Круше́ние иллю́зий(близко по смыслу: крушение надежд, крушение или крах идеалов) — устойчивое словосочетание (фразеологизм), кратко сообщающий о переходе к пессимистическую взгляду на мир, полном разочаровании субъекта в чём-то или ком-то, представлявшем ранее «свет в конце тоннеля»: опору, надежду или расчёт на улучшение ситуации. Согласно замечанию Георгия Адамовича, «пессимизм рождается от столкновения с людьми, насчет которых не может остаться иллюзий».
Возможны также синонимические варианты выражения, как более мягкие, так и усиленные: освобождение или избавление от иллюзий, гибель или разрушение идеалов, падение кумиров и т.п.
...будни ― самая страшная вещь, они означают крушение иллюзий и самых реальных надежд, об их грязные, холодные стены разбивается бескорыстие общечеловеческих и личных желаний, которые чуточку выше обиходной нормы.[2]
...во все времена возникали надушенные и утончённые одиночки, провозглашающие свое единомыслие с народом до тех пор, покуда не наступало крушение иллюзий, покуда им не отдавливали ногу или не били по физиономии.[3]
Большинство бывших, пардон, советских, людей проходило через крушение иллюзий. <...> некоторым из них, прежде чем оказаться в новом месте, пришлось долго качаться на качелях между мифом и миром.[4]
Крушение иллюзий — это эмоционально плохо, но практически — супер. Тому, кто разрушил базовые иллюзии, можно поставить памятник в тёмных глубинах души.[7]
Сохраняя всю нашу независимость в тот период, когда увлечение авторитетом было извинительно и возможно, мы не думаем расстаться с нею в настоящее время, время анализа и поверки прежних теорий. Мы следили за жизнью и словесностью Европы, видели разрушение иллюзий, еще недавно считавшихся действительностью. Опыт недолгих, но обильных событиями годов не мог не служить лучшей поверкою многих прежних ошибок. На наших глазах вконец разрушились неодидактические германские теории, имевшие вес и силу в сороковых годах. Толпы европейских деятелей, когда-то обещавших многое, были сброшены в хаос и не выполнили ни одного из своих обещаний.[8]
— Александр Дружинин, Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения, 1856
С прогрессивным же развитием человечества получается не только нарастание богатств и потребностей, но и увеличение чувствительности нервной системы и умственной культуры. Вследствие этого также обнаруживается излишек воспринятого страдания в сравнении с удовольствием и разрушение иллюзии, т. е. сознание жизненных бед, суетности большинства удовольствий и чувство страдания.[9]
Как средневековые мыслители, которые, разочаровавшись в скором осуществлении царства Божия не земле, миру, идущему своими путями, предрекали скорую гибель, так Герцен на той же почве обманутых иллюзий приходил к мысли о конце Европы и европейской цивилизации. В разрушении старых иллюзий он видит задачу своего времени. «Наше историческое призвание, наше деяние в том и состоит, что мы нашим разочарованием, нашим страданием доходим до смирения и покорности перед истиной и избавляем от этих скорбей следующие поколения». Какая же истина открылась этому блестящему мыслителю-поэту, когда, как сам он выражается, с «громким воплем» он вырвал из сердца сокровище старой веры? Его разочарование и страдания прежде всего отрешили его от веры в «земные утопии».[10]
Бесстрашное утверждение свободы духа, свободы совести имеет особенно значение в нашу критическую эпоху, в эпоху церковных смут и религиозных бурь. Свобода сурова и требует силы духа. Но эта суровость и сила сейчас нужна. Именно в нашу эпоху невозможно исключительно опереться на внешний авторитет, на скалу, возвышающуюся вне нас, а не в нас. Мы должны до конца пережить это чувство отсутствия внешних гарантий и внешней незыблемости, осознать его, чтобы в нас самих открылась незыблемая твердыня.
И это менее всего значит, что Бог покинул нас. Действие Духа Святого быть может сильнее, чем когда-либо. Промыслительное значение имеет колебание всех внешних авторитетов, крушение всех иллюзий. Это послано нам, как испытание нашей христианской свободы, нашей внутренней твердыни. Ни одному православному христианину не дано будет уклониться от свободы выбора, от совершения акта свободной совести.[11]
Вопрос об отношении к Европе и ее культуре вообще и искусству, в особенности, решался тогда положительно. Герцен уверен, что Европа на пути к утверждению личности во всей полноте ее жизни, что после французской революции для развития индивидуальности раскрылись безграничные возможности. Новые, трагические ноты зазвучали у Герцена при непосредственном ознакомлении с Европой, особенно после революции 1848 г. Этот горький опыт крушения буржуазно-демократических иллюзий оставил глубокий след и в его эстетике. Благодаря ему по-новому осветилась для Герцена и русская культура, русская литература[12]
Но всё в его мире покупается и продается. Нихаль, оставившая бедного чудака, готова вернуться к опустившемуся пьянице только потому, что в кармане у него солидная чековая книжка и что он зарабатывает больше, чем благопристойный и респектабельный Неджми. Так происходит крушение последней иллюзии, последнего, что удерживает Ахмеда Рыза на земле, ― любви и уважения к женщине. И зачем жить? Уйти из жизни, другого выхода Ахмед Рыза не видит...[13]
— Борис Полевой, «Больше спектаклей хороших и разных», 1956
«Город» был написан в результате крушения иллюзий. Возможно, людей, подобно мне утративших иллюзии, не так уж много, но они должны быть. Человечество прошло через войну, не только унесшую миллионы жизней и исковеркавшую миллионы других жизней, но и породившую новое оружие, способное уничтожить уже не армии, а целые народы. Мало кто из нас задумывается об угрозе ядерного оружия. Мы жили с ней так долго, что она стала одним из факторов нашего существования. Мы свыклись с ней и если подчас вспоминаем об этой угрозе, то лишь как об инструменте международной политики, а не как о реальной опасности. Даже в те дни, когда первые ядерные взрывы расцвели над Японией, основная масса людей не увидела в них ничего, кроме более мощных бомб. <…> Меня лично потрясла не столько разрушительная сила нового оружия, сколько очевидный факт, что человек в своей безумной жажде власти не остановится ни перед чем. Похоже, нет предела жестокости, которую люди готовы обрушить на головы своих ближних. Какой бы страшной ни была Вторая мировая война, у меня все же теплилась робкая надежда, что люди сумеют как-то договориться друг с другом и сделать мирную жизнь возможной.[14]
Но мы знаем, что миф являет собой и память того, что когда-то открылось. Мы помним, что мифом может быть любая вербальная структура. Советский космос выстраивал миф по крайней мере именно так. Большинство бывших, пардон, советских, людей проходило через крушение иллюзий. Они словно катапультировались из одного мифологического пространства в другое (не всегда однозначно лучшее). Но некоторым из них, прежде чем оказаться в новом месте, пришлось долго качаться на качелях между мифом и миром. Брести, как бородатенький, в дождливой, размытой реальности.[4]
...как заметил в свое время замечательный аниматор Александр Татарский, объясняя, почему он покинул Киев: «На Украине флора замечательная, фауна хуже». Самая большая проблема в отношении к нынешним украинским переменам ― это иллюзии. Потому что крушение иллюзий деморализует тех, кто им поддался. Именно поэтому мы так стараемся эти иллюзии гасить.[6]
Лишив меня «вертикальной мобильности» (это так по-умному, типа, называется), начальник удалил меня от самого изощрённого зла текущих времён. Мне повезло.
Крушение иллюзий — это эмоционально плохо, но практически — супер. Тому, кто разрушил базовые иллюзии, можно поставить памятник в тёмных глубинах души. Должность сторожа на кладбище иллюзий — невысокооплачиваемая, зато надёжная.[7]
Наука пользуется мёртвой водой, искусство ― живой. Когда мы научно постигнем весь закон жизни, то все живое умирает (исчезнет личность). Напротив, если бы искусство могло, то оно воскресило бы все умершее. Наши последние века проходят под знаменем научного анализа и разрушения «наивных иллюзий мира». И потому наука везде торжествует, искусство унижено до служения забавам невежд и пользу его видят только в «отдыхе».[15]
Любить современных, ещё живущих поэтов трудно, и рискованно, и неблагодарно… Никогда нельзя из экономии совмещать две потребности — одна всегда будет в обиде. Взять надо за правило: с родственниками не вести денежных дел; не жениться на идеале; не идейничать с кухаркой; не дружить с людьми, ценность которых для тебя в их отдельных, не касающихся тебя особенностях. Пуще всего нельзя знакомиться со знаменитостями (а хочется, все надеешься, что они интереснее обыкновенных людей). Иллюзии всегда терпят крушение при соприкосновении с действительностью, а редко кто обладает счастливым даром любить действительность.
Всё это удерживало меня от желания встретиться и поговорить с Вами М. И. Цветаевой.[16]
В общем, я пробовал жить буднями. Из этого ничего не вышло, потому что будни ― самая страшная вещь, они означают крушение иллюзий и самых реальных надежд, об их грязные, холодные стены разбивается бескорыстие общечеловеческих и личных желаний, которые чуточку выше обиходной нормы. Особенно страшны будни для не умеющего с достаточной ясностью различать грядущее. Для чего жить, какой смысл в жизни, лишенной гармонии?[2]
Произошло много всякого, в том числе крушение ещё одной иллюзии. Позвонила Нина В. и попросила о встрече, крайне важной, «не откажи во имя дружбы!» . Мы встретились в ЦДЛ. Я ждал просьбу о деньгах и на всякий случай приготовил пятьдесят рублей. Я ошибся, дело было посерьёзнее. Она просила меня помочь чудному мальчику, сыну ее близких друзей прописаться в Москве. <...> Я сказал, что сделать ничего не могу, давай, мол, лучше выпьем.[17]
Она знала об уральском житье из его отрывочных рассказов, окрашенных в счастливые тона. Но что-то за всем этим было, что-то было… Он не любил жаловаться или высказывать свои недоумения, или, того пуще, паниковать по поводу своих просчетов. Крушение иллюзий даже относительно себя самого не вызывало потребности истерично раскаиваться, но что-то такое отражалось в его глазах, будто бы беспечных, будто бы смеющихся. Вчера Ашхен увидела в его шевелюре множество седых волосков. «И это у тридцатитрехлетнего?!» ― подумала она с тревогой.[18]
— Булат Окуджава, «Упразднённый театр». Семейная хроника, до 1993
Крушение иллюзий всегда болезненно. Все это еще предстоит, предстоит в будущем. А тогда он шел домой, вытаращив глаза и мотая головой, не веря тому, что слышал, и снова что-то рухнуло, взметнув пыль, и настала будто бы иная жизнь и освобождение от чего-то. В поезде он вдруг вспомнил это и принялся рассказывать маме, и сам хохотал, слегка утрированно, лишь бы увидеть её улыбку.[18]
— Булат Окуджава, «Упразднённый театр». Семейная хроника, до 1993
Все сидели, опустив головы. Та коллегия была по поводу поведения артистов, перечисленных в статье. Меня поставили в центр зала. У министерского стола. Чтобы была видна всем. А я думала: только бы не заплакать. Наверное, надо было привыкать. Рушились иллюзии. Начинали бродить сомнения. А подлинно жизненные драмы и начинаются с крушения иллюзий. С разочарования. Взяла себе за правило ― никогда не ходить ни на какие приёмы в иностранные посольства.[5]
С крушений иллюзий, с разочарования началась моя борьба за свою независимость. За свой «индепенденс» я борюсь всю жизнь. Я так устроила свою жизнь, и личную, и профессиональную, что никогда не была в подчинении. Только по Любви.[5]
― А вдруг бездна окажется высохшим ручейком с плоскими берегами?
― Во-первых, не окажется. А во-вторых, допустим даже и так. Надо жить сегодняшним днем и, если он даст мне иллюзию, то какое мне дело до завтра с его обманом, с его крушением иллюзий?
― Это вообще ваша теория или применительно к военному времени, в том смысле, что надо ловить момент, ловить наслаждения? Сегодня, сию минуту. Завтра будет уже поздно, завтра может ничего не быть.[19]
Она хочет быть со мной, но боится стать княгиней Мятлевой, это ее пугает. После всего, что она пережила, она считает себя недостойной ни этого пустого титула, ни меня… Впрочем, она тоже боится несбыточности этого. Она не хочет крушения иллюзий! Ей все кажется, что мой Рок, сопящий, серый, бесформенный, топчущийся во мраке, неумолимый, требующий жертвы, что он не только мой, но и ее, и что он не позволит ей быть по-настоящему счастливой...[3]
Мне даже понятнее Пугачёвы, мечтающие о власти, чем господа, скорбящие о народе. Мне даже сдается, что это они скорбят от собственных несовершенств или из раздражения по поводу личных неудач. Если бы они удосужились познакомиться с историей получше, они бы с изумлением увидели, что всегда и во все времена возникали надушенные и утонченные одиночки, провозглашающие свое единомыслие с народом до тех пор, покуда не наступало крушение иллюзий, покуда им не отдавливали ногу или не били по физиономии.[3]
― Крушение иллюзий, ― продолжала она шёпотом многоопытной колдуньи, ― это, сударь, трагедия. Сосуд сломан… Его склеили, но он сломан! Я знаю…
― Сударыня, мы ведем пустой разговор, ― сказал он без интереса, ― мы с вами в одинаково глупом положении… Какие иллюзии? Какое крушение?.. Я люблю вашу дочь, она любит князишку… Вы меня поставили в щекотливое положение.[3]
А меж тем получилось вот что: супруга моя не сама вернулась ко мне, испытав крушение иллюзий, убедившись в необходимости ко мне вернуться, а возвращена силою, опозорена в глазах общества и, судя по ее отрешенности, настроена ко мне и к миру враждебно. Будь она позаурядней, поплакала б, да и перестала, а тут вот как…[3]
Но ни одна судьба ей не подходила. И мамина меньше любой другой. Что угодно ― трагедия, отчаяние, боль, ― только не эта безрадостность! Даже о разрыве с Ильей, первом и единственном крушении любовной иллюзии, ей легче было думать, чем о страшной жизненной тоске, которой дышала обыденность… Она не хотела обыденности, с самого детства не хотела, она дорого заплатила за то, чтобы ее избежать, и до сих пор боялась ее хватких щупалец! Аля давно уже догадалась, что обыденность таится даже не в однообразной жизни, а только в собственной душе. Стоит ей там поселиться ― и все, не спасешься ни в каком житейском празднике...[20]
Полночь мерила мир железным аршином. Часы отбивали похоронный бой на кладбище иллюзий, и ущербная луна казалась небрежно приклеенной на черном небе ― криво, за один рог, вот-вот сорвется. Матильда просыпалась и ворочалась в супружеской постели без сна, вставала, ждала у окна непонятно чего, ложилась снова. Шарль громко храпел; шлейка от ночного колпака, долженствовавшая поддерживать подбородок, нисколько ему не мешала. С годами Шарль стал сильно похож на ее покойного отца, каким она его помнила… неужто отец тоже храпел в кровати, досаждая мачехе?[21]
Здесь жизни бог ― минута наслажденья.
Серебряный туман иллюзий позади,
А впереди ― холодный мрак забвенья…
Уйди ж, уйди, не медля ни мгновенья, ―
Тут ложь царит, ― скорее уходи![22]
О, если ты просишь, коро́ток ответ:
Я в жизни моей не разрушу
Иллюзию милых и лёгких побед,
Упавших на страстную душу…
Ты просишь ответа на страшный вопрос!
Я жду неизведанной встречи
С далекой и милой, чьи песни унес
Полуночный ветер ― далече!..[23]
— Александр Блок, «Ты просишь ответа на страшный вопрос...», 20 сентября 1899
Спектакль окончен. Свет погашен.
От парков, и дворцов, и башен
Остались пыльные холсты.
Зияет зал из темноты.
Потух иллюзий блеск коварный,
Померкла всюду мишура.
В углу ― зевающий пожарный.
«Тушите, братцы, уж пора!..»[24]
Лбами Разбейте кумиры, Чтоб в пламенном мире Горланил набатный язык.
Довольно
Бесцветных иллюзий! Голод
Проклятый
В землю вонзает свой клык.
Пусть добровольно
Навеки сольются в союзе
Молот, Лопата
И штык.[25]
Кишит обломками иллюзий черновик.
Где их использовать? И стоит ли пытаться?
Мир скученных жильцов от воздуха отвык.
Мир некрасивых дрязг и грязных репутаций
Залит чернилами. Чем кончить?[26]
Последней лаской убран сад.
Мне жалко облетевшей красоты.
Брожу в тоске, и мыслям я не рада.
Душа трезва ― иллюзий мне не надо.
И падают, и падают цветы.[1]
Довольно клятв, не надо слов любви, Давно утрачено благоуханье Произносимых прежде при свиданьи Нелепых слов о пламени в крови.
Умей смирять желания свои,
Прячь и храни и радость, и страданье,
Настойчив будь в минуту испытанья,
Но только плащ иллюзий не сорви.[28]
Те зрители, что прежде, в самом деле,
во время представления худели,
теперь, на тех же обжитых местах,
зевают нагло, морщатся отвратно
и ― никаких иллюзий! ― безвозвратно,
как молодость, скрываются в дверях.[29]
Опять ты, природа, меня обманула,
Опять провела меня за нос, как сводня!
Во имя чего среди ливня и гула
Опять, как безумный, брожу я сегодня?
В который ты раз мне твердишь, потаскуха,
Что здесь, на пороге всеобщего тленья,
Не место бессмертным иллюзиям духа,
Что жизнь продолжается только мгновенье![30]
Со мною ты бывал суров И разрушал сады иллюзий, Но из поверженных цветов Сплетал венки печальной музе.
Как ветер северных морей,
Ты разгонял туманы марев,
Но утешал ― и тем щедрей,
Чем больше отнимал, ударив.[31]
Нет, мы не рождаемся с душой:
Жизнью вырабатываем душу.
Этою поправкой небольшой
Древнюю иллюзию разрушу…
Грустному преданью старины ―
Вымыслу о бренности не верьте:
Смертными на свет мы рождены,
Чтобы зарабатывать бессмертье![32]
— Аделина Адалис, «Нет, мы не рождаемся с душой...» (Восьмистишия), 1960
Анафема вам, солдафонская мафия,
анафема!
Немного спаслось за рубеж на «Ильюшине»…
Анафема
моим демократичным иллюзиям![33]
.svg){kind=logo}
