«Морско́й волк»(перен., разг., также книжн.) в жаргоне моряков — бывалый, опытный (или якобы опытный) моряк, чаще капитан судна или боцман, однако и простой матрос также может выглядеть (или быть) морским волком.
Слово «волк» употребляется метафорически, в рамках общей семантики. Матёрый волк-одиночка, бескрайние просторы моря, свобода, смелость, опыт мореходства, способность быть вожаком стаи, борьба за лидерство на корабле.
...где-то на Борнео его положило на бок, и он, недели в три, без посторонней помощи, встал опять. Это настоящий морской волк. Кроме того, он <Бельчер> увлекательно рассказывает свои приключения.[1]
Сам Пеше, этот старый «морской волк», неодетый, в туфлях, с непокрытой головой, метался из стороны в сторону и торопил своих бравых «деток»: спасайтесь, спасайтесь! Ни о чем ином, в такую минуту он и не думал...[2]
Недаром про Индийский океан бежит худая слава. Самые опытные, поседевшие в плаваниях «морские волки» и те относятся к нему с почтительным уважением и даже с некоторым суеверным страхом...[3]
— Вы думаете, и я не скучаю? — усмехнулся капитан. — Ведь это только в глупых книжках моряков изображают какими-то «морскими волками», для которых будто бы ничего не существует в мире, кроме корабля и моря. Это клевета на моряков.[3]
Помощник капитана притворялся старым морским волком, поминутно притрагивался к козырьку, сердито отводил глаза, ловя насмешливый взгляд рулевого, стоявшего над компасом.[5]
С детства я мечтал иметь тельняшку и зуб золотой. Хотелось идти по улице, открывать иногда рот, чтоб зуб блестел, чтоб прохожие видели, что на мне тельняшка, и думали: «Это морской волк».[9]
В тот день, когда я пришил к майке треугольный кусок тельняшки, я раз и навсегда почувствовал себя морским волком.
Но, пожалуй, я был волком, который засиделся на берегу. Как волк, я должен был бороздить океаны, а вместо этого плавал по городу на трамвае, нырял в метро.[9]
...подобные штормы не для сошедших на берег морских волков. Особенно если они никогда и не были такими уж морскими волками. Волчатами максимум или, на худой конец, очень крупными спаниелями.[11]
По отзыву некоторых пассажиров «Владимира», в первую же минуту перескочивших на «Колумбию», на палубе ее царил мрак и невообразимый хаос. Матросы оторопелые, испуганные, бесцельно бегали по палубе, не отвечая на вопросы; каждый из них взывал к своей мадонне и громко молился богу. Двое итальянцев, обезумев от страха, перескочили на «Владимир». Сам Пеше, этот старый «морской волк», неодетый, в туфлях, с непокрытой головой, метался из стороны в сторону и торопил своих бравых «деток»: спасайтесь, спасайтесь! Ни о чем ином, в такую минуту он и не думал, хотя, конечно, будь он хладнокровен, его опытность подсказала бы ему, что носовой удар сам по себе редко гибелен для судна, во всяком случае всегда и безусловно менее гибелен, нежели боковой удар, нанесенный «Владимиру».[2]
— Жюль Верн действительно существовал, но он давно умер, — сказал пятый. — Это английский капитан, старый морской волк, командир корабля «Сен-Мишель». Первые его романы были изданы предприимчивым издателем Этцелем, который теперь, используя популярное имя, выпускает ежегодно два тома сочинений Жюль Верна.[7]
Европейцы почти не посещали Корею. Последний был здесь Бельчер, кажется в 1842 году. Это отважный путешественник и бойкий писатель: он живо описывает свои путешествия. Он два раза обошел вокруг земли и теперь странствует в полярных странах. Путешествия его — ряд приключений, одно занимательнее другого. Чего с ним не было? Никто столько не выдерживал штормов; в ураган он должен был срубить в Гон-Конге мачты; где-то на Борнео его положило на бок, и он, недели в три, без посторонней помощи, встал опять. Это настоящий морской волк. Кроме того, он увлекательно рассказывает свои приключения.[1]
В одно мгновение лоцман схватился рукой за трап и уже поднимался на корвет, а бот, круто повернувшись, уже мчался назад, ныряя в волнах. На палубе появился крепкий и здоровый англичанин, с красным лицом, опушенным рыжими баками, с бритыми губами, в непромокаемом плаще, в высоких сапогах и с зюйд-весткой на голове. Не спеша поднялся он на мостик и, слегка поклонившись, стал у компаса в позе настоящего «морского волка». С самым невозмутимым видом стоял он, имея в зубах маленькую глиняную трубочку, всматривался в плоские, низкие очертания берегов и по временам отрывисто и лаконично, точно лаясь, говорил вахтенному офицеру, каким курсом надо держать.[3]
Мистер Кларк оказался очень общительным человеком и тотчас же познакомил гостей с своей автобиографией. Несколько грубоватый и в то же время крайне добродушный, напоминающий своей внешностью настоящего куперовского «морского волка», для которого море и brandy (водка) сделались необходимостью, он сообщил, что уже пятьдесят раз пересек экватор и вот теперь, как эти проклятые штили донесут его течением до экватора, он пересечет его в пятьдесят первый раз. Моряком он с 16 лет, испробовав до этого несколько профессий, после того как оставил родительский дом в одном из маленьких городков штата Кенектикут, получив от отца три доллара. Капитаном он уже десять лет — диплом получил, выдержав экзамен — и последние три года возит из Англии в Индию соль, а оттуда хлопок. В Бискайском заливе он выдержал трепку и потерял все три брам-стеньги.[3]
— Ещё бы! Вы думаете, и я не скучаю? — усмехнулся капитан. — Ведь это только в глупых книжках моряков изображают какими-то «морскими волками», для которых будто бы ничего не существует в мире, кроме корабля и моря. Это клевета на моряков. И они, как и все люди, любят землю со всеми ее интересами, любят близких и друзей — словом, интересуются не одним только своим делом, но и всем, что должно занимать сколько-нибудь образованного и развитого человека... Не правда ли?[3]
Недаром про Индийский океан бежит худая слава. Самые опытные, поседевшие в плаваниях «морские волки» и те относятся к нему с почтительным уважением и даже с некоторым суеверным страхом, особенно в известные времена года, когда на нем свирепствуют жестокие, наводящие трепет ураганы. И горе пловцу, который по несчастью или по неосторожности попадает в центр циклона.[3]
Северная акула, этот бродяга-разбойник океана, этот морской волк, злейший враг наших поморов, не раз уничтожающий их долгий труд постановки яруса, достигает размеров колоссальных, до трёх сажен длины, отнюдь не меньших, чем акулы Южного океана.[12]
Наш капитан старый морской волк, громадный, с кожей темной и блестящей, как у моржа, шестидесяти двух лет, молчаливый и несообщительный. Новый же капитан охотник поговорить, и в пол часа он рассказал много интересного. Он сам казак, но признает, что ленивее казака ничего нет на свете.[4]
Трудно было завоевать доверие жителей Койды, но еще труднее оказалось заставить капитанов ледоколов уверовать в правильность наших указаний и в целесообразность авиаразведки зверя. Капитаны на ледоколах были «старыми морскими волками», людьми с большим зверобойным стажем. Промышленники их любят и ценят. Если опытный капитан хорошо знает ледовую обстановку, то промышленник спокоен, уверенно ходит по льду и работает. Он знает, что капитан не потеряет его и он, промышленник, вернется к семье с хорошим заработком.[13]
Когда он беседовал с полковником де Рошмором, у него появлялась выправка военного, и он лихо заламывал шляпу, а перед Кабанту стоял, засунув руки в карманы, согнув ноги дугой, сутулясь, как старый морской волк.
Шквал сию минуту промчится, и корвет встанет. И, не обращая никакого внимания ни на сильный крен, ни на ливень, он весь отдавался во власть закипавшего гнева и негодования старого лихого моряка, который видит такой позор, и где же? У себя на флагманском судне! Хотя он стоял в неподвижной позе «морского волка», расставив врозь ноги, но всё «ходуном ходило» в этой кипучей, беспокойной натуре.[14]
Она выходила на мостик и, прислонясь к стойке, смотрела на море, на заходившее солнце, разговаривала с третьим помощником капитана, молодым черноголовым латышом, игравшим под американца. Смеясь, она показывала острые, хищно выдающиеся вперед зубки. Помощник капитана притворялся старым морским волком, поминутно притрагивался к козырьку, сердито отводил глаза, ловя насмешливый взгляд рулевого, стоявшего над компасом. К концу дня на пароходе не оставалось человека, кто бы невзначай не подошел к трапу взглянуть, как вокруг девичьей головы вьется легчайший светло-зелёный газ. Недаром моряки — чувствительнейший народ на свете, и у каждого моряка под рубахой бьется мечтательное сердце.[5]
— ...скажите, пожалуйста, это кливер?
— Кливер, — довольно неприветливо ответил старший помощник. Но Петя на него ничуть не обиделся. Он прекрасно понимал, что настоящий морской волк обязательно должен быть несколько груб. Иначе что ж это за моряк?[6]
С детства я мечтал иметь тельняшку и зуб золотой. Хотелось идти по улице, открывать иногда рот, чтоб зуб блестел, чтоб прохожие видели, что на мне тельняшка, и думали: «Это морской волк». <...>
Витя Котелок подарил мне шикарный медный зуб и отрезал от своей тельняшки треугольный кусок, который я пришил к майке так, чтоб он светил через вырез воротника.
Я расстегивал воротник и надевал зуб, как только выходил на улицу. Зуб был великоват. Я придерживал его языком и больше помалкивал, но с блеском улыбался.
По вечерам ребята выносили во двор аккордеон и пели: В нашу гавань заходили корабли, Большие корабли из океана… Сумерки опускались на Москву и приносили с собой запах моря. Мне казалось, что в соседних переулках шумит прибой, и в бронзовых красках заката я видел вечное движенье волн.
Распахнув пошире воротник, я бродил по Дровяному переулку, сиял зубом в подворотнях. Порывы ветра касались моего лица, я чувствовал запах водорослей и соли.
Море было всюду, но главное — оно было в небе, и ни дома́, ни деревья не могли закрыть его простора и глубины.[9]
В тот день, когда я пришил к майке треугольный кусок тельняшки, я раз и навсегда почувствовал себя морским волком.
Но, пожалуй, я был волком, который засиделся на берегу. Как волк, я должен был бороздить океаны, а вместо этого плавал по городу на трамвае, нырял в метро.
Мало приходилось мне мореходствовать. Как-то две недели проболтался в Финском заливе на посудине, которая называется «сетеподъёмник», обошёл Ладожское озеро на барже под названьем «Луза».
Шли годы, и всё меньше моря оставалось для меня в небе. Никаких водорослей, никакой соли не находил я ни в Дровяном переулке, ни в Зонточном.
— Выход к морю, — бормотал я про себя, гуляя по Яузе, — мне нужен выход к морю. Мне просто-напросто негде держать корабль. Вот Яуза – родная река, но попробуй тут держать корабль — невозможно. Мёртвый гранит, отравленные воды.
Каждый год собирался я в далёкое плаванье, но не мог найти подходящее судно. Покупать яхту было дороговато, строить плот – громоздко.
— Купи резиновую лодку, — советовал старый друг художник Орлов.
— Мне нужно судно, а не надувное корыто. К тому же хочется придумать что-то своё, необычное.
— Сделай корабль из пустых бутылок. В каждую бутылку сунь по записке на случай крушения — и плыви![9]
Инцест в твоей персональной истории смутно присутствует лишь на лолито-набоковском, геронтологическом уровне. Волнует разница в возрасте, а не то, что ты когда-то стирал пелёнки именно этому существу. Разумеется, не стирал. Но всё остальное волнует чрезвычайно. В общем, подобные штормы не для сошедших на берег морских волков. Особенно если они никогда и не были такими уж морскими волками. Волчатами максимум или, на худой конец, очень крупными спаниелями. Но потом карьера пошла по другой линии.[11]
Нас было трое. Третий был моряк.
Носил он кортик, шрам на лбу и челку,
В его глазах мутнел веселый мрак:
Он в баккара не игрывал без толку,
Он обыграл нас и тянул коньяк,
Как то и следует морскому волку,
Но жуть брала: за мысом крепостным
Уже бледнел, бледнел и таял дым.[15]
— Георгий Шенгели, «В окно сиял нам полдень. Сквозь решётки…», 1924
— Николай Клюев, «Умыться сладостно слезами...» (из цикла «Песнь о Великой Матери», 12), 1929-1934
А кто мы есть? Морские волки!
Нас давит лёд, и хлещут волны,
но мы сквозь льдины напролом,
жлобам и жабам вставим клизму,
плывем назло имперьялизму?!»
И поддержали все: «Плывём!»
Чтоб морским волком стать, мало в одном шторме побывать.
Морской волк во всем знает толк.
В море водки и морские волки тонут.
Истинный морской волк, да зубы телячьи.
И морской волк мечтает о свежей баранине, когда долго солонину ест.[17]