 2014 г.
↑ 12Губанов Л. Г. «Я сослан к Музе на галеры...» — М.: Время, 2003 г.
↑ 12А.П.Чапыгин «Гулящие люди». — М.: Московский рабочий, 1984.
↑ 12Померанц Г. С. Сон о справедливом возмездии (Мой затянувшийся спор). ― Париж: «Синтаксис», №6, 1980 г.
↑ 12Хаецкая Е., Собрание сочинений: в пяти томах. — Том 1.
↑Н. Л. Трауберг. Сама жизнь. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2008 г.
↑К. П. Победоносцев. Государство и Церковь. Том второй. — М.: Институт русской цивилизации, 2011 г.
↑Чехов А. П. Сочинения в 18 томах // Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. — М.: Наука, 1978 год — том 14/15. (Из Сибири. Остров Сахалин), 1891-1894 гг.
↑Ф. Сологуб. Творимая легенда. Книга I. М.: «Художественная литература», 1991 г.
↑Л. А. Тихомиров. В последние дни. — Москва : Артос-Медиа, 2004 г. — 287 с.
↑Клычков С.А. Собрание сочинений: в двух томах. — М.: Эллис-Лак, 2000 г.
↑Иванов А. «Сердце Пармы». — М.: Пальмира, 2003 г.
↑А. А. Проханов, «Господин Гексоген». — М.: Ad Marginem, 2001 г.
.jpg)
Статья в Википедии
Медиафайлы на Викискладе
.jpg)
