Любопы́тство — неосознанное стремление к познанию, присущее людям и многим живым существам. Понятие сильно зависимое от контекста, чаще всего любопытство имеет нейтральную или слабо отрицательную оценку, поскольку за ним стоит голый (или праздный) интерес, лишённый рационального зерна, хотя и лежащий в основе любого познания и являющийся природным основанием любознательности.
Словарь Ожегова определяет любопытство как «1. Мелочный интерес ко всяким, даже несущественным подробностям. 2. Стремление узнать, увидеть что-либо новое, проявление интереса к чему-нибудь».
Для усиления положительной коннотации часто используют близкое понятие: любознательность (любовь к знанию), в корне которого лежит то же инстинктивное любопытство. Однако любознательность присуща, прежде всего, разумным существам, стремящимся к осмысленному или полезному знанию.
...главный недуг человека — беспокойное любопытство ко всему, для него непостижимому, и уж лучше пусть он заблуждается, чем живёт во власти такого бесполезного чувства.
...любопытно знать, что именно формирует у нас Обломовых, гораздо любопытнее, чем смотреть на то, как уже сформированные Обломовы, т. е. люди, на которых надо махнуть рукою, валяются на диване и плюют в потолок.[2]
— Дмитрий Писарев, из статьи «Писемский, Тургенев и Гончаров», 1861
Путешествия потеряли для меня всякий смысл. Я видел все страны, какие хотел, кроме рая и ада, причем одно из этих мест не вызывает у меня особого любопытства.
Наука об океанах – не просто средство удовлетворить наше любопытство. От результатов, которых мы достигнем в этой области, может быть, зависит будущее человечества.[10]
— А ты не думаешь, что смелость и любопытство имеют много общего? — спросила Мэй.
— Где смелость, там и любопытство, где любопытство, там смелость. Скажешь, не так?
Правда: нѣкоторые доказываютъ, что изъ разныхъ деревъ разная можетъ произойти щелочная соль; какъ покойный г. Профессоръ Гмелинъ въ сочиненіяхъ Императорской Академіи Наукъ въ пятой части пишетъ: но такая почти нечувствительная разность болѣе служитъ для любопытства, нежели для варенія поташу. <...> Естьли кто не любопытствовалъ отвѣдывать золу разныхъ растѣній, то спроси у врачей, для чего они прописываютъ золу изъ бобовыхъ стеблей? Всякъ незараженный предразсужденіями будетъ отвѣтствовать, что зола бобовыхъ стеблей болѣе въ себѣ щелочной содержитъ соли. Онѣ дадутъ меньше золы: но зола ихъ соотвѣтственно больше дастъ соли.[14]
Особенное доказательство великого искусства феникийских художников находится под правлением царя Пигмалиона, известного по его сокровищам и сребролюбию. Сей царь приказал сделать самою отменного и предостойною любопытства работою из чистого золота образец масличного дерева, которого ягоды, сделанные из смарагда, удивительное имели сходство с натуральным плодом сего дерева.[15]
В Южной Сибирилягушка, по впечатлению на осязание, получила имя холодянки, а змей ― потому что ползет, назван полоз, словом, по воззрению, родственным с санскритским названием змеи: урага (собственно: идущая, двигающаяся грудью) и с латинским serpens. Таким образом, история языка и поэзии эпической, в древнейшую эпоху, раскрываясь из одного и того же зародыша, постоянно идут в неразрывной связи друг с другом. Удовлетворение праздного любопытства новостью и разнообразием есть потребность позднейшая, чуждая эпическому периоду.[1]
Ведь любопытно знать, что именно формирует у нас Обломовых, гораздо любопытнее, чем смотреть на то, как уже сформированные Обломовы, т. е. люди, на которых надо махнуть рукою, валяются на диване и плюют в потолок. Но, как везде, интересный, живой вопрос обойден, а подробностей ― гибель.[2]
— Дмитрий Писарев, из статьи «Писемский, Тургенев и Гончаров», 1861
Общество, не имеющее литературы, не сознает себя обществом, а только беспорядочным сбродом индивидуумов; страна, лишенная литературы, стои́т вне общей мировой связи и привлекает любопытство лишь в качестве диковины...[3]
Когда деятельность мысли доведена до минимума и когда этот минимум, ни разу существенно не понижаясь, считает за собой целую историю, теряющуюся в мраке времен, ― вот тут-то именно и настигает человека блаженное состояние, при котором Париж сам собою отождествляется с чем угодно: с Весьёгонском, с Пошехоньем, с Богучаром и т. д. Мыслительная способность атрофируется и вместе с этим исчезает не только пытливость, но и самое простое любопытство. Старое, насиженное, обжитое ― вот единственное, что удовлетворяет обессиленный ум. И это насиженное воспроизводится с такою лёгкостью, что само собою, помимо всякого содействия со стороны воображения, перемещается следом за человеком, куда бы ни кинула его судьба.[5]
Косвенная выгода для государства учреждения заводских дел будет состоять именно в том, что народ увидит, когда заводы будут учреждены, действительное приложение знания к достижению таких выгод, которые помимо знания и не могут быть получены. Разве без знания и науки, т. е. без изучения того, что узнали раньше, из-за одного, скажем проще, любопытства, можно видеть, что из свёклы получается сахар, из песка, золы и извести стекло, из дёгтя краски, из колчедана купоросное масло?[6]
В мирное время услышите ли вы расспросы об университете, спросит ли вас кто-нибудь о купленных библиотекой книгах, о приборах и коллекциях, обогативших кабинеты, о препаратах, сделанных в лабораториях? Никогда. Говорят в обществе о чем угодно, только не об университете. Но стоит начаться «беспорядкам», как университет становится предметом общественного внимания, нездорового любопытства, сплетен и пересудов.[16]
— Григорий Кожевников, «Проклятый Вопрос : К современному положению Университета», 1911
Если книга Голенищева-Кутузова справедливо названа «Памятью», то книгу Аллы Головиной можно было бы назвать «Любопытством». Головина — экспериментаторша. Ей всё время хочется то заглянуть по ту сторону вещей, то представить их в сильном и смелом ракурсе, вообще — что-то в ире подсмотреть и подслушать, примерно по той системе, как это делают сказочники — Андерсен или Гофман. Для этого нужно воображение, и Головина — впрямь выдумщица, если ещё не всегда непогрешимо удачливая, то всегда — талантливая. Впрочем — крупных неудач у неё нет, есть отдельные срывы, когда изменяет ей чувство меры, когда непринуждённость, ей действительно свойственная, оказывается несколько форсирована, когда умение подглядывать заменяется некоторой надуманностью. В общем же вдохновенное любопытство Головиной в высшей степени привлекательно. За её опытами следишь с интересом и сочувствием. Любопытство о мире делает её поэзию любопытною для читателя, что особенно выгодно отличает Головину от наших столичных нытиков, которые не столько печальны, сколько просто скучны.[17]
В средние века ни одно из государств Европы не могло соперничать в производстве стекла с Венецианской республикой. Чтобы оградить секреты варки цветных стекол от чужого «любопытства», правительство Венеции еще в XIII веке специальным указом перевело все стекольные фабрики на уединенный остров Мурано.[18]>
— Борис Казаков, «Кобальт», 1965
При приближении людей птицы не улетели. Рассеянный свет туманного дня не позволял рассмотреть их подробно, и Джон Росс со свойственным исследователю любопытством, а может, просто из спортивного азарта подстрелил двух птиц из кружившейся стаи.[19]
У Природы свой путь, и когда мы собираемся исследовать этот путь, нет смысла ставить конкретные задачи, нужно просто попытаться как можно больше узнать о мире, в котором мы живём. Может статься, что мы не сумеем получить ответы на все свои вопросы, но я этого и не жду. Моё любопытство в науке состоит в том, чтобы просто узнать о мире что-то новое, и чем больше я узнаю, тем будет лучше для познания.[11]
При всей своей внешней неказистости марьянник — чрезвычайно любопытное растение, заслуживающее того, чтобы к нему приглядеться более внимательно. Прежде всего марьянник интересен тем, что с нижней стороны его прицветных листьев расположены особые желёзки, выделяющие сладкую жидкость.[20]
Да, я преступник. Моё преступление — любопытство. Моё преступление в том, что я сужу людей не по тому, как они выглядят, а по тому, что они говорят и думают. Моё преступление в том, что я намного умнее вас. Это то, что вы мне никогда не простите.
Я хакер. И это мой манифест. Вы можете остановить одного из нас, но вам не остановить нас всех… в конце концов, мы все одинаковы.
— Ллойд Блэнкеншип (The Mentor). Манифест Хакера, 8 января 1986
Человек, а тем более группа людей повсюду привлекают к себе внимание серых ворон. Эти птицы ведут наблюдения за нами не из праздного любопытства. Они давно приметили, что там, где люди задерживаются на достаточно продолжительное время, нередко можно найти что-нибудь съестное...[21]
Лицо Рене-Жюста Гаюи побледнело, когда небольшой образец исландского шпата выскользнул из его рук, упал на пол и разбился. Однако, когда он наклонился, чтобы собрать осколки, его замешательство неожиданно сменилось любопытством. Гаюи заметил, что сколы кусков, на которые разбился образец, оказались гладкими с ровными углами, а вовсе не шершавыми и беспорядочными, какими были внешние поверхности исходного образца. Он также обратил внимание, что грани небольших осколков встречаются под в точности одинаковыми углами.
Это, конечно, был не первый случай, когда кто-то разбивал камень. Но это был один из тех редких моментов в истории, когда наблюдение из повседневной жизни привело к научному прорыву, поскольку наблюдатель обладал чутьём и подготовкой, необходимыми, чтобы оценить значимость произошедшего.[22]
«Я в Париже!» Эта мысль производит в душе моей какое-то особливое, быстрое, неизъяснимое, приятное движение… «Я в Париже!» ― говорю сам себе и бегу из улицы в улицу, из Тюльери в поля Елисейские, вдруг останавливаюсь, на всё смотрю с отменным любопытством: на домы, на кареты, на людей. Что было мне известно по описаниям, вижу теперь собственными глазами ― веселюсь и радуюсь живою картиною величайшего, славнейшего города в свете, чудного, единственного по разнообразию своих явлений.[23]
...прекрасное не для всех; оно непонятно даже людям умным, но не одарённым особенною чувствительностью: не всякий может читать с чувством, каждый с любопытством. Читайте же роман, трагедию, поэму, как вы читаете путешествие. Странствователь описывает вам и весёлый юг, и суровый север, и горы, покрытые вечными льдами, и смеющися долины, и реки прозрачные, и болота, поросшие тиною, и целебные, и ядовитые растения. Романисты, поэты изображают добродетели и пороки, ими замеченные, злые и добрые побуждения, управляющие человеческими действиями. Ищите в них того же, чего в путешественниках, в географах: известий о любопытных вам предметах; требуйте от них того же, чего от учёных: истины показаний.
Я не уснул ни на минуту; я был поражён одной идеей, которая вам покажется безумной, — идеей, что благодетель мой может оказаться палачом. А что если этот человек не отвезет меня в Шлиссельбург, за восемнадцать лье от Петербурга, а вместо этого по выезде из города предъявит приказ препроводить меня в Сибирь, дабы я искупал там своё неподобающее любопытство — что я тогда буду делать, что скажу? для начала надобно будет повиноваться; а потом, когда доберусь до Тобольска, если доберусь, я стану протестовать…
У покойницы моей бабушки, как у всех тогдашних старушек, жили постоянно бедные дворянки, компанионки, приживалки. Им-то по вечерам читал Гоголь свои первые произведения. Вскоре после странного знакомства я шел однажды по коридору и услышал, что кто-то читает в ближней комнате. Я вошёл из любопытства и нашел Гоголя посреди дамского домашнего ареопага. Александра Николаевна вязала чулок, Анна Антоновна хлопала глазами, Анна Николаевна по обыкновению оправляла напомаженные виски. Их было ещё две или три, если не ошибаюсь. Перед ними сидел Гоголь и читал про украинскую ночь. «Знаете ли вы украинскую ночь? Нет, вы не знаете украинской ночи!»[24]
«Сa a commence!» (началось!) сказала мне в пятницу утром, 23 июня, прачка, принесшая белье. По ее словам, большая баррикада была воздвигнута поперек бульвара, недалеко от ворот Сен-Дени. Я немедленно отправился туда.
Сначала ничего особенного не было заметно. Те же толпы народа перед открытыми кофейнями и магазинами, то же движение карет и омнибусов; лица казались несколько оживленнее, разговоры громче и, странное дело! — веселее… вот и все. Но чем дальше я подвигался, тем более изменялась физиономия бульвара. Кареты попадались все реже, омнибусы совсем исчезли; магазины и даже кофейни запирались поспешно — или уже были заперты: народу на улице стало гораздо меньше. Зато во всех домах окна были раскрыты сверху до низу; в этих окнах, а также на порогах дверей, теснилось множество лиц, преимущественно женщин, детей, служанок, нянек, — все это множество болтало, смеялось, не кричало, а перекликивалось, оглядывалось, махало руками — точно готовилось к зрелищу; беззаботное, праздничное любопытство, казалось, охватило всю эту толпу.[25]
Священник Минского полка, молодой, весьма развитый человек, стал служить напутственный молебен. Помню, что, стоя на коленях, я с любопытством смотрел на интересную картину, бывшую передо мною: направо последние лучи закатившегося солнца и на светло-красном фоне неба и воды черным силуэтом выделяющиеся миноноски, дымящие, разводящие пары...[26]
Ещё два раза подошёл я к окну, чтоб показать, что не ухожу только из-за грозы, но наконец моя душа переполнилась горечью на бывшего товарища и на все это семейство, у которого я прожил несколько лет. Пока я доставлял им доход, думалось мне, как сын богатого помещика, они объявляли меня «членом своего семейства», а теперь явно хотят отделаться от меня, как от человека опасного, удовлетворив своё праздное любопытство.[27]
Ястреба сделать ручным мне не удалось, хотя он и ел с моих рук и уже не клевал мои пальцы, когда я убирал его клетку. Сурок прогуливался по лежанке печи, по постели Михалыча и снова забирался в клетку. Погубило его или праздное любопытство, или желание совершить побег.[28]
В Городке таксист свернул не туда, запутался, приметы не совпадали ― непредуказанное поле ― и ни одного пешехода. Первый человек, который попался мне на глаза, стоял на корточках за дачным забором: коричневый, голый до пояса, весь обожжённый солнцем; он полол гряды на пологом, пустом, выжженном солнцем участке. Шофёр притормозил, и я через опущенное стекло спросила, где дача Чуковского. Он выпрямился, отряхивая землю с колен и ладоней, и, прежде чем объяснить нам дорогу, с таким жадным любопытством оглядел машину, шофера и меня, будто впервые в жизни увидал автомобиль, таксиста и женщину. Гудя, объяснил. Потом бурно: «Вы, наверное, Лидия Корнеевна?»[29]
Байка о петухе, поклевавшем винных ягод из настойки и будто бы ощипанном хозяйкой, посчитавшей, что Петро околел, по крайней мере наполовину соответствует истине. Отчасти из любопытства, отчасти из озорства мы с приятелем лет двадцать назад, обретаясь на хуторе Верхнего Дона, провели эксперимент: заманили петуха в загородку и дали ему наклеваться пшеницы, размоченной в самогонке. Петух на глазах у нас захмелел. Выйдя к курам, остановился он в странном раздумье, наклонял голову то вправо, то влево, как бы соображая, что ему полагается делать, и к изумлению всех повалился посреди двора набок. Испытывая некоторую вину перед птицей, мы отнесли петуха в холодок, и он долго отлеживался, прежде чем выйти к курам и приступить к исполнению своих обязанностей.[30]
Интересно, эвенкийский «исландский шпат», золото оптики, уже тоже весь куда-нибудь продали? Если продали, то где деньги? В Чечне? Ответная мещанская мудрость: «Любопытство не порок, но большое свинство».[13]
— Евгений Попов, Подлинная история «Зеленых музыкантов», 1997
Капитан и моторист, постоянно бившие себя в синие от татуировки груди и рассказывавшие чудовищные морские истории, видя моё детское любопытство, тут же предложили мне постоять на руле, объяснив нехитрое управление катером и повесив на шею бинокль, а сами пошли в кубрик допивать. Так я, польщённый доверием, и вёл катер по хмурому сентябрьскому Енисею от Игарки до Туруханска, пока к концу суток не задремал за рулем и, перепутав спросонок белые бакены с красными и сойдя с фарватера, лихо посадил катер на мель, поломав перо руля. Сильной волной потерявший управление катер начало гулко бить о камни.[31]
Григорий Михайлович Козинцев любезно поздоровался, усадил меня в кресло и предложил прочитать текст роли. Я, нимало не смущаясь, принялась читать, как учил Вертинский, важно произносила слова, медленно растягивая их. Григорий Михайлович с любопытством и удивлением смотрел на меня и, наконец потеряв терпение, предложил: «Лидия Владимировна, а вы не могли бы просто прочитать ваш текст? Так, как вы говорите в жизни?»[32]
— Вот одно из первостепенных чудес вашего века, — сказал я потихоньку профессору. — Женщины ваши нелюбопытны!
— Люди догадались, наконец, — сказал профессор, — что важнейшая пружина общественного благосостояния есть воспитание женщин, имеющих влияние на мужчин от колыбели до могилы. Усовершенствование женского воспитания, — продолжал он, — истребило в них любопытство, сию вредную страсть, причинившую множество расстройств не только в семействах, но даже в государствах.
— А болтливость? — спросил я.
— Придавлена падением любопытства, — отвечал он.
Мы получили сказанное разрешение без труда и отправились в улицу Морг. Это один из самых жалких переулков между улицами св. Рока и Ришелье. Дом было очень легко найти, потому что перед ним всё ещё стояла небольшая толпа, глазевшая с бессмысленным любопытством на его закрытые ставни.[33]
Тёплый, дождливый летний день всегда имел для меня большую прелесть. Грудь освежается, вдыхая влажный душистый воздух, в голове становится туманно, а на сердце тепло и ясно; какая-то здоровая, веселая лень разливается по всему существу; но на этот раз я была беспокойна, меня мучили догадки и любопытство.[34]
Беседа шла неловкая и неприятная, несмотря на развязность Устеньки и Белецкого и желание их развеселить компанию. Оленин мялся, придумывал, что бы сказать, чувствовал, что внушает любопытство, может быть, вызывает насмешку и сообщает другим свою застенчивость.
Софи робко села на одно пустое место. Она в первый еще раз обедала одна. Впрочем, ей было весело: все почти мужчины с заметным вниманием и любопытством смотрели на неё.[35]
Я увидел, — о боже! — я увидел несчастного Ивана Матвеича в ужасных челюстях крокодиловых, перехваченного ими поперёк туловища, уже поднятого горизонтально на воздух и отчаянно болтавшего в нем ногами. Затем миг — и его не стало. Но опишу в подробности, потому что я всё время стоял неподвижно и успел разглядеть весь происходивший передо мной процесс с таким вниманием и любопытством, какого даже и не запомню.[36]
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.[37]
Когда ему подали щи, к его столу подошла еще новая, столь же незнакомая личность с лысиной, с бритым лицом и в золотых очках. Этот новый господин был одет в шёлковый костюм и тоже имел золотые часы. Всё время он говорил по-французски, с любопытством осматривал кушанья и посетителей, так что нетрудно было узнать в нем иностранца.[38]
С тупым удивлением и не без страха, точно видя перед собой выходцев с того света, он, не мигая и разинув рот, оглядывал кумачовую рубаху Егорушки и бричку. Красный цвет рубахи манил и ласкал его, а бричка и спавшие под ней люди возбуждали его любопытство; быть может, он и сам не заметил, как приятный красный цвет и любопытство притянули его из поселка вниз, и, вероятно, теперь удивлялся своей смелости.[39]
Назло суровостям полярного лета, он развёл в парниках овощи и ценою неслыханных забот выращивал огурцы длиной в полтора дюйма и картофель величиной в орех. Репа и редька ему удавались лучше, и в минувшее лето ему удалось вырастить один экземпляр редьки в полтора фунта весом, который служил предметом любопытства и рассмотрения для всего города.
Но появился на свете один слон, молоденький слон, слонёнок, который отличался неугомонным любопытством и поминутно задавал какие-нибудь вопросы. Он жил в Африке и всю Африку одолевал своим любопытством. Он спрашивал своего высокого дядю страуса, отчего у него перья растут на хвосте; высокий дядя страус за это бил его своей твёрдой-претвердой лапой. Он спрашивал свою высокую тетю жирафу, отчего у нее шкура пятнистая; высокая тетя жирафа за это била его своим твердым-претвердым копытом. И все-таки любопытство его не унималось!
Он спрашивал своего толстого дядю гиппопотама, отчего у него глаза красные; толстый дядя гиппопотам за это бил его своим широким-прешироким копытом. Он спрашивал своего волосатого дядю павиана, отчего дыни имеют такой, а не иной вкус; волосатый дядя павиан за это бил его своей мохнатой-премохнатой рукой. И всё-таки любопытство его не унималось! Он задавал вопросы обо всем, что только видел, слышал, пробовал, нюхал, щупал, а все дядюшки и тётушки за это били его. И всё-таки любопытство его не унималось!
...в бледных небесах ледяные громады яснели, вздымаясь, точно исполинская, воздвигнутая Богом, стена между двумя мирами. Они манили к себе и притягивали, как будто за ними была последняя тайна, единственная, которая могла утолить его любопытство. Родные, желанные, хотя от них отделяли его неприступные бездны, казались близкими, как будто довольно было протянуть руку, чтобы прикоснуться к ним, и смотрели на него, как на живого смотрят мертвые ― с вечною улыбкою, подобною улыбке Джоконды.[40]
— Да хорошо, хорошо, — рассеянно говорил Ваня, с любопытством смотря на низенькую избушку, розовые мальвы вокруг и на завалине, в белой рубашке, синих портах и небольшой скуфейке на голове, седого старика с длинной узкой бородой и живыми весёлыми глазами.
— Михаил Кузмин, «Крылья (Повесть в трех частях)», 1906
Это был узкий конверт серой английской бумаги, заклеенный синей институтской облаткой и надписанный рукою самой Натальи Ивановны, судя по крупному и неверному почерку, года двадцать три тому назад, когда ей было семнадцать. Письмо было адресовано тому студенту, соседу по именью, с которым она двадцать три года тому назад однажды в майский дождь поцеловалась и о котором уже ничего не помнила, кроме того, что он ходил в шёлковой вышитой малороссийской рубашке. С волнением необъяснимого любопытства она коснулась этого некогда написанного, но не отосланного письма и быстро разорвала конверт шпилькой.[41]
Явление грозы со снегом было так ново и необычно, что все с любопытством посматривали на небо, но небо было тёмное, и только при вспышках молнии можно было рассмотреть тяжёлые тучи, двигавшиеся в юго-западном направлении. Один удар грома был особенно оглушителен.[42]
...положение жениха самое дурацкое. Представьте себе молодого человека, с растерянным, искажённым лицом, бледного, с трясущимися руками, заключённого в чёрный фрак и в цилиндр, замкнутого в белый шёлковый жилет, зажатого в лаковые ботинки, выслушивающего идиотские поздравления и шуточки друзей, наставления родителей, и безмолвное, остолбенелое, истерическое любопытство полдюжины горничных, прачек с ближайшего квартала и мальчишек из бакалейной лавки, забравшихся спозаранку в церковь, чтобы «видеть жениха и невесту».
На взгляд Тани, в толстухе было что-то овощное: какой-то брюквенный цвет лица, волосы, гладко приглаженные, лежали луковой шелухой, она была рыхла, уши краснели от любопытства, прозрачные, как ломтики свеклы.[43]
Пожалуй, поклонись всем знаемым… И впредь буду писать тайными чернилами, ― подержи на огне ― прочтёшь… А для виду буду писать чёрными чернилами, где пристойно будет, такие слова: «Пожалуй, поклонись господину моему генералу и побей челом, чтоб пожаловал, не покинул маво домишку»… Остальное всё ― тайными чернилами, а то здешние людишки зело любопытные…»[44]
Почти ныряя, моряки освободили шлюпку, перебрались в неё и, покинув корабль, достигли отмели. Штук шесть крокодилов проявили признаки любопытства при виде шлюпки в их непосредственном соседстве. Выйти на берег через отмель можно было лишь мимо крокодильих челюстей, поэтому было решено на шлюпке пересечь бухту наискось, к противоположному берегу.[45]
Праву с улыбкой вспомнил, как летели Коравье и Росмунта на вертолёте. Сначала оба зажмурились и долго не открывали глаз. Потом Праву удалось уговорить Коравье взглянуть на землю. Любопытство пересилило страх. Коравье пододвинулся к окну и тут же отпрянул назад. Но люди, сидящие у круглых окошек, продолжали спокойно смотреть на землю. Непривычно и странно выглядела тундра с высоты.[46]
— Юрий Рытхэу, «В долине Маленьких Зайчиков», 1977
Раньше Горбовский был в меньшинстве, а теперь семьдесят процентов Комиссии приняли его гипотезу. «Жук в муравейнике»… Ах, как это было бы прекрасно! Как хочется верить в это! Умные дяди из чисто научного любопытства сунули в муравейник жука и с огромным прилежанием регистрируют все нюансы муравьиной психологии, все тонкости их социальной организации. А муравьи-то перепуганы, а муравьи-то суетятся, переживают, жизнь готовы отдать за родимую кучу, и невдомек им, беднягам, что жук сползет в конце концов с муравейника и убредет своей дорогой, не причинив никому никакого вреда… Представляешь, Мак? Никакого вреда! Не суетитесь, муравьи!
А он сказал, что так и есть. Потому что все слова связаны между собой не грамматикой, а реальной жизнью, опытом и соединены забытыми смыслами.
Но Настя сказала: хватит, ― и взялась руками за голову. Потому что ещё не забыла, как Зотов объяснил ей разницу между «любопытством» и «любознательностью»: любо-пытство ― это любовь к пытке, а любо-знательность ― это любовь к знанию. Естествопытатель пытает естество, натуру, и она вопит, а он записывает показания. А естествознание за природой наблюдает, т. е. блюдет её, хранит и делает любовные выводы. Естествознание ― это нянька и бабушка у ребенка, а у естествопытания ― бомба. Они втроем ― Настенька, Люська и Серега-второй ― взялись читать, зотовские записки не из любознания, а из любопытства.
«Хватит! ― сказала Настя. ― Хватит!» Но Зотов не мог остановиться.[12]
Александр вздрогнул: на скатерти, неподалеку от набора джемов, сидела маленькая, не длиннее чайной ложки, изумруднаяящерица. Глазёнки, крошки смарагда, с любопытством смотрели на него. На мгновение выскочил раздвоенный язычок.[47]
Уже давно она не ощущала такого любопытства, что же произойдёт дальше. Должна ли она позволять ему прикасаться губами к своим волосам? Имеет ли она право испытывать подобное любопытство? Что бы ей хотелось, чтобы произошло дальше? У нее есть красивый муж, объект зависти всех ее сотрудниц. Как далеко она может пойти, чтобы ощутить нечто большее, нежели этот давно забытый трепет, когда мужчина вновь и вновь целует твои волосы и закрывает при этом глаза? Муж давно уже не целовал ее волосы и вообще он… такой чудовищно предсказуемый.
Миновать не знавших сияния, Не истратить искры огня… Кто не знал моего содрогания, Отойди от меня!
Дальше, дальше, слепые, странные!
Вас душит любопытство и смех!
Мои думы ― веселые, слова несказанные!
Я навек ― один! ― Я навек ― для всех![49]
— Александр Блок, «Символ мой знаком отметить...» (NOLI TANGERE CIRCULOS MEOS), 19 марта 1903
Любопытствие, мой друг, не порок.
Любопытствие, мой друг, не грешок.
Любопытствие, мой друг, лишь недуг,
Хочешь вылечиться в срок? — пей касторочку, дружок.[8]
Пусть лучше каждый пишет торжественно и молча,
Затем, написанное не читая вслух,
Свернем листы в пергаментную трубку,
Укупорим в железныйчёрный ящик
И закопаем где-нибудь под дубом,
Как золото закапывали в старину. ―
Потомкам будет любопытней, торжественней для нас.[50]
— Сергей Нельдихен, «На фисгармонии чердачных скважин...» (из цикла «Праздник»), 1920
— Георгий Оболдуев, «Буйное вундеркиндство тополей...» (Живописное обозрение), 1927
Моё назревающее пребыванье в этом мире есть градация
от любопытства и желанья к боязни и скуке.
Трогательна взаимность встреч, не подёрнутая начальными ляпсусами от избытка или недостатка откровенностей.[51]
— Георгий Оболдуев, «Поэтическое обозренье» (стихотворно-прозаические фрагменты), 1931
Слишком любопытный половой,
Приникая к щёлке головой,
Снова, Снова, Снова слышит ворох
Всяких звуков, шарканье и шорох,
Возгласы, названия газет
И слова, не разберет которых ―
Слово «никогда» и слово «нет».[9]
— Что вы, ребята, что!?! По недоразумению за вами шел. Чистое любопытство.
— А ну, перекрестись!
— Вот-те крест.
— Смотри, дед! Через это-своё любопытство ты можешь когда-нибудь смерть принять.
↑ 12Буслаев Ф.И. О литературе: Исследования. Статьи. — Москва, «Художественная литература», 1990 г.
↑ 12Д.И.Писарев, Сочинения в четырёх томах. Том 1. Статьи и рецензии 1859-1862. Москва: Государственное Издательство Художественной Литературы, 1955 год
↑ 12Е. Попов, Подлинная история «Зеленых музыкантов». ― М.: Вагриус, 1999 г.
↑Дневныя записки путешествія доктора и Академіи Наукъ адъюнкта Ивана Лепехина по разнымъ провинціямъ Россійскаго государства, 1768 и 1769 году. Въ Санктпетербургѣ при Императорской Академіи Наукъ, 1795 году
↑Г. А. Кожевников. Проклятый Вопрос : К современному положению Университета. — М.: «Человек», № 2, 2005 г.
↑Ходасевич В. Книги и люди. Новые стихи. (рецензии) — Париж. Возрождение. 28 марта 1935 г.
↑Б. Казаков. Кобальт. ― М.: «Химия и жизнь», № 6, 1965 г.
↑Олег Куваев. Птица капитана Росса. Два цвета земли меж двух океанов. Две повести. — Магадан, 1970 г. — 224 с.
↑Денисова Г. А. Удивительный мир растений. Пособие для учащихся. — Москва: Просвещение, 1981 г. — 236 с.
↑В. Вишневский. Коллекция птичьих гнезд. — М.: «Наука и жизнь», 2006 г.
↑Стейнхардт П. Невозможность второго рода. Невероятные поиски новой формы вещества. — М.: АСТ, 2019 г.
↑Карамзин. Н.М. Письма русского путешественника. — Москва: Советская Россия, 1982. — 608 с. — (Библиотека русской художественной публицистики). — 100 000 экз.
↑Владимир Соллогуб в сборнике: Гоголь в воспоминаниях современников. — М.: Художественная литература, 1952 г.
↑Тургенев И. С., Собрание сочинений в 12-ти томах. — Москва: «Художественная литература», 1976—1979 гг. — том 11.
↑Верещагин А. В. Повести. Очерки. Воспоминания. ― М.: «Советская Россия», 1990 г.
↑Н. А. Морозов. «Повести моей жизни». — М.: Наука, 1965 г.
↑Петров-Водкин К. С., «Хлыновск. Пространство Эвклида. Самаркандия». — М: «Искусство», 1970 г.
↑Л. К. Чуковская. Из дневника. Воспоминания. ― М.: «Время», 2010 г.
↑Песков В.М. Полное собрание сочинений. Том 18. «Посиделки на закате» — М.: «Комсомольская правда», 2014 г.
