Удивите меня, расскажите мне новость,
Убейте меня, рассмешите меня.
Кто придёт ко мне — подай голос.
Эй, кто будет моим гостем?
— «Гость»
Ты выходишь на кухню, но вода здесь горька,
Ты не можешь здесь спать,
Ты не хочешь здесь жить! <…>
Утром ты стремишься скорее уйти
Телефонный звонок как команда — вперёд!
Ты уходишь туда, куда не хочешь идти,
Ты уходишь туда, но тебя там никто не ждёт!
Доброе утро, последний герой!
Доброе утро, тебе и таким как ты!
Я ночь, а ты утра суть,
Я сон, я миф, а ты — нет,
Я слеп, но я вижу свет.
— «Дождь для нас»
О, это странное место — Камчатка,
О, это сладкое слово — Камчатка.
— «Камчатка»
Я начинаю свой путь к остановке трамвая,
Я закрываю свой зонт, я экспериментатор.
Вот приезжает трамвай, вот гремит, удаляясь.
Я направляюсь домой, я улыбаюсь.
У-у-у транквилизатор.
Камни врезаются в окна как молнии Индры…
— «Транквилизатор»
Я не знаком с соседом, хоть мы вместе уж год,
И мы тонем, хотя каждый знает, где брод,
И каждый с надеждой глядит в потолок
Троллейбуса, который идёт на восток.
— «Троллейбус»
Акробаты под куполом цирка не слышат прибой,
Ты за этой стеной, но я не вижу дверей.
Я хочу быть с тобой.
Я родился на стыке созвездий но жить не могу.
Одно время мне «Начальник» очень не нравился. Очень вялый по звучанию альбом. Но любопытно, что сейчас, по прошествии более года, я замечаю, что такой звук — атмосфера занудства — входит в моду.[1][2]
Я не мог воспринимать эту запись серьёзно. И я не мог рассматривать «Кино» как музыкальное явление грандиозного масштаба. И если к «Аквариуму» я относился, как к любимой игрушке, то «Кино» были для меня совсем как дети. Они и песни-то пели детские.[3]
В «Начальнике Камчатки» Цой спел арию Мистера Икса. По-моему, Мистер Икс — это ключ к пониманию самого Виктора. Он тоже был героем, поставленным в такую ситуацию и такую среду, которые отнюдь не способствуют проявлению героизма. Это герой, вынужденный сокрушаться о своём уделе шута. В этом отношении Цой был уникален.
В студии творился полный бардак, и весь альбом записывался достаточно спонтанно. Это был интуитивный подход, абсолютно без репетиций. Материал делался так: мы приходили на студию, и там Цой показывал вещи. И мы прямо в студии пробовали все слепить. Я свои партии придумывал на ходу, часто в зависимости от того, какой барабанщик сегодня с нами играет.[3]
— Александр Титов
На запись «Начальника Камчатки» пришёл Боря и сказал, что он будет продюсировать этот альбом. Продюсирование заключалось в следующем. Тропилло, как обычно, всё писал, дёргался, вопил по поводу аранжировок, а Боря… Ему в то время, кажется, Александр Липницкий дал такую музыкальную игрушку, называлась она «Кассиотон», размером с ладонь. <…> Мне оттуда сделали выход вместо динамика. Там было несколько занудных механических ритмов. Вот в «Начальнике Камчатки» их и можно прослушать. Что-то такое: тим-пам, па-па-пам… Всё это идёт непрерывно в одной тональности. Это и была основная продюсерская идея Бори — вставить этот «кассиотончик» желательно в большее количество номеров. Каким образом — это никого не волновало. Был визг, хрюканье, но надо было вставить.[2]
Атмосфера воинствующего романтизма Блока и Хлебникова, дождливых ночей, одиночества и беспросветного мрака ощущалась практически на всех композициях <…>.
По всей вероятности, <…> несмотря на мощнейший музыкальный материал, цельности в разработке определённого направления на альбоме всё-таки не было. Группа сознательно отказалась от наивной непосредственности «45», а конкретная антитеза этому пока найдена не была. Всё это напоминало движение на ощупь в кромешной темноте.
Если бы не записали у меня втроём «46» — Тропилло бы не услышал убогость материала заранее, и не нагнал бы на перепись этих песен (в Начальник Камчатки) Бутмана, Губермана, Курёхина и ещё чёрта в ступе. Он вообще не стал бы его записывать — ибо не нравился [Цой] особо Тропилле.
Мы думали, как назвать альбом. Ну «Кино»… Какое кино? Наш гений метафор Олег Котельников сразу придумал десяток названий <…>. Ну, вот он и выдал «Начальник Камчатки». «Начальник Чукотки» — был такой советский фильм <…>. Просто возникла ассоциация с этим фильмом. И получилось, по-моему, здорово.[4]
И если в первом альбоме Цой иронически обращался к папаше-битнику: «Где твои туфли на манной каше?», то здесь его заменяет Генерал, бывший герой: «Где твой мундир, генерал?»
Бывший бездельник примеривается к героическому пути. А называет он себя последним, потому что не перестает оставаться Романтиком. Романтический герой в наш век — это либо глупо, либо смешно. И нужно большое мужество, чтобы назвать себя романтическим героем, а потом и стать им.
«Начальник» — эксперимент. Я бы не сказал, что это вне поп-музыки, ориентировка была на западные вещи. С ориентацией на мировой культурный процесс, скажем так.[4]
Что означает для меня слово «Камчатка»? Ничего конкретного, я там никогда не был, оно лишь подчёркивает некую абсурдность текста, его фантастичность. «Камчатка» и «Алюминиевые огурцы» — это чистая фонетика и, может быть, какие-то ключевые моменты, не связанные между собой и имеющие задачу вызвать ассоциативные связи. Можно назвать это реальной фантастикой. Можно в какой-то мере сравнить этот подход с театром абсурда Ионеско. Только у нас не мрачное разрешение элементов действительности, а более весёлое. Но есть и другие вещи с совершенно конкретной ситуацией, например, «Бездельник», «Битник», в чем-то — «Троллейбус». Или «Время есть — а денег нет». Эту ситуацию может понять любой.[1][2]
— Виктор Цой
«Последний герой» — это, конечно, в песне герой такой. Много таких есть. Нет, не любер, но, может быть, также и любер. Это просто независимый человек. Или который хочет быть таким. Или ему кажется. Но это не я. Я не герой.
— Виктор Цой, интервью, февраль 1989
… я Витю вынула из больницы, где он отмазывался от армии[5]. Там его перекормили транквилизаторами, перекололи… Цой был совершенно неадекватен. <…> И вот просыпаюсь часа в два ночи, Цоя нет рядом. Выхожу на кухню, в темноте кромешной Витя что-то карябает карандашиком на разорванном спичечном коробке. <…> Текст «Транквилизатора».[6]
«Последний герой» — это главная песня. Да. Да. Она из альбома в альбом путешествует. <…> Это ирония, но та, из которой выросло целое направление. В ней вся героика группы «Кино».[7]
— Георгий Гурьянов, интервью А. Дамеру, 2007
Бытует мнение, что Марианна написала несколько стихотворных форм: таких, как «Акробаты над куполом цирка», например. Однако доказательств этому получить не удастся. <…> Когда Цой записывал у меня «46», с ним приезжала и Марьяша, которая открывала большую амбарную книгу с текстами Цоя. Все тексты были аккуратно переписаны с черновиков Вити её рукой. Большой такой «журнал учёта». Знаете, как это бывает — раз критика есть, значит, и ответ на критику тоже быть может. Наверняка Марьяна и тексты правила. В тот день и прозвучало, что «Акробаты» написала она. А могли они вместе — Марьяна просто участвовала в написании.[7]
— Алексей Вишня, около 2011
Никогда Марьяна не писала песен Цою. Это необходимо знать. И опровергать любые слухи. Цой никогда не позволял Марьяне даже слова поменять в текстах. Да, действительно, у Цоя была книга с текстами, но они все записаны рукой Виктора. И он никого не подпускал к ней. Совершенно. Марьяна могла говорить по поводу текстов с Цоем, но чтобы она писала за него, или для него — такого не было никогда. Вишня просто фантазёр. Многие тексты записывались на бумажках, на каких-то обрывках и клочках, так вот Марьяна это все собирала и хранила, но никогда не редактировала.[4]
— Инна Голубева (мать Марианны), интервью В. Н. Калгину, 2012
