У этого термина существуют и другие значения, см. Лужа (значения).
«Сесть в лу́жу» (разг., фам.) — устойчивое сочетание, иронический фразеологизм, означающий: совершить ошибку или промах на глазах у свидетелей; оказаться в неловком, глупом или смешном положении; потерпеть фиаско или неудачу, причём, каким-то нелепым образом, таким, что всё это заметили и во все стороны полетели брызги.
Вероятно, семантика выражения сесть в лужу не связана напрямую с буквально описываемым в нём действием: человеком, садящимся в лужу дождевой воды (поступок редкий и связанный скорее с пьянством, чем с неудачей). Скорее всего, этот фразеологизм происходит от издёвки над трусостью и является эвфемистическим вариантом от более грубых вариантов: обмочиться от страха, наложить в штаны или испугаться до мокрых портков — опозориться таким образом — и есть сесть в лужу.[1]
Русское выражение сесть в лужу имеет многочисленные аналоги в других языках. Но, как мы увидим ниже, несмотря на сходный образ, лежащий в основе этих выражений, значения их не совпадают со значением русского выражения. Кроме того, русское сесть в лужу вплоть до начала 20 века не считалось литературным. Рассмотрев эту ситуацию, мы предположили, что у него была иная (возможно, не изначально), отличная от аналогичных иноязычных выражений, внутренняя форма и, как следствие, — другое значение и иная стилистическая окраска, чем и объясняется его неупотребительность в русском литературном языке в течение столь долгого времени.
Известно, что лужей (она же калуга, калюжа) называют мокрое или грязное место. Перенос прямого значения слов грязь и лужа на нравственную сферу человеческой жизни понятен, очевиден и с античных времен закреплен в лексиконе. В переносном значении грязь связывается с позором, очернением, потерей доброго имени или же социальным падением и пороком. <...>
Подобное наблюдается и во фразеологии: примеры выражений, где идея позора, бесчестия или трудного положения связывается с грязным и мокрым, мы находим в разных языках. В русском языке известны такие выражения, как замарать имя, смешать с грязью, вываляться (изваляться) в грязи, забросать грязью, облить грязью, из грязи в князи и т. п.[1]
— Юлия Камчатнова, «О семантикостилистическом своеобразии выражения сесть в лужу в русском языке», 2012
Семантика русских выражений сесть в лужу и (не) ударить в грязь лицом иная. В отличие от немецкого, английского и чешского, в русском языке сесть в лужу не означает ни ‘попасть (влипнуть) в историю’, ни ‘попасть в трудное положение’. За ним закрепилось значение не просто неловкого положения, а положения смешного, нелепого, глупого и позорного. Повторим, что во всех фразеологических словарях русского языка оно толкуется как ‘попасть в неловкое положение’, ‘ставить себя (или кого-то) в неловкое, глупое, смешное положение’, ‘осрамить(ся)’. Его синонимом является выражение сесть в калошу. Стилистические пометы, сопровождающие их в словарях, варьируются: просторечное, разговорное, ироническое, шутливое, пренебрежительное...[1]
— Юлия Камчатнова, «О семантикостилистическом своеобразии выражения сесть в лужу в русском языке», 2012
На фоне всех приведённых выражений хотелось бы понять причину, по которой в русском языке внешне столь схожее со всеми упомянутыми выражение сесть в лужу, во-первых, имеет другое значение (изначально или приобрело его позднее), чем в английском, чешском и немецком языках, а во-вторых — стоит особняком стилистически. <...>
В то же время всякий носитель русского языка знает, что ударить в грязь лицом — это просто позорно, а сесть в лужу — это позорно, при этом смешно и нелепо. Следовательно, в толковании словарями смысла обоих выражений не может быть никакого сомнения: позор некомический в одном случае и позор комический — в другом.[1]
— Юлия Камчатнова, «О семантикостилистическом своеобразии выражения сесть в лужу в русском языке», 2012
Ты ближе к Елене Михайловне, чем я; ты знаешь ее лучше, чем я. Подумай и поспрошай, насколько я рискую сесть в лужу, если попрошу ее быть моей женой? Я думал сотни раз написать ей прямо, без посредников, но всякий раз отступал назад из боязни оскорбить ее отказом то лучшее, что у меня еще осталось. А отказ ее был бы тем более прав, что она знает меня без году неделю. Тебя прошу потому, что ты знаешь меня и дурного и хорошего, и если захочешь заговорить обо мне, то по свойственной тебе правдивости скажешь все, что ты знаешь.[2]
«Гюго отвернулся бы от той Франции, которая шла впереди народов со знаменем свободы в руке, с веселой улыбкой на прекрасном лице, с надеждой на победу правды и добра в честных глазах». Что-то тоже не верится. Сентиментальный, социализирующий Гюго, вероятно, радовался бы учреждению биржи труда, говорил бы надутые речи, и наслаждался почётом, а уж что касается приводимого Горьким авторитета Флобера, то здесь наш обличитель прямо сел в лужу. «Жрец красоты, эллин XIX века, научивший писателей всех стран уважать силу пера, понимать красоту его, он волшебник слова, объективный как солнце, освещавший грязь улицы и дорогие кружева одинаково ярким светом, даже Флобер не простил бы тебе твоей жадности, отвернулся бы от тебя с презрением». Вдаваться в художественную оценку этих полуграмотных банальностей не буду.[5]
До этой истории Антон Павлович частенько таки направлял ко мне в редакцию начинающих авторов или их произведения с рекомендациею. После этого ― перестал.
― Боюсь попасть впросак! ― признавался он. ― Ну их к богу, знаете! Правда, я добросовестно прочитываю все, что мне присылают, но ведь кто же поручится, что ему не подсунут старой-престарой, перелицованной заново вещи? Вон, говорят, кто-то даже «Пиковую даму» Пушкина ухитрился всучить издателю! А Стасюлевичу старик Мордовцев горячо рекомендовал роман какого-то начинающего исторического романиста. А роман-то оказался переписанным романом самого Мордовцева ― «Царь и гетман»…
И все же мы оба с Чеховым, как говорится, сели в лужу: по его личной рекомендации я напечатал в «Крымском курьере» маленькую крымскую легенду, доставленную ему, Чехову, какою-то очень нуждавшеюся в заработке драматическою артисткою. На другой день живший в Ялте литератор А. Я. Бесчинский, автор хороших путеводителей по Крыму и Кавказу, при встрече со мною язвительно заметил мне:
― Если вы, коллега, в другой раз пожелаете перепечатывать что-либо из путеводителей, то берите по крайней мере новые издания![6]
Мы раздвоились, когда нас хватали: за правую руку ― <Пьер> д’Альгейм, а за левую ― Метнер: указывая друг на друга, они идейно чернили друг друга, смеясь друг над другом; и ― разоблачали китайские головоломки друг друга; мы же слушали, точно романс, когда д'Альгейм, косолапо привставши, с бокалом рейнвейна, угрозою властной руки над столом, заставляющей слушать насильно, картаво привзвизгивая, как фантош, ― с перекряком, со всхлипом, с гадючьим шептаньем ― влеплял гениальные, маниакальные свои схемы; казался он подчас сочетанием барса… с… немного… облезлым медведем, иль сутуловатым капралом, доживающим свой век в деревушке, открывшим табачную лавочку: не то ― состарившийся Мефистофель. Он провозглашал сумасшедший свой тост за немыслимое предприятие; критики ― Энгель, Кашкин, Семен Кругликов, каждый, глаза опустив, бормотал: «Черт дери: я ― сел в лужу!»[7]
Атуева. А вот вам Нелькин дался! Вы бы его в свете посмотрели, так, думаю, другое бы сказали. Ведь это просто срамота! Вот вчера выхлопотала ему приглашение у княгини — стащила на бал. Приехал. Что ж, вы думаете? Залез в угол, да и торчит там, выглядывает оттуда, как зверь какой: никого не знает. Вот что значит в деревне-то сидеть! Муромский. Что делать! застенчив, свету мало видел. Это не порок.
Атуева. Не порок-то, не порок, а уж в высшем обществе ему не быть. Ведь непременно подцепит Лидочку вальсировать! Танцует плохо, того и гляди, ляпнется он с нею со всего-то маху, — ведь осрамит! Муромский (вспыхнув). Сами-то… широко очень плывете… Не ляпнуться бы вам со всего-то маху… Атуева. Ну уж не ляпнусь. Муромский (уходя). Посередь-то высшего общества не сесть бы в лужу. Атуева. И в лужу не сяду! Муромский (уходя). То-то, не сядьте. Атуева. Не сяду… не сяду.[8]
Отъехали довольно далеко от Петербурга в безлюдное, пустынное место, где негде было укрыться от дождя. Небо, между тем, кругом заволакивалось густыми тучами. На дороге пришлось проезжать громадную лужу. Когда коляска, в которой сидел вельможа, въехала в воду, князь крикнул кучеру: «Пошел!» ― и сам, поворотив круто коня, поскакал назад, а за ним все сопровождающие его. Кучер, согласно полученному приказанию, хлестнул лошадей и дернул коляску так сильно, что она, сорвавшись с передка, села посреди самой лужи. Вельможа начал кричать и браниться, но кучер, не слушая ничего, уехал на передке. Как нарочно, в эту самую минуту полил проливной дождь. Вымоченный насквозь вельможа должен был поневоле тащиться назад в Петербург пешком несколько верст, по колено в воде и грязи.[9].
Сатин (Барону, смеясь). Вы, ваше вашество, опять торжественно сели в лужу! Образованный человек, а карту передёрнуть не можете... Барон (разводя руками). Чёрт знает, как она... Актёр. Таланта нет... нет веры в себя... а без этого... никогда, ничего... Медведев. У меня одна дамка... а у тебя две... н-да! Бубнов. И одна — не бедна, коли умна... Ходи! Клещ. Проиграли, вы Абрам Иваныч! Медведев. Это не твоё дело... понял? И молчи... Сатин. Выигрыш — пятьдесят три копейки... Актёр. Три копейки мне... А впрочем, зачем мне нужно три копейки? Лука (выходя из кухни). Ну, обыграли татарина? Водочку пить пойдёте?[10]
― Пожалуйста, господа, продолжайте… О чем вы говорили?..
― Говорили мы о том, ― ответил Митька Жемчугов, ― что стали нынче воробьи по крышам скакать, а телята в поднебесье летать… Как бы теляти не очутиться в кровати, ну, а воробью не сесть в лужу… Это хоть нескладно, но зато справедливо!
― Ай да Митька! ― расхохотался Пуриш. ― Вот люблю!.. Всегда насмешит!.. Вижу я, однако, что вы тут пустяками пробавлялись!..[3]
― Драсте, ― сказал он. ― братцы, сел я в лужу. Нету у меня денег. Пропал я! Застрелюсь я!..
― Не делай этого, ― ужаснулся заведующий, ― твоя жизнь нужна родине. Сколько тебе нужно?
― 10 рублей, или я отравлюсь цианистым калием.
― На, ― сказал великодушный заведующий, ― только не губи свою душу. И пиши расписку.[11]
Видел он и меня, скромно шагавшего по левую руку профессора, видел изможденные лица окружающих нас людей: женщин, осыпанных желтой грибной пылью, и мужчин, спины которых были покрыты рубцами от жестких бичей. Зрелище это не доставило ему ни малейшей радости. У Мантухассара опустились руки, он сидел, как каменный истукан. А толстый вельможа, вне себя от страха, на карачках заполз в самый темный угол тронной залы и, повизгивая, сел на пол посреди большой лужи, натекшей с его мокрых одежд. Но им предстояло увидеть еще более грустные вещи. Из окна дворца стали выскакивать вооруженные люди и, швыряя свои копья в сторону, сбегать по лестнице навстречу толпе.[12]
Однажды матушка, стирая пыль со шкафчика, сронила большую боржомную бутыль с йодом. Словно расплавленная медь разлилась по полу. Батюшка заголосил:
― Ах, Господи Иисусе! ах, Господи Иисусе! несчастие-то какое, Господи Иисусе! И живым манером, скинув порты и задрав рясу, сел пышными своими ягодицами в лужу йода, приговаривая при этом: ― И чтоб добро такое, Господи Иисусе, не пропадало! Матушку тоже приглашал: ― Садись и ты, Марфа Петровна, органами благодать впитывать! Смех смехом, а правота правотой.[13]
― Куда вы лезете! Вы последним подошли! ― кричала полная дама, работая локтями в общей каше.
― Туда же, куда и все… ― не кричал, а уже хрипел сезонник, так как и другой мешок перекинулся ему за спину и, оттягивая его назад, полотенцем душил за горло. Вагон тронулся. Руки полной дамы соскользнули, она своей тяжестью оборвала целую гроздь пассажиров, висевших за ее спиной, и со всего размаха села в лужу. Веселый парень схватился за затылок и сказал:
― Мать честная!.. Аж земля дрогнула!
Но в это время подошел еще вагон.[14]
Но, что делать, приходится, братцы,
Хоть плеваться, а управляться.
А не то найдутся мошенники
И наденут на нас ошейники,
За ту власть, как клещи, уцепятся,
К нам коростой-чесоткой прилепятся,
Все повыжмут когтями-лапами,
Их не сбросим потом, не сцарапаем.
Без царя мы не сядем в лужу,
И десяток царьков нам не нужен.
Мы научены и настрочены,
Управлять будем сами, в очередь.[4]
Но молодь, в сетях побывавшая,― это уже не молодь.
Во всплесках ее последних звучит безнадежная мертвость.
Послушай меня, председатель, ― ты сядешь в грязную лужу.
Чем уже в сетях ячейки ― тебе, председатель, хуже.
И если даже удастся тебе избежать позора,
скажи, что будешь ты делать, когда опустеет Печора?[16]
Постепенно ослаблены пять основных, пять известных, классических, пять знаменитых, надоевших, уставших, привычных, избитых. Постепенно усилено много иных.
Что там зрение, осязание, слух?
Даже ежели с ними и сяду я в лужу,
будь я полностью слеп, окончательно глух ―
ощущаю и чувствую все же не хуже.[17]
↑ 12345Ю. Б. Камчатнова. О семантикостилистическом своеобразии выражения сесть в лужу в русском языке. Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение». — М.: Acta Linguistica Petropolitana. Труды института лингвистических исследований, 2012 г.
↑ 12«Александр и Антон Чеховы». Воспоминания. Переписка. — М.: Захаров, 2012 г.
↑ 12Анна Баркова. «Восемь глав безумия». Проза. Дневники — М.: Фонд Сергея Дубова, 2009 г.
↑«Максим Горький: pro et contra. Личность и творчество Максима Горького в оценке русских мыслителей и исследователей 1890 ― 1910-х гг.», серия «Русский путь». — СПб.: РХГИ, 2004 г.
↑«А. П. Чехов в воспоминаниях современников». — М.: «Художественная литература», 1986 г.
↑Андрей Белый. «Начало века». — М.: Художественная литература, 1990 г.
↑А. В. Сухово-Кобылин. Свадьба Кречинского. Дело. Смерть Тарелкина. — Л.: «Наука», 1989 г.
↑Гейнце Н.Э. Собрание сочинений в семи томах, Том 3. — Москва, «Терра», 1994 г.
↑Максим Горький. Рассказы. Очерки. Воспоминания. Пьесы. — М.: Художественная литература, 1975 г.
↑Булгаков М. А. Собрание сочинений в 10 томах. Том 2. — М.: Голос, 1995 г.
↑Чуковский Н. К. Приключения профессора Зворыки. — Ленинград, «Кубуч», 1926 г.
.jpg)
.svg){kind=logo}
