Цитаты о «Борисе Годунове» Пушкина
Здесь представлены цитаты об исторической драме Александра Пушкина «Борис Годунов» 1825 года, впервые изданной в конце 1830.
XIX век[править]
О типе русского инока-летописца, например, можно было бы написать целую книгу, чтоб указать всю важность и всё значение для нас этого величавого русского образа, отысканного Пушкиным в русской земле, им выведенного, им изваянного и поставленного пред нами теперь уже навеки в бесспорной, смиренной и величавой духовной красоте своей, как свидетельство того мощного духа народной жизни, который может выделять из себя образы такой неоспоримой правды. | |
— Фёдор Достоевский, речь 8 июня 1880 |
Александр Пушкин[править]
Покамест, душа моя, я предпринял такой литературный подвиг, за который ты меня расцелуешь: романтическую трагедию![1] — смотри, молчи, же: об этом знают весьма немногие. <…> | |
— письмо П. А. Вяземскому, 13 июля 1825 |
Я пишу и размышляю. Большая часть сцен требует только рассуждения; когда же я дохожу до сцены, которая требует вдохновения[К 1], я жду его или пропускаю эту сцену — такой способ работы для меня совершенно нов. Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить.[1] — перевод: А. А. Смирнов[2] | |
J’écris et je pense. La plupart des scènes ne demandent que du raisonnement; quand j’arrive à une scène qui demande de l’inspiration, j’attends ou je passe par-dessus — cette manière de travailler m’est tout-à-fait nouvelle. Je sens que mon âme s’est tout-â-fait développée, je puis creer. | |
— черновик письма Н. Н. Раевскому, 2-я половина июля 1825 |
— письмо П. А. Вяземскому, около 7 ноября 1825 |
Я написал трагедию и ею очень доволен; но страшно в свет выдать — робкий вкус наш не стерпит истинного романтизма. Под романтизмом у нас разумеют Ламартина. | |
— письмо А. А. Бестужеву, 30 ноября 1825 |
Вот сто тысяч банковыми ассигнациями для настоящего, и диплом мой на будущее.[4] | |
— слова другу, 1826—1830 |
Отказавшись добровольно от выгод, мне предоставляемых системою искусства, оправданной опытами, утверждённой привычкою, я старался заменить сей чувствительный недостаток верным изображением лиц, времени, развитием исторических характеров и событий, — словом, написал трагедию истинно романтическую. <…> | |
— <Письмо к издателю «Московского вестника»>, конец 1827 — начало 1828 |
Моя трагедия <…> полна славных шуток и тонких намёков на историю того времени <…>. Надо понимать их — это sine qua non. <…> | |
Ma tragedie <…> est remplie de bonnes plaisanteries et d'allusions fines à l'histoire de ce temps <…>. Il faut les comprendre sine qua non. <…> | |
— набросок предисловия (переработка неотправленного в 1825 г. письма Н. Н. Раевскому), 30 января[7] 1829 |
Успех или неудача моей трагедии будет иметь влияние на преобразование драматической нашей системы. Боюсь, чтоб собственные её недостатки не были б отнесены к романтизму и чтоб она тем самым не замедлила хода — | |
— 3-й набросок предисловия, май — начало июня 1830[7] |
Вероятно, трагедия моя не будет иметь никакого успеха. Журналы на меня озлоблены. Для публики я уже не имею главной привлекательности: молодости и новизны лит[ературного] имени. К тому же, главные сцены уже напечатаны или искажены в чужих подражаниях. Раскрыв наудачу исторический роман г. Булгарина, нашёл я, что и у него о появлении Самозванца приходит объявить царю кн. В. Шуйский. У меня Борис Годунов говорит наедине с Басмановым об уничтожении местничества, — у г. Булгарина также. Все это драматический вымысел, а не историческое сказание.[1] | |
— <Опровержение на критики>, октябрь 1830 |
… в Борисе моём выпущены народные сцены, да матерщина французская и отечественная;.. | |
— письмо П. А. Вяземскому, 2 января 1831 |
Пишут мне, что Борис мой имеет большой успех. <…> я того никак не ожидал. Что тому причиною? Чтение Вальт. Скотта? голос знатоков, коих избранных так мало? крик друзей моих? мнение двора? — Как бы то ни было — я успеха трагедии моей у вас не понимаю. В Москве то ли дело? здесь жалеют о том, что я совсем, совсем упал;.. | |
— письмо П. А. Плетнёву, 7 января 1831 |
Виссарион Белинский[править]
Странная участь «Бориса Годунова»! Ещё в то время, когда он неизвестен был публике вполне, когда из этого сочинения был напечатан один только отрывок[К 4], он произвёл величайшее волнение в нашем литературном мире. Люди, выдающие себя за романтиков, кричали, что эта трагедия затмит славу Шекспира и Шиллера; так называемые классики в грозном, таинственном молчании двусмысленно улыбались и пожимали плечами; люди умеренные, не принадлежащие ни к которой из вышеупомянутых партий, надеялись от этого сочинения многого для нашей литературы. Наконец «Годунов» вышел; все ожидали шума, толков, споров — и что же? Один из с.-петербургских журналов о новом произведении знаменитого поэта отозвался с непристойной бранью[8]; «Московский телеграф» <…> на этот раз изложил своё суждение в нескольких строках[9] общими местами и упрекнул Пушкина в том, как ему не стыдно было посвятить своего «Годунова» памяти Карамзина, у которого издатель «Телеграфа» силится похитить заслуженную славу. В одном только «Телескопе» «Борис Годунов» был оценён по достоинству.[10] | |
— «О Борисе Годунове, сочинении Александра Пушкина», июнь 1831 |
Самые драгоценные алмазы его поэтического венка, без сомнения, суть «Евгений Онегин» и «Борис Годунов». Я никогда не кончил бы, если бы начал говорить о сих произведениях. | |
— «Литературные мечтания», декабрь 1834 |
Гениальные создания русской литературы в трагическом роде написаны не для сцены: «Борис Годунов» едва ли бы произвел на сцене то, что называется эффектом и без чего пьеса падает, а между тем он потребовал бы такого выполнения, какого от нашего театра и желать невозможно. «Борис Годунов» писан для чтения. | |
— «Русский театр в Петербурге», октябрь 1841 |
… трагедию вроде шекспировских драматических хроник мы имеем только одну — «Бориса Годунова», <…> который до того проникнут везде истинно шекспировскою верностию исторической действительности, что самые недостатки его, как-то: отсутствие драматического движения, преобладание эпического элемента и вследствие этого — какое-то холодное, хотя и величавое спокойствие, разлитое во всей пьесе,— происходят оттого, что она слишком безукоризненно верна исторической действительности русской жизни. | |
— «Русская литература в 1843 году», декабрь |
… с «Бориса Годунова» начинается последняя, высшая эпоха его вполне возмужавшей художнической деятельности, к которой мы причисляем и все поэмы, после его смерти напечатанные. | |
— «Сочинения Александра Пушкина», статья шестая, февраль 1844 |
- см. десятую статью «Сочинений Александра Пушкина», октябрь 1845
1820-е[править]
Слышно, что юный атлет наш испытывает свои силы на новом поприще и пишет трагедию Борис Годунов. По всему должно надеяться, что он подарит нас образцовым опытом первой трагедии народной и вырвет её из колеи, проведённой у нас Сумароковым не с лёгкой, а разве с тяжёлой руки.[1] | |
— Пётр Вяземский, «Письмо в Париж», 1825 |
Какое действие произвело на всех нас это чтение [12 октября 1826] — передать невозможно. <…> мы собрались слушать Пушкина, воспитанные на стихах Ломоносова [и др.] <…> Надо припомнить и образ чтения стихов, господствовавший в то время. Это был распев, завещанный французскою декламацией <…>. Вместо высокопарного языка богов мы услышали простую ясную, обыкновенную и, между тем, — поэтическую, увлекательную речь! | |
— Михаил Погодин, «Воспоминания о Степане Петровиче Шевырёве», 1865 |
Это чудо, это образец силы, ужаса высокого, великого! Русь ничего не имела подобного в драматическом роде. | |
— Александр Воейков, письмо В. М. Перевощикову, 22 ноября 1826 |
В сей пиесе нет ничего целого: это отдельные сцены или, лучше сказать, отрывки из X и XI тома Истории Государства Российского, сочинения Карамзина, переделанные в разговоры и сцены. <…> | |
— вероятно, Фаддей Булгарин, «Замечания на Комедию о царе Борисе и Гришке Отрепьеве», между 10 и 13 декабря 1826 |
Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если б с нужным очищением переделал комедию свою в историческую повесть или роман наподобие Вальтер Скота.[1] — доведена до сведения Пушкина 14 декабря | |
— Николай I, резолюция на этом «Замечании» |
Личность поэта не выступает ни на одну минуту: всё делается так, как требуют дух века и характер действующих лиц. | |
L’individualité du poète ne s’y montre pas un moment: tout appartient à l’esprit du temps et au caractère des personnages. | |
— Дмитрий Веневитинов, «Разбор отрывка из трагедии г. Пушкина, напечатанного в „Московском вестнике“», январь 1827 [1831] |
Из подаренного им публике [в прошлом году] <…> всего важнее, всего утешительнее появление сцены из «Бориса Годунова» между Пименом и Григорием[11], которая сама в себе представляет целое, особое произведение. В тесных границах непродолжительного разговора изображён не только характер летописца, но и вся жизнь его. Это создание есть неотъемлемая собственность поэта, и что ещё отраднее — поэта русского, ибо характер Пимена носит на себе благородные черты народности.[1][12] | |
— Степан Шевырёв, «Обозрение русской словесности за 1827-й год», январь 1828 |
— Иван Киреевский, «Нечто о характере поэзии Пушкина», февраль 1828 |
Вообще истина удивительная, трезвость, спокойствие. Автора почти нигде не видишь. Перед тобою не куклы на проволоке, действующие по манию закулисного фокусника.[1] | |
— Пётр Вяземский, письмо А. И. Тургеневу, до мая 1828 |
Иван Крылов слышал трагедию Пушкина, и — классик присяжный — он не может не протестовать против романтизма её. Пушкин спрашивал его: «Признайтесь, что моя трагедия вам не нравится». | |
— Пётр Вяземский, письмо В. Ф. Вяземской, 12 мая 1828 |
1830[править]
— Николай Надеждин, «Северные цветы на 1830 год» |
С величайшим удивлением услышал я от Олина, будто вы говорите, что я ограбил вашу трагедию Борис Годунов, переложил ваши стихи в прозу, и взял из вашей трагедии сцены для моего романа! Александр Сергеевич! Поберегите свою славу! Можно ли взводить на меня такие небылицы? Я не читал вашей трагедии, кроме отрывков печатных, а слыхал только о её составе от читавших, и от вас. В главном, в характере и в действии, сколько могу судить по слышанному, у нас совершенная противоположность. Говорят, что вы хотите напечатать в Литер. Газете, что я обокрал вашу трагедию! Что скажет публика? Вы должны будете доказывать. Но признаюсь, мне хочется верить, что Олину приснилось это! Прочтите сперва роман, а после скажите! <…> Неужели, обработывая один (т. е. по именам только) предмет, надобно непременно красть у другого?[12] | |
— Фаддей Булгарин, письмо Пушкину, 9 (18) февраля |
— Иван Киреевский, письмо С. П. Шевырёву, 12 (21) февраля |
Обвиним Пушкина <…>: он многое заимствовал из романа «Димитрий Самозванец» и сими хищениями удачно, с искусством, ему свойственным, украсил свою историческую трагедию «Борис Годунов», хотя тоже, по странному стечению обстоятельств, им написанную за пять лет до рождения исторического романа г. Булгарина[К 7].[16][12] | |
— Антон Дельвиг |
Думаю написать предисловие. Руки чешутся, хочется раздавить Булгарина. Но прилично ли мне, Ал. Пушкину, являясь перед Россией с Борисом Годуновым, заговорить об Фаддее Булгарине? кажется не прилично.[1] | |
— Александр Пушкин, письмо П. А. Плетнёву, около 5 мая |
— Что ж, по-твоему, должен [Пушкин]] теперь делать?.. | |
— Николай Надеждин, рецензия на главу VII «Евгения Онегина», 5 апреля 1830 |
Важность предисловия должна гармонировать с самою трагедиею, что можно сделать только ясным и верным взглядом на истинную поэзию драмы вообще, а не предикою на темы о блудном сыне Булгарине; следственно (по моему разумению), не стоит тебе якшаться с ним в этом месте: в другом бы для чего не поучить… | |
— Пётр Плетнёв, письмо Пушкину, 21 мая |
Что, мой друг, твой Годунов? Первая сцена: Шуйский и Воротынский, бесподобна <…>. Шуйского бы расцеловать. Ты отгадал его совершенно. Его: «А что мне было делать?» рисует его лучше, чем весь XII том покойного и спокойного историографа![1] | |
— Вильгельм Кюхельбекер, письмо Пушкину, 20 октября |
1831[править]
Уже несколько лет неутомимая молва о трагедии г. Пушкина «Борис Годунов» переносила из уст в уста блистательные ей хвалы. Некоторые писатели, для коих издаётся некоторая газета[К 8], решительно утверждали, что подобного творения не было ещё от сотворения мира или, по крайней мере, от всемирного потопа; и что прапрапрапрапраправнуки наши, прочитав оное, всплеснут руками от удивления <…>. | |
— Михаил Бестужев-Рюмин, «Уже несколько лет…» |
Некоторых чересчур любопытных читателей и двух-трёх журналистов занимает важная мысль: к какому роду должно отнести сие поэтическое произведение? <…> Назовите его, как хотите, а судите его не по правилам, но по впечатлениям, которые получите после долгого, внимательного чтения. Каждое оригинальное произведение имеет свои законы, которые нужно заметить и объявить, но единственно для того, чтобы юноши, учащиеся поэзии, и люди, не живо чувствующие, легче могли понять все красоты изящного творения.[17] <…> | |
— Антон Дельвиг, «Борис Годунов» |
Предоставляя литературным Хавроньям (Смот[ри] басню Крылова «Свинья» <…>) отрывать в этом творении недостатки, скажем, что поэзия «Бориса Годунова» должна проникнуть наслаждением душу благородную, чуждую щепетильных расчётов зависти! | |
— Михаил Яковлев, «Борис Годунов» |
… умирающий кровохарканием и кровотечением Годунов говорит такую долгую речь сыну, что едва ли можно и здоровому сказать что-либо полнее. Но вспомним, что здесь собирает последние силы умирающий отец, чтобы передать царственные советы свои юному наследнику, главе новой династии и последней надежде честолюбца. При том же Годунов был тогда не при последнем издыхании, ибо выполнил, как говорит и самая история, долгий обряд пострижения в схиму. | |
— Платон Волков, «„Борис Годунов“, сочинение Александра Пушкина» |
… мы скажем откровенно и добросовестно наше мнение, не услащая краев лекарственного сосуда и не усыпая цветами, из малодушия, колючих игл истины. | |
— Валериан Олин, «„Борис Годунов“, сочин. А. Пушкина» |
О, как велик сей царственный страдалец! Столько блага, столько пользы, столько счастия миру — и никто не понимал его… Над головой его гремит определение… Минувшая жизнь, будто на печальный звон колокола, вся совокупляется вокруг него! Умершее живёт!.. И дивные картины твои блещут и раздаются всё необъятнее, всё необъятнее, всё необъятнее… И в груди моей снова муки!.. Ответные струны души гремят… Звон серебряного неба с его светлыми херувим[ам]и стремится по жилам… О, дайте же, дайте мне ещё, ещё этих мук, и я выльюсь ими весь в лоно творца, не оставя презренному телу ни одной их божественной капли… | |
— Николай Гоголь, «Борис Годунов. Поэма Пушкина», январь [опубл. 1881] |
«Бориса Годунова» ждали давно: об этом сочинении можно было бы сказать, что оно долго пользовалось негласной славой, прежде чем та стала настоящей. Сегодня либо безоговорочно отдают ей дань, либо упрямо в ней отказывают. — Громкое имя Пушкина, отклики, повторяемые в некоторых гостиных, где автор читал свою драму, несколько сцен, появившихся среди множества посредственных стихов, коими кишат наши литературные альманахи, наконец, желание увидеть на русской сцене образец народного искусства — все это преувеличило представление об ожидаемом творении, | |
Depuis longtemps, «Boris Godounoff» était attendu: on pourrait dire de cet ouvrage qu’il jouit longtemps d’une réputation inédite avant qu’il vint en réclamer une plus franche, qu’on lui abandonne aujourd’hui sans réserve, ou qu’on lui refuse avec obstination. — Le grand nom de Pouschkine, les échos répétés de quelques salons où l’auteur avait fait la lecture de son drame, plusieurs scènes de l’ouvrage jetées à travers cette foule de vers médiocres dont fourmillent nos almanachs littéraires, enfin le désir de voir un chef-d’œuvre national s’élever sur la scène russe, tout avait grandi l’œuvre attendue comme la côte d’un pays inconnu que grandit l’espérance du matelot. | |
— Владимир Бурнашев. «„Борис Годунов“, поэма в диалогах Александра Пушкина» («Boris Godounoff», poème dialogué d’Alexandre Pouschkine) |
Прочитавши «Бориса Годунова» в другой раз, уразумеешь и почувствуешь достоинство сего необыкновенного творения. Оно не подходит под обыкновенные вопросы о роде, о форме и проч. и проч. Нет! на нём лежит особенная, или лучше сказать, собственная печать, <…> — печать таланта неустрашимого, всемогущего! <…> | |
— Пётр Шаликов, «„Борис Годунов“, сочинение Александра Пушкина» |
Первое, <…> «Борис Годунов» есть великое явление нашей словесности, шаг к настоящей романтической драме, шаг смелый, дело дарования необыкновенного. <…> | |
— Николай Полевой, «„Борис Годунов“ (сочинение Александра Пушкина)» |
… богомольный русский царь 17-го столетия, примерный муж и отец, известный чистотою нравов, в мучениях совести сравнивает свою участь с любовным утехам, <…> это анахронизм! В 17 веке, после царствования благочестивого Феодора Иоанновича, в обществах, из коих исключён был женский пол, не знали и едва ли помышляли о мгновенных обладаниях! <…> | |
— Фаддей Булгарин, «Russische Bibliothek für Deutsche» von Karl von Knorring[К 11] |
Учитель. Бросаться и туда и сюда, без всякой связи, непростительно. А сверх всего, смею доложить, пишутся ли поэмы прозою? В сочинении же г. Пушкина есть много прозы. | |
— «О „Борисе Годунове“, сочинении Александра Пушкина. Разговор Помещика <…> и Учителя российской словесности»[К 12], апрель |
«Борис Годунов» есть <…> сочинение совершенно в новом роде у нас, русских. <…> | |
— Иван Средний-Камашев, «Ещё о „Борисе Годунове“, стихотворении A. С. Пушкина» |
1832[править]
- см. Иван Киреевский, «Обозрение русской литературы за 1831 год», 7 января[10]
По странному стечению обстоятельств, начало прошлого года ознаменовано было явлением «Бориса Годунова», а конец заключён «Марфой Посадницей Новогородской». Сии произведения, написанные гораздо ранее, явились на рубежах протекшего года, как будто нарочно для того, чтобы год сей, в летописях русской словесности, отметился эрой поэтического драматизирования народной истории, сообразно понятиям, требованиям и видам современного просвещения. | |
— Николай Надеждин, «Марфа, Посадница Новогородская», январь |
— вероятно, Николай Надеждин, «Литературные новости, слухи и надежды» |
— «„Стихотворения Александра Пушкина“. Часть третья» |
1833[править]
Разбираемое нами произведение представляет, от начала до конца, ряд отдельных моментов развития суда Божьего над убийцею, не подлежащим суду земному, от чего и действующие лица суть не иное что, как невольные слуги сего суда, сами собою не имеющие притязания на интерес, но обращающие всё внимание читателя на судопроизводство, на тёмный судебник Немезиды. <…> | |
— Егор Розен, рецензия, 22 января 1833 |
… отметим в драме местами некоторую торопливость, отсутствие порой строгой мотивировки и последовательности; но по богатству и подлинности характеров, по новизне и прелести описаний природы, по силе живописания человеческой души мы ставим «Бориса Годунова» несомненно выше целого сонма исторических трагедий, <…> — в один ряд с «Эгмонтом», и «Гёцем».[31][32][10] | |
— анонимный рецензент перевода Кнорринга |
… Пушкин воздвигал пирамиду в пустыне нашей поэзии… | |
— Александр Бестужев, рецензия на «Клятву при Гробе Господнем» |
В драме А. С. Пушкина — или, лучше, в галерее картин, писанных великим талантом[К 13] со слов Карамзина, — причины народной ненависти [к Борису], всеобщего развращения, холодности для нас столько же закрыты, как и в «Истории» Карамзина. Видим судьбу, одну судьбу — и сонных людей, невольно исполняющих её назначения. | |
— вероятно, Нестор Кукольник, «„Россия и Баторий“, историческая драма в пяти действиях, соч. барона Розена», 21 декабря |
1830-е[править]
Очерки в пьесе А. С. Пушкина слишком легки; предмет этот требует рамы обширнейшей. Но рука А. С. Пушкина верна: он поэт в полном смысле. Поэзия не должна обращаться в историю, писанную стихами; не всё изображать, что известно о герое драмы. Она здесь и там рвёт одни цветы, не столько высказывает, сколько заставляет мечтать читателя.[36][35] |
У нас, россиян, не ведётся беседа без того, чтобы не начались шутки, прибаутки, больше или меньше тонкие или толстые, смотря по классам народа. — Они не оставляют весёлости даже под тучами собирающейся беды. Прекрасно подстерёг это зубоскальство русского А. С. Пушкин. Он в свою пьесу «Борис Годунов» живьём посадил наших монахов, приставов и старуху! <…> у нас этому проложена широкая дорога в пьесе…[37][35] |
До сих пор судьба Годунова в нашей литературе была так же несчастлива, как и в истории: никому не удалось воспользоваться вполне этим удивительным явлением нравственного мира, поэтически разгадать эту чудесную загадку, <…> развить во всём его объёме этот колоссальный, истинно драматический характер. <…> Чего же недостаёт? Безделицы: гения мощного и исполинского, как сам предмет; художника с душою, которая из этого хаоса событий и характеров сплавила бы одно целое, исполинское и прекрасное, <…> — одним словом, недостаёт другого Шекспира.[38][35] | |
— Фаддей Булгарин, рецензия на «Бориса Годунова» М. Е. Лобанова |
Определил ли, понял ли кто Бориса Годунова, это высокое, глубокое произведение, заключённое во внутренней, неприступной поэзии, отвергнувшее всякое грубое, пёстрое убранство, на которое обыкновенно заглядывается толпа? — по крайней мере печатно нигде не произнеслась [ему] верная оценка, и он остался доныне нетронут. | |
— Николай Гоголь, «Несколько слов о Пушкине», 1835 |
«Торквато Тассо» Кукольника лучшая трагедия на русском языке, не исключая и «Годунова» Пушкина, который, нет сомнения — гораздо умнее и зрелее, гораздо более обдуман, мужественнее и сильнее в создании и в подробностях, но зато холоден, слишком отзывается подражанием Шекспиру и слишком чужд того самозабвения, без которого нет истинной поэзии. | |
— Вильгельм Кюхельбекер, дневник, 16 апреля 1835 |
В авторе «Бориса Годунова» мы видим все стихии народной драмы. Есть сцены превосходные. Но эта пьеса написана для чтения, а не для сцены. Мы верим, что если б А. С. Пушкин захотел порядочно поработать, он мог бы создать народную драму и тем определил бы себе прочное место на русском Парнасе.[39][35] | |
— Фаддей Булгарин, «Взгляд на русскую сцену» |
Вообще, по прочтении драмы Пушкина остаётся в памяти множество чего-то хорошего, прекрасного, но мало связного, в отрывках, так что ни в чем нельзя дать себе полного отчёта. Это, кажется, происходит от того, что Пушкин в создании своей драмы, взяв идеи Карамзина, тем наложил оковы на свой гений и потерялся в плане и развитии его. Вместо того чтобы из жребия Годунова извлечь ужасную борьбу человека с судьбою, мы видим только приготовления его к казни и слышим только стон умирающего преступника. А потому недостатки, замеченные беспристрастными критиками в драме Пушкина, суть: 1) бедность идеи, которая не позволила поэту развить ни характеров, ни подробностей, когда драма только и живёт ими; едва действующие [лица] знакомятся с нами, как всё опять исчезает, и мы не знаем ни действия, ни лиц, пока они не придут вновь и не расскажут нам, что с ними сделалось; 2) несправедливое понятие об исторической, или вообще о романтической, драме. Судя по драме Пушкина, всё отличие её от классической драмы состоит в пестроте явлений и быстрых переходах от одного предмета к другому. Но это не верно: романтическая драма имеет свои строгие правила и свой порядок действий.[1][35] | |
— Пётр Георгиевский, «Руководство к изучению русской словесности», 1836 (часть 3, § 222) |
… толпа очень обыкновенно и очень охотно не признаёт того права, которое не выступает открыто. Не признавать произведение Пушкина драмою потому только, что он сам не называет его так, — было бы нисколько не лучше того, как и отрицать у Гёте искусство изящно писать по-немецки: ведь Гёте сказал же где-то, что он не мастер писать по-немецки. Такая скромность почти всегда бывает опасна, потому что толпа охотнее и больше верит словам, нежели делу. <…> | |
— Карл Фарнхаген фон Энзе, «Сочинения А. Пушкина», октябрь 1838 |
Пушкин <…> почти всегда носится по поднебесью в своём «Борисе Годунове». <…> | |
— Семён Раич, «Сочинения Александра Пушкина», 1839 |
1850-е[править]
«Борис Годунов» стоил автору труда, он им дорожил; несколько промахов, которые легко бы ему поправить, если б только заметил, грех небольшой; отдельно много явлений достойных уважения и похвалы; но целого всё же нет. Лоскутья, из какой бы дорогой ткани ни были, не сшиваются на платье; тут не совсем История и не совсем Поэзия, а Драмы и в помине не бывало. Гёте едва ли не первый вздумал составлять драмы из сцен без связи: таковы у него «Гец-фон-Берлихинген» и «Фауст» <…>. Положим, «Фауст» имеет совсем другие достоинства: глубокую основную мысль, смелый титанский взгляд на целый мир, стихию чудесного и на страх и на смех, всё, что мог иметь только гениальный Немец в исходе протекшего столетия, и под покровительством хоть не сильного, однако независимого Государя. Этого ничего не могло быть в «Годунове»; а своевольная форма нигде слишком не похвальная, всё же терпимее в таком же своевольном, фантастическом содержании, нежели в складном, степенном ходе земных событий Истории. | |
— Павел Катенин, «Воспоминания о Пушкине», 1852 |
Много и много следует говорить об этих сценах, рисующих нам столкновение двух различных, хотя и одноплемённых, народов, сценах, принадлежащих к редким памятникам, где история, оживлённая поэтическим вдохновением, проходит перед глазами нашими во всей своей яркости, пестроте и жизни. <…> всё это представляет удивительно яркую картину двух противоположных цивилизаций, поставленных лицом друг к другу и на минуту смешавшихся в общем хаосе, порождённом обстоятельствами. Конечно, всякий, кто прочтёт «Бориса Годунова», с глубоким сожалением подумает о продолжении хроники, которое замышлял Пушкин и, может быть, остановился по неуспеху первого опыта. В этом продолжении словесность наша потеряла новое, редкое вообще, пояснение истории поэзией. С «Бориса Годунова» Пушкин ушёл в самого себя, распростился на время с прихотливым вкусом публики и её требованиями, сделался художником про себя, творящим уединённо свои образы, как ой вообще любил представлять художника. | |
— Павел Анненков, «Материалы для биографии А. С. Пушкина», 1855 |
Со времени «Полтавы» и «Бориса Годунова» начинается значительный разлад между Пушкиным и его ценителями <…>. В обоих случаях русские критики того времени не выполнили своего долга: разборы «Полтавы» (даже похвальные) отличались детским незнанием дела; «Годунов» же, произведение важное, требующее разъяснений, пособий от критики публике, не имел даже и детских разборов. Нельзя достаточно надивиться этому обстоятельству. История Карамзина, жадно читавшаяся во всех сословиях, уже породила в то время страсть к родной старине; между литераторами двадцатых годов имелось много людей, способных, по мере своих сил, сказать необходимое слово о новом творении, стать посредниками между автором «Годунова» и нашей неопытною ещё публикой: никто не помог Пушкину, никто не стал в посредники! | |
— Александр Дружинин, «А. С. Пушкин и последнее издание его сочинений», 1855 |
XX век[править]
Не столько перенимая у Шекспира внешние приёмы, сколько учась у него разрешать проблему отношения искусства к жизни, Пушкин, даже подражая Шекспиру, тем не менее мог оставаться вполне самостоятельным и в идейном, и в литературном отношении. Самостоятельность философско-исторической концепции Пушкина, поскольку она так или иначе сказалась в Б. Г., по отношению к шекспировским хроникам доказывается самыми простыми сопоставлениями. Наиболее существенные пункты этого расхождения были указаны <…> Б. М. Энгельгардтом, который справедливо считал, что вопрос о шекспиризме Пушкина следует решать в связи с анализом роли народа в трагедии Пушкина[43]… <…> знаменательный факт, что у Пушкина «народ» значится как отдельный персонаж в списке действующих лиц <…> в таком же качестве фигурирует в авторских ремарках трагедии. Другое существенное отличие Б. Г. от хроник Шекспира — образ Пимена. Действительно, ничто в шекспировских хрониках, ни в их фактическом материале, ни в их драматургических приёмах, не могло подсказать Пушкину удивительной и вполне оригинальной мысли ввести в трагедию идеализованный образ историка-повествователя, который, разумеется в очень стилизованном обличьи, выполняет чисто лирическую функцию авторской личности.[1] | |
— Григорий Винокур |
- см. Сергей Бонди, «Драматургия Пушкина» (9), 1940
- см. Григорий Гуковский, «Пушкин и проблемы реалистического стиля» (главу 1), 1948
В последней сцене Пушкин с удивительной прозорливостью показывает то, чем всегда кончаются неорганизованные крестьянские восстания: свергнув одного угнетателя, народ сажает себе на шею другого, революционный подъем уже спадает, народ возвращается к прежнему пассивному настроению, снова становится послушным <…>. | |
— Сергей Бонди, «Рождение реализма в творчестве Пушкина», 1966 |
Не странно ли, что у Пушкина столько места отводится непогребённому телу, неприметно положенному где-то среди строк? <…> Особенное начинается там, где мёртвое тело смещается к центру произведения и переламывает сюжет своим ненатуральным вторжением, и вдруг оказывается, что, собственно, всё действие протекает в присутствии трупа, который <…> лежит на протяжении всего «Бориса Годунова». <…> | |
— Андрей Синявский, «Прогулки с Пушкиным», 1968 [1973] |
«Борис Годунов» — единственная, пожалуй, в мировом театре трагедия, где процесс истории обозревается как бы сверху, извне её хода (притом без всяких приёмов поясняющего посредничества автора) — извне истории. Такой взгляд и в самом деле должен бы принадлежать ортодоксально православному человеку — такому, как Пимен, — видящему историю в свете Божьего Промысла…[44][41] | |
— Валентин Непомнящий, «Феномен Пушкина и исторический жребий России» |
Отдельные статьи[править]
Комментарии[править]
- ↑ Комментарий С. М. Бонди («Рождение реализма в творчестве Пушкина», X): «то есть возникающего в редкие моменты особенно глубокого и тонкого проникновения в психологию персонажей и особенно точного и поэтичного выражения её».
- ↑ Восклицания стали крылатыми и служат для шутливого выражения радости от удачно выполненной работы[3].
- ↑ С. М. Бонди писал в «Рождении реализма…», X: «Пушкин не назвал здесь свой четвёртый и очень важный источник: непосредственное, настойчивое изучение народа, крестьянства, его психологии, его «духа», его поэтического творчества, сложной и часто неожиданной эволюции политических настроений».
- ↑ Сцена «Ночь. Келья в Чудовом монастыре», впервые опубликованная в «Московском вестнике» (1827, ч. 1, № 1).
- ↑ Он присутствовал на чтении Пушкиным всей трагедии в Москве 10 сентября и 12 октября 1826[10].
- ↑ Нет оснований считать, что Булгарин каким-либо образом вмешивался в цензурную историю «Годунова»[12].
- ↑ Пушкин посторил это в конце статьи «Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов» лета 1831 г.[12]
- ↑ Парафраз из заметки Пушкина <О журнальной критике> в «Литературной газете» 11 января 1830[7] .
- ↑ Лидия Лотман писала: «Сближая как трагического героя Годунова трагедии Пушкина с царём Эдипом античного театра, Дельвиг в своей характеристике даёт ощутить и «шекспиризм» этого образа, его трагическую глубину. В этом плане он сближает мир образов трагедии «Борис Годунов» и поэмы «Полтава», утверждая, что и это произведение проникнуто тем духом трагического историзма, который господствует в пьесе Пушкина, и что эта особенность произведений последних лет выражает новую художественную систему Пушкина»[18][10].
- ↑ Вероятно, имеется в виду «Тридцать лет, или Жизнь игрока, новая трилогия, разделённая на трое суток, между коих два раза проходит по 15 лет» («Trente ans, ou la Vie d’un joueur», 1827), пьесу П.-П. Губо, Ж.-Ф. Бедена и В. Дюканжа, которая была одной из самых громких французских театральных новинок второй половины 1820-х годов и сразу привлекла к себе внимание русских критиков[10] .
- ↑ Карл фон Кнорринг (1773-1841) — эстляндский дворянин и переводчик[7] . А. Воейков (вероятно) посчитал этот перевод очень дурным и «самой неприятной для русских карикатурой»[26][10] .
- ↑ Анонимная брошюра дилетанта из Астрахани, вызвавшая несколько печатных откликов. Друзья рекомендовали прочесть её Пушкину для забавы[10].
- ↑ Подобное суждение о первых главах «Евгения Онегина» было общим местом[33].
- ↑ Видимо, первое печатное рассуждение об этой ремарке, но не обратившее на себя широкого внимания, вероятно, из-за недостаточной распространённости «Галатеи»[40][41].
Примечания[править]
- ↑ 1,00 1,01 1,02 1,03 1,04 1,05 1,06 1,07 1,08 1,09 1,10 1,11 1,12 1,13 1,14 1,15 1,16 1,17 1,18 1,19 1,20 1,21 1,22 Г. О. Винокур. Комментарии к «Борису Годунову» // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 7. Драматические произведения. — Л.: АН СССР, 1935. — С. 385-505.
- ↑ А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. в 16 т. Т. 13. Переписка, 1815—1827 / Ред. Д. Д. Благой. — 1937. — М., Л.: Изд. Академии наук СССР. — С. 542.
- ↑ Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений / составитель В. В. Серов. — М.: Локид-Пресс, 2003.
- ↑ Ксенофонт Полевой (без подписи). Александр Сергеевич Пушкин // Живописное обозрение. — 1837. — Т. 3. — Л. 10 (вышел 26-29 сентября). — С. 79.
- ↑ 5,0 5,1 См. также комментарий С. М. Бонди к этим письмам в «Драматургии Пушкина» (9).
- ↑ К. С. Павлова под ред. А. А. Смирнова. Переводы иноязычных текстов // А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 16 т. Т. 14. Переписка, 1828—1831. — М., Л.: Изд. Академии наук СССР, 1941. — С. 395-6.
- ↑ 7,0 7,1 7,2 7,3 Е. О. Ларионова. Примечания [к статьям изданий, указанных на с. 314] // Пушкин в прижизненной критике, 1831—1833.
- ↑ 8,0 8,1 Аристарх Заветный // Северный Меркурий. — 1831. — Т. 3. — № 1 (2 января).
- ↑ 9,0 9,1 Московский телеграф. — 1831. — Ч. XXXVII. — № 2 (вышел 15—18 февраля). — С. 245.
- ↑ 10,00 10,01 10,02 10,03 10,04 10,05 10,06 10,07 10,08 10,09 10,10 10,11 10,12 10,13 10,14 10,15 10,16 10,17 10,18 10,19 10,20 10,21 10,22 10,23 Пушкин в прижизненной критике, 1831—1833 / Под общей ред. Е. О. Ларионовой. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 2003. — 544 с. — 2000 экз.
- ↑ 11,0 11,1 «Ночь. Келья в Чудовом монастыре» // Московский вестник. — 1827. — Ч. 1. — № 1.
- ↑ 12,0 12,1 12,2 12,3 12,4 12,5 12,6 12,7 12,8 Пушкин в прижизненной критике, 1828—1830. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 2001. — С. 35, 82, 236, 437, 451-2, 461.
- ↑ И. А. Крылов в воспоминаниях современников. — М.: Художественная литература, 1982. — 503 с.
- ↑ Вестник Европы. — 1830. — Ч. 169. — № 2 (вышел 1 февраля). — С. 167.
- ↑ Голос минувшего. — 1914. — № 7. — С. 214.
- ↑ Без подписи // Литературная газета. — 1830. — Т. 1. — № 20 (6 апреля). — С. 161.
- ↑ Изд[атель] // Литературная газета. — 1831. — Т. 3. — № 1, 1 января. — С. 7-8.
- ↑ Лотман Л. М. Историко-литературный комментарий // Пушкин А. С. Борис Годунов. — СПб.: Гуманитарное агентство «Академический Проект», 1996. — С. 250-1.
- ↑ 19,0 19,1 Литературная газета. — 1831. — Т. 3. — № 2, 6 января. — С. 15-16.
- ↑ Санкт-Петербургский вестник. — 1831. — Т. 1. — № 2 (вышел 6 января). — С. 62-3.
- ↑ Ф.-д.-Дик // Эхо. — 1831. — Ч. 1. — № 2 (вышел 13 января). — С. 51-56.
- ↑ Колокольчик. — 1831. — № 6 (20 января). — С. 23-24 (отдел «Волшебный фонарь»).
- ↑ W.—В. // Le Furet de Saint-Pétersbourg. 1831. № 6, 21 janvier.
- ↑ Изд. // Дамский журнал. — 1831. — Ч. 33. — № 6 (вышел 7 февраля). — С. 93-95.
- ↑ Северная пчела. — 1831. — № 266 (23 ноября).
- ↑ Ксенократ Луговой. Нечто о литературном предприятии г. фон Кнорринга // Литературные прибавления к «Русскому инвалиду». — 1832. — № 17, 27 февраля. — С. 130.
- ↑ Сын отечества и Северный архив. — 1831. — Т. 23. — № 40 (вышел 7—8 октября). — С. 100-115; № 41 (вышел 15—16 октября). — С. 170-180.
- ↑ Без подписи // Молва. — 1832. — Ч. III. — № 19 (4 марта). — С. 73.
- ↑ Без подписи // Литературные прибавления к «Русскому инвалиду». — 1832. — № 33 (23 апреля). — С. 263.
- ↑ А. Савицкий. Мнение барона E. Ф. Розена о драме А. С. Пушкина «Борис Годунов» // Литературные прибавления к «Русскому инвалиду». — 1834. — № 2 (6 января). — С. 12-15; № 3 (10 января). — С. 19-23.
- ↑ Blätter für literarische Unterhaltung. 1833. № 43, 12 februar.
- ↑ Ершофф Г. Прижизненная известность Пушкина в Германии // Временник Пушкинской Комиссии. — Вып. 21. — Л.: Наука, 1986. — С. 75.
- ↑ Ю. М. Лотман. Роман в стихах Пушкина «Евгений Онегин». — 1975. — Гл.: Литература и «литературность» в «Онегине».
- ↑ Н. К. // Северная пчела. — 1834. — № 8 (11 января); № 9 (12 января).
- ↑ 35,0 35,1 35,2 35,3 35,4 35,5 35,6 35,7 Пушкин в прижизненной критике, 1834—1837. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 2008. — С. 33-4, 288-292; 309-312, 367-9, 431.
- ↑ Без подписи // Литературные прибавления к «Русскому инвалиду». — 1834. — № 13 (14 февраля). — С. 104.
- ↑ Без подписи // Литературные прибавления к «Русскому инвалиду». — 1834. — № 14 (17 февраля). — С. 108.
- ↑ Северная пчела. — 1835. — № 64 (20 марта).
- ↑ Северная пчела. — 1836. — № 48 (28 февраля).
- ↑ М. П. Алексеев. Ремарка Пушкина «Народ безмолвствует» // Русская литература. — 1967. — № 2. — С. 37-8.
- ↑ 41,0 41,1 А. С. Пушкин: pro et contra. Т. 2. — СПб.: изд-во РХГИ, 2000. — С. 380-1, 527. — 2000 экз.
- ↑ Галатея. — 1839. — Ч. IV. — № 27. — С. 52, 54-5.
- ↑ Б. М. Энгельгардт. Историзм Пушкина [1912] // Пушкинист: Историко-литературный сборник. — Пг., 1916. — [Вып.] 2. — С. 54.
- ↑ Московский пушкинист. — М., 1996. — Вып. III. — С. 18.