Орест Михайлович Сомов

О́рест Миха́йлович Со́мов (10 [21] декабря 1793 — 27 мая [8 июня] 1833) — русский журналист, литературный критик и писатель украинского происхождения.

Цитаты

Днём Варюша видала, когда ей доводилось быть одной в большой избе, что подле светёлки — превеликую и претолстую кошку, крупнее самого ражего барана, серую, с мелкими белыми крапинами, с большою уродливою головою, с яркими глазами, которые светились как уголья, с короткими толстыми ушами и с длинным пушистым хвостом, который как плеть обвивался трижды вокруг туловища. Кошка эта, по словам Варюши, бессменно сидела за печкой, в большой печуре, и когда Варе случалось проходить мимо её, то кошка умильно на неё поглядывала, поводила усами, скалила зубы, помахивала хвостом около шеи и протягивала к девочке длинную, мохнатую свою лапу с страшными железными когтями, которые как серпы высовывались из-под пальцев. Малютка Варя признавалась, что, несмотря на величину и уродливость этой кошки, она вовсе не боялась её и сама иногда протягивала к ней ручонку и брала её за лапу, которая, сдавалось Варе, была холодна как лёд. Старики ахнули и смекнули делом, что у них в доме поселилась Кикимора;..

— «Кикимора», 1829

	Начинается сказка от сивки, от бурки, от вещей каурки; рассказывается не сзади, а спереди, не как дядя Селиван тулуп надевал. А эта сказка мною не выдумана, из старых лык не выплетена и заново шелком не выстрочена: мне её по летним дням да по осенним ночам рассказывал Савка-Журавка долгоног, железный нос. — вариация народной прибаутки-зачина
	— «Сказка о Никите Вдовиниче», 1831

Статьи

С. Петербургский вестник <…>. Библиография сего журнала отличается каким-то тоном домашней вежливости: известные литераторы величаются по имени и по отечеству, именам их поклон, — а о достоинстве самих сочинений или ни слова, или много-много что несколько безотчётных восклицаний. <…> Чу!.. в дали пустой гремит Колокольчик звонкой. Таков эпиграф, выбранный издателями для своей газеты <…>. Доныне Колокольчик гремел в пустой дали пустыми статьями: дурною прозой, наполненною словами чужеязычными, и весьма прозаическою поэзией. <…> Жаль, что и язык Колокольчика не совсем чист и правилен; что в нём встречаются <…> загадочные выражения. Но, может быть, в этом заключается какое-нибудь особенное намерение: может быть, Сфинкс-Колокольчик хочет оправдать следующие стихи Майкова: Хотя в нём смысла мало, Да естество себя в нём чудно изломало. <…> если Телескоп будет так продолжаться, как начат, то он по праву может называться хорошим журналом. <…> Статьи <…> придают ему занимательность лучших европейских периодических изданий. <…> Шутки Молвы отличаются весёлостью непринуждённою и неоскорбительною ни для образованного вкуса, ни для чьей-либо личности.

— «Новые русские журналы»

Нам обещали в некотором журнале помещать только хорошие стихотворения лучших наших стихотворцев. <…> Вижу, г. редактор «Вестника Европы», что вы пугаетесь моего длинного письма и не верите, чтоб у известного стихотворца можно было на десяти страницах заметить столь много ошибок, и таких ошибок, которые с первого взгляда бросаются в глаза. Вижу, что вы удивляетесь, как мог писатель, занимавшийся словесностию практически, быть столь часто в разладе с эстетикой и логикой и почти беспрестанно противоречить на деле собственным своим суждениям? <…> свет сей наполнен противоречиями!:с.94, 102 — в пропущенном тексте он разобрал несколько стихов «Сына отечества», в т.ч. А. Ф. Воейкова; Сомов в печати авторство двусмысленно отверг, вероятно, из-за литературной «войны» между «Вестником Европы» и «Сыном отечества»:с.366-7

— «Письмо к редактору „Вестника Европы“», 5 февраля 1821

Будучи одним из почитателей (но не слепых и раболепных) таланта нашего отличного стихотворца, В. А. Жуковского, я так же, как и прочие мои соотечественники, восхищался многими прекрасными его произведениями. Так, м. г. м., и я, хотя не имею чести быть орлиной породы, смел прямо смотреть на солнце, любовался блеском его и согревался живительною его теплотою до тех пор, пока западные, чужеземные туманы и мраки не обложили его и не заслонили свет его от слабых глаз моих, слабых, потому что не могут видеть света сквозь мрак и туман. Говоря языком общепонятным, <…> с некоторого времени, когда имя его стало появляться под стихотворениями, в которых всё немецкое, кроме букв и слов, — восторг и удивление во мне уступили место сожалению о том, что стихотворец с такими превосходными дарованиями оставил красоты и приличия языка: оставил те средства, которыми он усыновил русским Людмилу, Ахилла и столько других произведений словесности чужестранной… оставил, и для чего же? Чтобы ввести в наш язык обороты, блёстки ума и беспонятную выспренность нынешних немцев стихотворцев-мистиков! Если <…> первые баллады Жуковского породили толпу подражателей, которые только жалким образом его передразнивали, не умея подражать красотам, рассыпанным щедрою рукою в прежних ею произведениях, — то мудрёно ли, что теперь люди с посредственными дарованиями, или вовсе и без дарований, с жадностию подражают в нем тому, что находят по своим силам?.. Истинный талант должен принадлежать своему отечеству; человек, одарённый таковым талантом, если избирает поприщем своим словесность, должен возвысить славу природного языка своего, раскрыть его сокровища и обогатить оборотами и выражениями, ему свойственными; гений имеет даже право вводить новые, но не иноплеменные, и никогда не выпускать из виду свойства и приличия языка отечественного!

— «Ответ (на ответ г-на Ф. Б… жителю Галерной гавани, помещённый в 9й книжке Сына Отечества 1821 года)», 1 марта 1821

Прекрасные стихотворения Пушкина то дышат суровым севером и завиваются в седых его туманах, то раскаляются знойным солнцем полуденным и освещаются яркими его лучами. Поэт обнял всё пространство родного края и в своенравных играх своей музы <…>. Новость всегда приманчива и всегда находит подражателей: Жуковский и Пушкин имеют их слишком много. Каждое слово, каждое выражение, даже и целые стихи сих двух поэтов ловятся наперерыв молодыми кандидатами Парнаса, которые прелестными чужими цветиками думают скрасить волчцы и терны запустелых цветников своих. Если б сии подражатели захотели вникнуть и понять, что Жуковский и Пушкин пленяют и восхищают нас не одними словами новыми, но богатством мыслей, живостью и разнообразием картин; не условными выражениями, но особенным искусством, или, лучше сказать, даром — употреблять у места выражения, ими созданные <…>. Но нет! они упрямо хотят идти по проложенной дороге, не думая и не хотя думать, что она не по них.:с.144

— «О романтической поэзии» (статья III)

Казалось бы, что с таким простым содержанием поэма должна лететь… Отчего же она так медленно подвигается к концу? отчего последние страницы против воли читателя вызывают старинное восклицание: берег, берег! Отчего, например, поэма Пушкина «Бахчисарайский фонтан» при столь же простом содержании, незаметно пробегается до конца и снова перечитывается, оставляя всякий раз что-нибудь в нашей памяти? Это тайна поэта, неразгаданная в поэме «Кальфон»:с.411

— рецензия на оссианическую поэму В. Н. Олина «Кальфон»

Мы подражаем или чужеземным образцам, или русским их подражателям. Там, где гений не схватывал цветной пыли заморских бабочек или не собирал благовонной росы с цветов не нашего климата, — там мы видим всю смелость, всю полноту, всё богатства языка звучного и обильного. <…> Эта способность к подражанию не есть врождённая в народе русском, или правильнее, в полу-образованном нашем свете: нет! но мы искони её взлелеяли, взрастили и довели до высшей степени относительного совершенства. Когда же сбросим с себя паутинные её цепи, которыми так долго и так плотно себя опутывали?

— рецензия на «Полярную звезду на 1825 год»

… в прошлом году <…> напечатаны особо поэмы Пушкина «Цыганы» и «Братья разбойники» и третья глава поэтического романа «Евгений Онегин». Рассказ первой поэмы состоит из отдельных картин или как бы из отрывков: поэт, изображая небогатую приключениями жизнь кочевого полудикого племени цыганов, боялся однообразия и повторений и с отличным искусством избежал их. Промежутки времени между главными событиями поэмы мелькали пред его глазами и слились в одно прекрасное целое. И какая во всём полнота, какая свежесть картин и положений! Движение, быстрота, смелые переходы, живая игра страстей — всё это в таком согласии с предметом, что, можно сказать, читатель, перенесённый поэтом в шумный табор, не успевает опомниться и сравнить цыганский быт с жизнию образованных горожан. <…> [в] «Братьях разбойниках» рассказ кипит, как буйные страсти в сердцах отшатнувшейся от законов вольницы. <…> Прочитав сряду все сии три произведения Пушкина, кто не подивится гибкости его дарований, верности соображений и меткости, с какою он ловит природу в разных её видах?

— «Обзор российской словесности за 1827 год»

Небольшая комедия: Молодые супруги, переделанная с французской: Le Secret du ménage, отличается в русском переводе чистотою разговорного языка и прекрасным, свободным стихосложением.

Может быть, закоснелые любители старины, критики словесности и нравов, которые находят, что французские дамы времён регента и Людовика XV очень мило падали с табуретов, сердятся на Пушкина за пощёчину, данную Натальей Павловной графу Нулину. Пусть их сердятся! Повесть Пушкина нисколько от того не потеряет и всё-таки останется в памяти у людей, которые умеют оценивать и любить прелестные игрушки поэзии.

— «Две повести в стихах»

Г. Строев выступил также на полемическое поприще и стал под тяжёлый стяг бойцов, заратившихся на Историю государства Российского. Широковещательное и многошумящее послание его к г. Погодину гласит тако: что он-де г. Строев, быв ещё малоопытным юношею, сообщал свои замечания Карамзину на его историю; что его-то-де Карамзин выслушивал и слушался, что он-то-де получал учтивые письма от Карамзина и пр. и пр. Самолюбие есть такая ослепительная страсть, которая исключительно к себе относит все малейшие знаки внимания, или учтивости, оказываемые самолюбцу наравне со всеми другими людьми <…>. Кто знал лично Карамзина, кто видал его в кругу его знакомых, тот иначе объяснит его обращение с г. Строевым. Карамзин, при благодушии и кротости нрава имел самый приятный светский ум. Привыкнув жить в высшем кругу большого света, он терпеливо выслушивал всякого человека, несогласного с ним в мнениях; никогда не спорил горячо, никогда не защищал упорно своего мнения, но возражал тихо, вежливо, с пленительною добротою. Благосклонная улыбка не оставляла его лица и тогда, когда он вступал в учёные прения, а лестный тон его речей ободрял спорящего с ним. В особенности был он приветлив с молодыми людьми и любил завлекать их в учёные разговоры, ибо считал, что сие служит к развитию их способностей.

— «Антикритика (Хладнокровные замечания на толки гг. критиков Истории государства Российского и их сопричетников)»

Статьи о произведениях

• См. Категория:Произведения Ореста Сомова

О Сомове

	Отлично уважая другие литературные труды и доброе намерение О. М. Сомова, скажем, однако ж, почтенному обзирателю, что из его обзоров мы никогда многому не научались…
	— Николай Полевой, «Новые альманахи»

	… О. М. Сомов заби[л] уже себе многократными опытами славу охотника обзирать и — не мастера видеть.
	— Николай Надеждин, «Северные цветы на 1830 год»

	Физиономия его неказиста. Разговор не обличает ни пылкости, ни остроумия. Но я не нашёл в нём и той заносчивости, какою отличаются иные из его журнальных статей.
	— Александр Никитенко, дневник, 20 марта 1831

	Сомов печатает свои повести. Они очень сухи; в них нет ни поэтического создания характеров, ни энергии в рассказе. Плавность, чисто, правильно — и всё тут.
	— Александр Никитенко, дневник, 3 апреля 1832

Он отличался, в словесности нашей, не блистательными творческими талантами и гениальными произведениями, но основательными познаниями и большою деятельностию. Он был бесспорно из лучших переводчиков наших (если не лучший) с французского и италиянского языков. Сомов, почти один из писателей наших, был литератор и делом, и званием, что у вас, во Франции, называется homme de lettres. <…> Беспрерывные письменные работы, не по вкусу и не по выбору, а по необходимости и по требованию других, отвлекли его от самостоятельных произведений, потемнили его воображение, иссушили телесные силы, расстроили здоровье, и в цвете лет низвели в могилу. Потеря его весьма чувствительна в нашей литературе, скудной толковыми и знающими тружениками.

— Николай Греч, «Письмо в Париж, к Якову Николаевичу Толстому», 6 декабря 1833

Булгарин брал и отставлял, привлекал и выгонял своих сотрудников беспрерывно и обыкновенно оканчивал дело с ними громким разрывом, сопровождавшимся непримиримой враждой. <…> В числе этих несчастных илотов был Орест Михайлович Сомов <…>. Он знал французский и итальянский языки и очень хорошо писал по-русски, переводил умно и толково и рачительно исполнял всю мелкую работу по газете. Нрава он был доброго и кроткого, человек честный и благородный, но совершенно недостаточный. <…> Он работал у нас года два. Вдруг, в конце 1829 года, Булгарин за что-то прогневался на него и завопил: «Вон Сомыча! Вон его!» — и действительно объявил ему отставку. Лишённый таким образом средств к существованию, Сомов предложил свои услуги барону Дельвигу, который задумал издавать «Литературную газету», но, по лености и беспечности своей и по непривычке к мелочам редакции, охотно принял его предложение. Вот Булгарин и струсил, видя, что на него поднимется невзгода. Встретясь с Сомовым, в декабре 1829 года, на Невском проспекте, спрашивает: — Правда ли, Сомыч, что ты пристал к Дельвигу? — Правда! — И вы будете меня ругать? — Держись! Это слово, как искра, взорвало подкоп в сердце и в голове Фаддея. Воротившись домой, он <…> написал статью на объявление о «Литературной газете», стал бранить и унижать её ещё до выхода первого нумера. Но этого было для него недовольно.

— Николай Греч, «Записки о моей жизни» (гл. 12), 1860-е

Виссарион Белинский

	… г. Сомов, имевший странное обыкновение передаваться от одной партии к другой…
	— «Сто русских литераторов. Том второй», июнь 1841

	… неутомимым «обозревателем» был весьма известный в своё время, но теперь совершенно забытый г. Орест Сомов. В его статьях не было никакого литературного мнения, никакого основания, никакого блеска, и они скоро всем надоели и обратились в предмет насмешек со стороны всех журналов.
	— «Русская литература в 1842 году», декабрь

Альманачник — это человек, у которого не хватает способности произвести самому что-нибудь порядочное, который если и пытайся писать, то всегда неудачно, и неудача однако ж не отбила у него охоты во что бы ни стало приобрести известность в литературном мире. Что ж ему остаётся делать? Собирать чужие труды и на сборнике ставить своё имя. Впрочем, должно сказать, что альманачник бывал не без страсти к литературе, только эта страсть в нём была всегда горемычная и жалкая. Он толковал горячо о том, кто выше — Пушкин или Жуковский, бранил классицизм, восхищался романтизмом, не имея ни малейшего понятия ни о том, ни о другом, суеверно благоговел перед вдохновением поэта, считая его за какое-то волшебное опьянение, которое делает человека без ума — умным, без науки — знающим, без труда — не отстающим от века. Альманачник поклонялся множеству маленьких авторитетиков, дививших свои муравейники, и с негодованием говорил о холодном и гибельном скептицизме журналов, не признававших таланта и заслуги в разной литературной тле, которой дивился он, добрый альманачник — сам такая же жалкая тля, как и предметы его удивления, в свою очередь добродушно дарившие и его, альманачника, своим удивлением. — отражены черты главным образом Сомова

— рецензия на «Молодик на 1844 год», апрель 1844

	Прежде быть талантом ничего не стоило, и новость принималась за одно с достоинством. <…> были в восторге от «Гайдамаков» Порфирия Байского, изредка потчевавшего публику гомеопатическими отрывками из этого романа, которому не суждено было выйти из отрывочного существования.
	— рецензия на том I «На сон грядущий» В. А. Соллогуба, ноябрь 1844

Ссылки

• Собрание сочинений на Lib.Ru/Классика
• Отдел о Сомове на сайте niv.ru (Наука. Искусство. Величие)