Происхождение слова имеет несколько версий. Согласно одной из них, пожалуй, самой красочной, «клошар» этимологически восходит к французскому cloche (клош, колокол). Большой парижский рынок обычно закрывался в шесть часов вечера, после удара колокола церкви Сен-Эсташ. Заслышав «вечерний звон», со всех окрестных улиц сходились нищие и бродяги, которым торговцы выставляли нераспроданный товар. Так за бездомными и закрепилось прозвище «колокольщиков». По другой, более простой версии clochard произошёл от глагола clocher — хромать, ковылять.
Клошары! Самые счастливые в мире люди <...>. Никаких у них забот, налогов не платят, о квартире не думают, свою бутылочку вина всегда имеют, муниципальными выборами и русскими диссидентами не интересуются, живут как птицы небесные.[1]
На нем драная маечка с надписью «yes», джинсы с бахромой, какие-нибудь из мусорного бака сандалеты на грязных ногах, истинный скандинавский «клошар», забредший в это арабское захолустье неведомо зачем…[2]
Клошары под мостами Сены едят ― у всех корзинки, набитые снедью и вином. Запахи их трапезы невольно волнуют меня ― ведь я гораздо беднее и, конечно, такой роскоши, как вино и всякого рода сандвичи, позволить себе не могу.[4]
Они вызывающе неопрятны и тревожат догадкой, о существовании параллельного мира, где не изобретен шампунь «Хэд энд шолдерз», где никого не шокирует реклама прокладок. Речь о «золотой роте», бродягах, бездомных. О тех, кого в милицейских протоколах определяют короткой аббревиатурой БОМЖ, что означает человек «без определенного места жительства». В любом, даже самом благополучном государстве есть свои бомжи. В Париже их называют клошарами и они ― своеобразная достопримечательность города. Имена великих бродяг известны всему миру ― один лишь живший в бочке Диоген многого стоит. Кем, как не бродягами, были Дон Кихот, Тиль Уленшпигель, герои плутовских романов, трубадуры, савояры, ваганты, скоморохи? Гену бродяжничества обязано человечество великими географическими открытиями.[6]
— «Страна Бомжландия и ее обитатели», 1998
Клошар / Clochard. Заросшая личность, переносящая все свои пожитки в пакете из супермаркета Ed l'Epicier. Нищих в Париже много. Они просят денег у входа в метро, в городских парках, перед магазинами и церквями, греются на солнце, пьют дешевое вино из пакетов. На перронах метро живут SDF (sans domicile fixe) ― бомжи. Когда несколько лет назад зимой температура неожиданно опустилась до -10° C и один нищий скончался от переохлаждения, парижская мэрия тут же открыла бомжам здания школ, университетов, станции метро, а горожане принесли одеяла, старые пальто и куртки.[7]
— Алексей Тарханов, Алексей Асланянц, Дмитрий Бегляров, Париж, Путеводители «Афиши», 2015
В месяце марте первые розовые бородавки появятся, позеленеют и лопнут на ветвях бульварных деревьев и носах бульварных пьяниц. Впервые с начала года, лучшие клошары столицы смогут время от времени ночевать прямо на улице. [8]:44
Иногда, больше для приличия, спрашивают: «Ну, а клошары?»
Клошары! Самые счастливые в мире люди, как сказал мне как-то все тот же Витя Гашкель. Никаких у них забот, налогов не платят, о квартире не думают, свою бутылочку вина всегда имеют, муниципальными выборами и русскими диссидентами не интересуются, живут как птицы небесные. Раз в год полиция подбирает их в метро, моет в бане, дезинфицирует портки, и опять на все четыре стороны, парижская достопримечательность![1]
Он был нищ, несмотря на то, что в двадцатых годах побывал в Америке, устроил выставку и, по его рассказам, имел большой успех. В последние годы жизни он, седой, как лунь, в рваном пальто, заколотом английской булавкой, с мешком за плечами и беззубый, выглядел как типичный парижский «клошар» ― бездомный бродяга. Что сталось после его смерти с его студией на площади Сорбонны, я не знаю.[9]
«Ободранный и немой стою в пустыне, где была когда-то Россия… Все, что у меня было, все растащено, сорвали одежду с меня» (Ремизов). Бедный Ремизов и впрямь стал походить на клошара, бродягу. Он обматывал себя тряпками, кутался в рваное трико, надевал на себя заплатанную, в цветочках, кофточку Серафимы Павловны. В этой кофточке, в 1920 году, я нарисовал его портрет, все там же ― на Троицкой. Ремизов позировал мне часа полтора.[10]
Когда становилось от бесконечных хождений совсем невмоготу, я спускался под один из знаменитых парижских мостов, прямо к кромке грязноватой Сены, и ложился, блаженно вытягивая ноги на камни набережной. Обычно рядом располагались клошары ― парижские бродяги. Они совершенно безопасны и добродушно-веселы. Клошары под мостами Сены едят ― у всех корзинки, набитые снедью и вином. Запахи их трапезы невольно волнуют меня ― ведь я гораздо беднее и, конечно, такой роскоши, как вино и всякого рода сандвичи, позволить себе не могу. Мимо проходят деловитые парижане и слоняются туристы ― основное население Парижа в августе. Им нет никакого дела до меня ― это и хорошо и плохо.[4]
Ирен Жакоб вообще не укладывалась в стереотипы, бытующие о кинозвездах. Она живет напряженной духовной жизнью, любит серьёзную музыку, много читает, участвует в благотворительных спектаклях для бедняков, помогает клошарам, дружит с пожилыми священниками. В ней нет ни грана дешевки, никакого современного налета. Она как бы женщина вне времени.[11]
«Бомжи» ― клошары Парижа, но минус культура. Скучиваются на вокзалах и в «бомжатниках» ― подвалах и чердаках, где после совместного распития опасных напитков, если не мрут от них, убивают друг друга крадеными кухонными ножами. Лишены идеи ― ни юродства, ни нищенства, ни калечности, мутные ― без жалоб и надежд.
— Евгений Злобин, из дневниковых записей, 28 декабря 1992
Играла грустная музыка. Под белым кружевом базилики Сакре Кер я сидел бок о бок с уличным парижским гармонистом. Клошары толпились вокруг. Я пал. «Подышите московским воздухом», ― просила по-французски моя табличка. У ног моих лежала шляпа, и люди бросали в нее монетки. <...>
― Он, кажется, какой-то крепкий, ваш воздух? Крепче вина. ― И дешевле… ― весёлый клошар подмигнул подбитым глазом. ― Что ты сказал? ― Я говорю, ― клошар виновато хихикнул, ― дешевле… ― Так ты стоишь здесь со мной, потому что я не беру денег? Кретин. Если бы московский воздух стоил дороже коньяка, я платил бы за право дышать им.[12]
К пяти приехал на Пушкинскую, к кафе «Лира». Светланы не было. Сидеть и ждать в раскаленной машине было тяжко, он прошёл в тень дома, присел на низкий узенький цоколь у стены. Было похоже, будто сидит на корточках. Будто он уличный бродяга где-нибудь в Сайде или Тетуане. В час сиесты. На нем драная маечка с надписью «yes», джинсы с бахромой, какие-нибудь из мусорного бака сандалеты на грязных ногах, истинный скандинавский «клошар», забредший в это арабское захолустье неведомо зачем… Прежде чем сесть, постелил газету и старался не прислоняться белой рубашкой к стене…[2]
Возле его отеля в маленьком кафе сидел на веранде один человек. При виде Лучникова он поднялся. Это был генерал барон фон Витте собственной персоной. Поднятый воротник тяжелого пальто и деформированная шляпа роднили его с клошарами.[13]
Знаменитого ленинградского алкаша и клошара отпели 1 мая 1992-го, в канун Пасхи, а не в День международной солидарности трудящихся, в открытой за день до того, к Пасхе, Конюшенной церкви, семь десятилетий прослужившей по советскому назначению ― складским помещением. Олег Григорьев удостоился чести, которая не снилась ни одному из судивших и гонявших его секретарей: быть вторым русским поэтом, отпетым в этом храме. Запах поспешного ремонта смешался с запахом свечей и ладана. И с запахом перегара.[14]
Художники из киноискусства, консьержки с ключами,
дельцы и девцы, чиновник и человек,
премьер-министры и диссиденты, комиссары полиции и клошары
обедают с двенадцати ноль-ноль и в четырнадцать ноль-ноль закрывается чек.[3]
Как бы в карманах ни шуршало,
для подавальщиц
я вроде драного клошара
неподобающ.
— Евгений Евтушенко, «Пойдем со мною, команданте...» (из цикла «Фуку»), 1985
европейская зима
(человек идет хрома)
я почти сошёл с ума! ―
жить и чувствовать спеша
на бульваре пил с клоша
весь Пари на рождество
таны осыпа листво
и сквозь дождь лучились фа
возле Арки Триумфа
вот ― смотрю ― в толпе прошла манекенщица в бушла[5]
— Генрих Сапгир, «Бушлат» (из книги «Мёртвый сезон»), 1988
какое-то птичье
течет безразличье ―
толпа человечья
тебя окружают
толкаясь жуют
дынные головы
хищные клювы карикатуры
фигуры
клошары
кошмары Гюго и Сысоева ―
сошел с иллюстрации
и смотрит в прострации ― куклы говорящие
где же настоящие?[5]
Опустив подбородок в негреющий шарф, — Рядом мятая фляга, обидно пуста, — Ты сидишь неподвижно, продрогший клошар, Привалившись к замшелой опоре моста. <...>
Так и будешь, нахохлившись, в космах седых,
На ветру шевелиться опавшим листом.
Просыпаться от лепета кроткой воды.
Слушать всхлипы дождя. Смерти ждать под мостом.
↑ 12В. Соснора. Стихотворения (ред. Е.Шипова). — Л.: Амфора, 2011 г. — 863 с.
↑ 12И. Шкловский, «Разум, жизнь, вселенная» (сборник). — М.: «Янус», 1996 г.
↑ 123Сапгир Г. Стихотворения и поэмы. Сост. и вступ. статья М. Д. Шраера и Д. П. Шраера-Петрова. — СПб., 2004 г. — 604 с. — (Новая библиотека поэта: Малая серия).
↑ 12Страна Бомжландия и её обитатели (редакционная заметка). — М.: «Профессионал», 01 июля 1998 г.
↑ 12Алексей Тарханов, Алексей Асланянц, Дмитрий Бегляров. Париж, Путеводители «Афиши». — М.: «Афиша Индастриз», 2015 г.
