Ри́зница (ризохрани́лище) — особое место в алтаре или отдельное закрытое помещение при христианском храме для хранения ценностей (в том числе, церковной казны), — то же, что их исторические прообразы: сакристия в католической церкви или опистодом в египетском или античном храме.[1]
В современной ризнице хранится богослужебное облачение священников (прежде всего, ризы), а также церковная утварь, священные сосуды и другие ценные предметы обихода. Духовное лицо, заведующее ризницей, называется ризничим, а в кафедральных соборах — это соборный ключарь.
Нынешнее лето мы, бывшие в сей обители, узнали, что только одна ризница, драгоценнейшая во всей России, была вывезена из лавры во время нашествия французов, а что все богатые оклады на иконах оставались на своих местах, и что неприятель не доходил только двадцати верст до монастыря.[2]
Патриаршая ризница, представляющая собой сокровища неисчислимой ценности, превращена в груду мусора, где в кучах песка и щебня, обломках стен и разбитых стекол от витрин раскапываются бриллианты и жемчуга.[5]
Одень меня в своё великолепье,
Помилуй и спаси.
А бедные истлевшие отрепья
Ты в ризницу снеси.[6]
— Марина Цветаева, «На тебе, ласковый мой, лохмотья...», 13 мая 1918
Из ризницы тесной хитон несу,
Самого Господа Господом спасу![7]
— Михаил Кузмин, «Зеркальным золотом вращаясь...», 1923
Ризница, хотя и не была в идеальном порядке, все же представляла несомненный драгоценный церковно-археологический материал, уступающий однако Московской Патриаршей Ризнице до её ограбления.[8]
Подверглись разрушению и святотатству кремлевские храмы Воскресения Словущего, Ризоположенская церковь с часовней иконы Печерской Божией Матери и Предтеченская церковь на Боровицкой башне. Последняя церковь подверглась сильному ружейному обстрелу, и несколько пуль попало в иконы Московских Святителей, Казанской Божией Матери. Искалеченный лик Пречистой укором глядит на дела рук человеческих; я уверен, что ни один негодяй не посмел бы приблизиться теперь к этой иконе. Патриаршая ризница, представляющая собой сокровища неисчислимой ценности, превращена в груду мусора, где в кучах песка и щебня, обломках стен и разбитых стекол от витрин раскапываются бриллианты и жемчуга.[5]
Я весьма любил князя Багратиона; он имел отличные свойства, а особливо необыкновенную доброту сердца, ― тронут был до глубины сердца известием о его смерти, о которой я прежде не слыхал. Бог случайно привел меня в знаменитую в наших местностях обитель св. Сергия Радонежского Чудотворца, поклониться его чудотворным мощам. Нынешнее лето мы, бывшие в сей обители, узнали, что только одна ризница, драгоценнейшая во всей России, была вывезена из лавры во время нашествия французов, а что все богатые оклады на иконах оставались на своих местах, и что неприятель не доходил только двадцати верст до монастыря.[2]
― Моя бы воля ― я сейчас бы продал всё это!
― Мне уж говорил один монах, что он бы и ризницу в деньги обратил!
― То ризница, то дело другого рода. Там святыни; например, ризы, кои святые Филипп, Зосима и Савватий носили. То все благочестие в народе поддерживает… А от оружия этого кровью пахнет…[3]
Вызванный настоятель храма предупредил нас, что ризница собора помещается чуть ли не на чердаке его, что попадают туда через какой-то люк… Однако моё желание было так непреодолимо, что и старик Настоятель, и мой «егермейстер» поняли, что тут ничего не поделаешь и через люк лезть придётся. Полезли, выпачкались в пыли, но то, что я увидел, искупало все лишения, все трудности. Ризница, хотя и не была в идеальном порядке, все же представляла несомненный драгоценный церковно-археологический материал, уступающий однако Московской Патриаршей Ризнице до её ограбления. Выбравшись тем же путем обратно, я поблагодарил настоятеля, и мы отправились осматривать туземный базар.[8]
Разойдясь, Католикос решил показать нам даже левую ризницу. Мы прошли туда. Дверь ее была заперта английским замком.
― Третий век и английский замок! ― рассмеялся Качарян. Она оказалась битком набитой всякими богатствами. Слева стояли огромные шкафы со всякой церковной принадлежностью, справа ― полки и утварью. Многое лежало просто вповалку. Католикос подвел нас к одному шкафу, где были составлены жезлы
― Тут жезлы епископов, митрополитов и Католикоса. Вот эти жезлы может трогать только Католикос. Он взял один из них и подал Качаряну:
― Не правда ли, превосходен? Он сделан из оникса.
Качарян и я любовались изумительной работой мастера. Он казался совсем призрачным, нежным. Верх был украшен крестом, густо усыпанным самоцветами. Последний луч солнца упал в узкое оконце ризницы и камни засияли водопадом света
― Это бриллианты? ― как-то испугано спросил Качарян.
― Да, бриллианты, ― меланхоличным будничным тоном подтвердил Католикос. Он показал нам еще несколько превосходных жезлов, затем перешел к головным уборам и наплечникам ― шелковым, бархатным, вышитым золотом. Умный и хитрый, он нам не говорил про веру, про Бога, а показывал действительно замечательные, действительно старинные вещи, каждый раз ссылаясь на выгравированный или вышитый год издания, на свидетельства ученых. Можно представить себе, сколько собрано богатств в Эчмиадзине, если то, что мы видели, стоило 10-15 млн. рублей. А ведь мы видели только ничтожную часть. О правой ризнице он даже не говорил (а Григорян говорит, что она потрясающа), да, кроме того, есть еще подвалы![10]
― Плохо, конечно!.. ― отвечал как-то уклончиво барон и поспешил перейти в другое отделение, где хранились короны и одежды царские.
― Это архиерейские одежды? ― спросил барон, останавливаясь перед первым шкафом.
― Нет, это одежды царей, ― отвечал протяжно сопровождавший его чиновник, ― архиерейские одежды в ризницах.
― Те в ризницах? ― почему-то переспросил с любопытством барон.
― В ризницах, ― повторил ему ещё раз чиновник.[11]
Походъ Ахиллы в губернский город все день ото дня откладывался: дьякон присутствовал при поверке ризницы, книг и церковных сумм, и все это молча и негодуя Бог весть на что. На его горе, ему не к чему даже было придраться.[12]
Там, за Ситэ, где снова Сена
Сливает два теченья вод,
На колокольню Сен-Жермэна
Седой звонарь, кряхтя, ползет.
Морщинист, злобен и неистов, Смеется он, чему-то рад…
Хе-хе, ему вожди легистов,
Виконт веселый и аббат,
Сегодня в ризнице церковной
Сказали нечто… Взяв фонарь,
Пойди тихонько в час условный…
Ты дашь сигнал, седой звонарь.
Не просчитай минуты, старый…
Как было сказано, точь-в-точь…
В двенадцать ночи бьют удары. Варфоломеевская ночь.[13]
На́ тебе, ласковый мой, лохмотья, Бывшие некогда нежной плотью. Всю истрепала, изорвала, ― Только осталось что два крыла.
Одень меня в своё великолепье,
Помилуй и спаси.
А бедные истлевшие отрепья
Ты в ризницу снеси.[6]
— Марина Цветаева, «На тебе, ласковый мой, лохмотья...», 13 мая 1918
Солдатская стоянка окаменела навек,
Я – город и стены, жив человек!
Из ризницы тесной хитон несу,
Самого Господа Господом спасу![7]
— Михаил Кузмин, «Зеркальным золотом вращаясь...», 1923
Темень отпрянет песчаной бури ―
И лбы наклоняются к миниатюре
В тоске, что когда-то умел монах
В узорочье вписывать лазоревых птах
Под тонконогой, с подхватами, скиньицей. Глазок монашеских угольки
Угодливо водят по затхлой ризнице,
Где злому поветрию вопреки
Милостью Божией не знали изъятия
Жезлы, потиры, пелён шитье,
И кем-то подобранное вблизи распятье,
И золотом охваченное копье.[9]
Когда в когда-то новые районы Пародия на старые салоны
Пришла в почти что старые дома
И густо поразвесила иконы
Почти что византийского письма, ―
В прихожих, где дубленки из Канады,
Заполыхали золотом оклады,
Не по наследству, скромному весьма,
Полученные вдруг ― а задарма,
Они из ризниц, может быть, последних.
Висят не в спальных даже, а в передних Иконы эти, эти образа.[14]
