Михаил Алексеевич Кузмин
| Михаил Кузмин | |
| |
| Михаил Кузмин (ок. 1911) | |
 Статья в Википедии
| |
 Произведения в Викитеке
| |
 Медиафайлы на Викискладе
|
Михаи́л Алексе́евич Кузми́н (1872—1936) — русский литератор (поэт, прозаик, драматург, переводчик, критик) и композитор Серебряного века.
Первый в России мастер свободного стиха. Его дебютный и последний стихотворные циклы — «Александрийские песни» (1906) и «Форель разбивает лёд» (1929) — стали вехами в истории русской поэзии. Повесть «Крылья» (1906) открывает в русской художественной прозе новую тему однополой любви. Жил и работал в Санкт-Петербурге, умер в Ленинграде.
Цитаты в прозе из беллетристики[править]
— Понятно, раз я влюблен! — и, позабыв, что он разговаривает с незнавшим его дел Ваней, Кока оживился: — чудная девушка, образованная, музыкантша, красавица, и как богата! Только она — хромая. И вот хожу сюда каждый день видеть ее, она здесь гуляет от 3—4 часов, и Штруп, боюсь, ходит не затем же ли. | |
| — «Крылья» (Повесть в трех частях), 1906 |
Когда они проходили соборную площадь, чтобы пройти в ресторан Джотто, посещаемый духовенством, они встретили старого графа Гидетти, нарумяненного, в парике, шедшего почти опираясь на двух молоденьких девушек скромного, почти степенного вида. Ваня вспомнил рассказы про этого полуразвалившегося старика, про его так называемых «племянниц», про возбужденья, которых требовали притупленные чувства этого старого развратника с мертвенным накрашенным лицом и блиставшими УМОМ и остроумием живыми глазами; он вспомнил его разговоры, где из шамкающего рта вылетали парадоксы, остроты и рассказы, все более и более теряющиеся в наше время, и ему слышался голос Джузеппе, говоривший: «Да, если у кого и шесть и четыре пальца, так Господь Бог же наделил его такими ногами и ходить ему нужно, как и другим».[1] | |
| — «Крылья» (Повесть в трех частях), 1906 |
Отправляться вверх по Неве было бы слишком тоскливо, да пожалуй у неё не было бы времени на такую долгую прогулку. Но Виктор не унывал. Нева была тотчас заменена Сестрорецком и качающаяся каюта — тряским вагоном. Сквозь стекла ресторана они смотрели, как дождь падал на белесое море, которое казалось светлее неба, но в сердце Виктора был такой же радостный ветер и трепетание, как и в тот счастливый день. Он даже искал искусственных аналогий, чтобы объяснить в благоприятную сторону все внешние явления; он говорил: | |
| — «Напрасные удачи», 1908 |
Цитаты в прозе из публицистики и дневников[править]
Продолжая аналогию между русским Чайковским и французским Массне, нельзя опустить, что последнего часто с пренебрежением называли «музыкантом для швеек». Конечно, про нашего Чайковского этого нельзя сказать, хотя в этой кличке нет ничего унизительного. Но я сомневаюсь, чтобы и парижские швейки распевали Массне. Если же в психологии лирики Массне есть элементы однородные с психологией мелких городских ремесленниц, то это придает только новый интерес его произведениям, ставя их наравне с песнями Беранже. Но мне кажется, что это только шутка, которая легко может быть обращена в похвалу. Чайковский от таких шуток безусловно застрахован как техникою своих вещей, так и общим, слишком интеллигентным характером своего творчества.[3]. | |
| — из статьи «Чехов и Чайковский», 1918 |
Анекдоты о «развесистой клюкве», об «Иоанне Грозном, за свою жестокость прозванном Васильевичем» и т. п. хорошо известны, но доказывают столько же легкомысленное невежество и беззаботность Ал. Дюма, как и не менее легкомысленное пренебрежительное отношение с нашей стороны к иностранным писателям, бравшимся за русские сюжеты. Конечно, дух и характер чужого народа ― вещь малодоступная даже гению и, может быть, «Каменный гость» Пушкина так же странен для испанца, как «Великий князь Московский» Кальдерона, «Дмитрий Самозванец» Шиллера, для нас. <...> Дюма, конечно, легкомыслен, но еще легкомысленнее ко всей иностранной литературе, где говорится о России, относиться как к «развесистой клюкве».[3] | |
| — «Россия в иностранцах», 1919 |
Продолжается внутренняя и постоянная полемика с христианством за его интернациональность. По-моему, религия ― это такая народная, домашняя, родная, задушевная вещь, что не может быть международной. Она связана с характером местности, с климатом, с обычаями, цветом волос, могилами. И египетская, и греческая, и персидская, и друиды, всякий по-своему хвалит бога.[4] | |
| — из дневника 1934 года |
Это была крупная, громоздкая женщина с широким (пятиугольным) лицом, скуластым и истасканным, с негритянским ртом, огромными порами на коже, выкрашенным, как доска, в нежно-розовую краску, с огромными водянисто-белыми глазами среди грубо наведенных свинцово-пепельных синяков. Волосы едва ли натурального льняного цвета, очень тонкие, вились кверху вокруг всей головы, делая ее похожей на голову медузы или, более точно, на голову св. Георгия Пизанелло. Лицо было трагическое и волшебное, Сивиллы и аэндорской пророчицы. Ходила она в каких-то несшитых хитонах разнообразных цветов (чаще всего оранжевых, розовых, желтых, но и мальвовых, и синих, и морской воды, и жемчужных). К ней дивно шли аквамарины, тогда и глаза ее голубели. Для здравого взгляда, не говоря уже об обывателях, она представлялась каким-то чудовищем, дикарским мавзолеем.[4] | |
| — из дневника 1934 года |
Цитаты в стихах[править]
| — «Целый день», 1906-1907 |
Маркиз гуляет с другом в цветнике. | |
| — «Разговор», 1908 |
Протянуло паутину | |
| — «Протянуло паутину....» (из цикла «Осенние озера»), 1908 |
| — «Глосса», 1909 |
| — «Осенний май», 1910 |
Сегодня что: среда, суббота? | |
| — «Сегодня что: среда, суббота?..», 1912 |
| — «Стихи на открытие книжной лавки», 1918 |
| — «Живётся нам не плохо...», 1921 |
Вы скажете: «буря в стакане | |
| — «Интермеццо» (из цикла «Лесок»), 1921 |
Кого, признаться, не пленяло | |
| — «Поездка», 1922 |
Турин, Турин, | |
| — «Зеркальным золотом вращаясь...», 1923 |
| — «Все четверо», 1927 |
Цитаты из романсов и песен[править]
| — «Дитя и роза» (романс),[9] 1907 |
Цитаты о Кузмине[править]
Умер Кузмин. Литфонд разослал отпечатанные на машинке повестки с приглашением на похороны члена Союза писателей «Кузьмина М. А.» . Кроме грубости и невежества ― мягкий знак в фамилии покойного и поставленные после фамилии инициалы ― в составлении текста принимала участие еще хитрость. Объяснив, что Михаил Кузмин состоял членом союза, Литфонд придал делу погребения ведомственный характер. Большая часть пригласительных повесток пришла на другой день после похорон. Притом руководители литературных организаций сами не явились и прислали оркестр из трех унылых музыкантов в шинелях. Эстетам это понравилось. Я думаю, это понравилось бы Кузмину, который был прожженным эстетом и знал толк в нелепых и горьких вещах. Хоронили из больницы имени Куйбышева. Провожающих пришло немного, но они забили узкое помещение перед мертвецкой. В мертвецкую входили теснясь и вытягивая шею. Это были похороны без родственников. За гробом шли под легким дождем. Присутствующие вполголоса осуждали отсутствующих; они чувствовали, что совершают акт необязательный и культурный. Искреннее других были тронуты старые эстеты; их прошлое ― их полноценное прошлое ― умерло еще раз.[10] | |
| — Лидия Гинзбург, «Записные книжки. Воспоминания. Эссе», март 1936 |
О Кузмине в Москве шли легенды. О каждом поэте идут легенды, и слагают их все та же зависть и злостность. Припев к слову Кузмин был «жеманный, мазаный». | |
| — Марина Цветаева, «Нездешняя встреча», 1936 |
Тут надо кстати сказать, что умер Кузмин, ― уже при большевиках, ― будто бы так: с Евангелием в одной руке и с «Декамероном» Боккаччио в другой. При большевиках всякое кощунственное непотребство расцвело уже махровым цветом.[12] | |
| — Иван Бунин, «Из воспоминаний. Автобиографические заметки», 1948 |
Холодный электрический свет освещал мертвенные лица пытавшихся веселиться людей, но веселья не получалось. Создавалось такое впечатление, как будто власть незаметно перешла от «Друзей собаки» к «фармацевтам». Музыка гремела, оглушала, но не радовала. Поэт Михаил Кузмин по-прежнему пел свои стихи, сам себе аккомпанируя. Так же блестело его золотое пенсне, но все, вместе взятое, было уже не то. Надвигавшееся крушение империи не могло не повлиять на настроение и поведение интеллигенции.[13] | |
| — Рюрик Ивнев, «Бродячая собака», 1967 |
| — Эмма Герштейн, «Мандельштам в Воронеже» (по письмам С. Б. Рудакова), 1980-е |
Источники[править]
- ↑ 1 2 М. Кузмин. Подземные ручьи: Романы, повести, рассказы. — СПб.: Северо-Запад, 1994 г.
- ↑ М. А. Кузмин. Собрание сочинений. — П.: Издание М. И. Семёнова, 1915 г. — Т. V
- ↑ 1 2 М. Кузмин. Условности. — Петроград: Полярная Звезда, 1923 г.
- ↑ 1 2 Кузмин М. А. Дневник 1934 года. — СПб: Издательство Ивана Лимбаха, 1998 г.
- ↑ М. Кузмин. «Избранные произведения». — Л.: «Художественная литература», 1990 г. — стр. 40
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 М. Кузмин. Стихотворения. Новая библиотека поэта. — СПб.: Академический проект, 2000 г.
- ↑ 1 2 М. Кузмин. «Избранные произведения». — Л.: «Художественная литература», 1990 г.
- ↑ М. А. Кузмин. «Дитя и роза» (романс), ноты издательства «Эвтерпа», Петроград, 1918 г.
- ↑ Этот манерный романс был самым популярным в музыкальном творчестве Кузмина, он много раз переиздавался нотным издательством «Эвтерпа», а также стал поводом для пародий и ответов, самая известная из которых (под названием Дитя, не спеши) принадлежала перу популярного в предреволюционные годы автора-эксцентрика Михаила Савоярова.
- ↑ Лидия Гинзбург. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. Санкт-Петербург, Искусство-СПБ, 2002 г.
- ↑ М.И. Цветаева. Собрание сочинений: в 7 томах. — М.: Эллис Лак, 1994-1995 г.
- ↑ Бунин И.А., «Гегель, фрак, метель». — М.: «Вагриус», 2008 г.
- ↑ Рюрик Ивнев. «У подножия Мтацминды». — М.: «Советский писатель», 1981 г.
- ↑ Эмма Герштейн. Мемуары. — М.: Захаров, 2002 г.