Двенадцать

Материал из Викицитатника

«Двенадцать» — поэма Александра Блока 1918 года, одна из признанных вершин его творчества.

Цитаты[править]

  •  

Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнём-ка пулей в Святую Русь.. — 2

  •  

Вот так Ванька — он плечист!
Вот так Ванька — он речист!
Катьку-дуру обнимает,
Заговаривает...

Запрокинулась лицом,
Зубки блещут жемчугом...
Ах ты, Катя, моя Катя,
Толстоморденькая... — 4

  •  

В кружевном белье ходила —
Походи-ка, походи!
С офицерами блудила —
Поблуди-ка, поблуди!
<…>
Гетры серые носила,
Шоколад Миньон жрала,
С юнкерьём гулять ходила —
С солдатьём теперь пошла?

Эх, эх, согреши!
Будет легче для души! — 5

  •  

Стоит буржуй, как пёс голодный,
Стоит безмолвный, как вопрос.
И старый мир, как пёс безродный,
Стоит за ним, поджавши хвост. — 9

  •  

Только нищий пёс голодный
Ковыляет позади…
— Отвяжись ты, шелудивый,
Я штыком пощекочу!
Старый мир, как пёс паршивый,
Провались — поколочу! — 12

  •  

…Так идут державным шагом,
Позади — голодный пес,
Впереди — с кровавым флагом,
И за вьюгой, невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз —
Впереди — Исус Христос. — 12, последняя строфа поэмы

Цитаты о поэме[править]

  •  

 «Двенадцать» — какие бы они ни были — это лучшее, что я написал. Потому что я тогда жил современностью. Это продолжалось до весны 1918 года. А когда началась Красная Армия и социалистическое строительство (он как будто поставил в кавычки эти последние слова), я больше не мог. И с тех пор не пишу.[1]:360

  Александр Блок о своей поэме (со слов Георгия Петровича Блока)
  •  

 …В январе 1918-го года я в последний раз отдался стихии не менее слепо, чем в январе девятьсот седьмого или в марте девятьсот четырнадцатого. Оттого я и не отрекаюсь от написанного тогда, что оно было писано в согласии со стихией (с тем звуком органическим, которого он был выразителем всю жизнь), например, во время и после окончания «Двенадцати» я несколько дней ощущал физически, слухом, большой шум вокруг — шум слитный (вероятно шум от крушения старого мира). Поэтому те, кто видит в Двенадцати политические стихи, или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи, или одержимы большой злобой,— будь они враги или друзья моей поэмы.[1]:357-358

  Александр Блок, «Поздние статьи»
  •  

Я задал вопрос о том, как была написана поэма Двенадцать, и Александр Александрович охотно рассказал:
Поэма писалась довольно быстро. Стояли необыкновенные вьюжные дни. Сначала были написаны отдельные строфы, но не в том порядке, в каком они оказались в окончательной редакции.
Блок тут же достал черновую рукопись. Я заметил, что в ней мало зачёркнутых строк, а на полях написаны варианты.
— Слова „Шоколад Миньон жрала“ принадлежат Любови Дмитриевне, — сообщил Блок. — У меня было „Юбкой улицу мела“, а юбки теперь носят короткие.[2]:210

  Самуил Алянский, «Воспоминания о Блоке»
  •  

«Двенадцать» — ироническая вещь. Она написана даже не частушечным стилем, она сделана «блатным» стилем. Стилем уличного куплета вроде савояровских.[3]

  Виктор Шкловский, «Гамбургский счёт: Статьи, воспоминания, эссе», (1914—1933)
  •  

Блок и Гумилев ушли из жизни, разделенные взаимным непониманием. Блок считал поэзию Гумилева искусственной, теорию акмеизма ложной, дорогую Гумилеву работу с молодыми поэтами в литературных студиях вредной. Гумилев, как поэт и человек, вызывал в Блоке отталкивание, глухое раздражение. Гумилев особенно осуждал Блока за «Двенадцать». Помню фразу, сказанную Гумилевым незадолго до их общей смерти, помню и холодное, жестокое выражение его лица, когда он убежденно говорил: «Он (т.е. Блок), написав «Двенадцать», вторично распял Христа и еще раз расстрелял Государя». Я возразил, что, независимо от содержания, «Двенадцать», как стихи, близки к гениальности. ― «Тем хуже, если гениальны».[4]

  Георгий Иванов, «Петербургские зимы», 1952
  •  

 Говоря блоковскими словами, «Двенадцать» сосредоточили в себе всю силу электричества, которым был перенасыщен воздух Октября. (Товарищ, винтовку держи, не трусь! Пальнём-ка пулей в Святую Русь...)[5]:514

  Владимир Орлов, «Гамаюн, птица вещая»
  •  

С чтением «Двенадцати» неизменно выступала Любовь Дмитриевна. Пропаганда великой поэмы, бесспорно, была её серьёзной заслугой.
Однако, по почти единодушным отзывам слушавших Любовь Дмитриевну, читала она плохо, впадая в дурную театральщину. Крупная, казавшаяся даже громоздкой женщина с высоко, до самых плеч, обнажёнными руками, жестикулируя и резко выкрикивая, металась по эстраде, то садилась, то снова вскакивала. Мои собственные впечатления не столь удручающие (правда, относятся они к более позднему времени) <...>
Иным наблюдавшим чтение Любови Дмитриевны в присутствии Блока казалось, что слушать ему было досадно и неприятно. Вряд ли так было. Нужно думать, Любовь Дмитриевна советовалась с Блоком и следовала его советам. <...> Известно, что он водил Любовь Дмитриевну слушать грубоватого куплетиста Савоярова, искусство которого ценил высоко. Очевидно, он полагал, что читать «Двенадцать» нужно именно так, — а читать так он не умел и не научился. Для этого ему нужно было бы самому стать, как он выразился, «эстрадным поэтом-куплетистом».[5]:514

  Владимир Орлов, «Гамаюн, птица вещая»
  •  

 Гумилёв сказал, что конец поэмы «Двенадцать» (то место, где является Христос) кажется ему искусственно приклеенным, что внезапное появление Христа есть чисто литературный эффект. Блок слушал, как всегда, не меняя лица, но по окончании лекции сказал задумчиво и осторожно, словно к чему-то прислушиваясь:
— Мне тоже не нравится конец «Двенадцати». Я хотел бы, чтобы этот конец был иной. Когда я кончил, я сам удивился: почему Христос? Но чем больше я вглядывался, тем яснее я видел Христа. И тогда же я записал у себя: к сожалению, Христос.

  Корней Чуковский, из статьи «Александр Блок как человек и поэт»
  •  

 Александр Блок не мог разгадать своих „Двенадцати“. Моя формула Блока: „канонизация форм цыганского романса“ — признавалась, или не оспаривалась, им.
В „Двенадцати“ Блок пошёл от куплетистов и уличного говора. И, закончив вещь, приписал к ней Христа.
Христос для многих из нас неприемлем, но для Блока это было слово с содержанием. С некоторым удивлением он сам относился к концу этой поэмы, но всегда настаивал, что именно так получилось. Вещь имеет как бы эпиграф сзади, она разгадывается в конце — неожиданно.[3]

  Виктор Шкловский, «Гамбургский счёт: Статьи, воспоминания, эссе» (1914—1933)
  •  

 А затем произошла «Великая октябрьская революция», большевики посадили в ту же крепость уже министров Временного Правительства, двух из них (Шингарева и Кокошкина) даже убили, без всяких допросов, и Блок перешёл к большевикам, стал личным секретарём Луначарского, после чего написал брошюру «Интеллигенция и Революция», стал требовать: «Слушайте, слушайте музыку революции!» и сочинил «Двенадцать», написав в своём дневнике для потомства очень жалкую выдумку: будто он сочинял «Двенадцать» как бы в трансе, «всё время слыша какие-то шумы — шумы падения старого мира».[6]

  Иван Бунин, «Окаянные дни»
  •  

 Не странно ли вам, что в такие дни Блок кричит на нас: «Слушайте, слушайте музыку революции!» и сочиняет «Двенадцать», а в своей брошюре «Интеллигенция и Революция» уверяет нас, что русский народ был совершенно прав, когда в прошлом октябре стрелял по соборам в Кремле, доказывая эту правоту такой ужасающей ложью на русских священнослужителей, которой я просто не знаю равной: «В этих соборах, говорит он, толстопузый поп целые столетия водкой торговал, икая». [6]

  Иван Бунин, «Окаянные дни»
  •  

 Почему Святая Русь оказалась у Блока избяной да ещё и толстозадой? Очевидно, потому, что большевики, лютые враги народников, все свои революционные планы и надежды поставившие не на деревню, не на крестьянство, а на подонки пролетариата, на кабацкую голь, на босяков, на всех тех, кого Ленин пленил полным разрешением «грабить награбленное». И вот Блок пошло издевается над этой избяной Русью, над Учредительным Собранием, которое они обещали народу до октября, но разогнали, захватив власть, над «буржуем», над обывателем, над священником. [6]

  Иван Бунин, «Окаянные дни»
  •  

 «Двенадцать» есть набор стишков, частушек, то будто бы трагических, то плясовых, а в общем претендующих быть чем-то в высшей степени русским, народным. И все это прежде всего чертовски скучно бесконечной болтливостью и однообразием все одного и того же разнообразия, надоедает несметным ай, ай, эх, эх, ах, ах, ой, тратата, трахтахтах… Блок задумал воспроизвести народный язык, народные чувства, но вышло нечто совершенно лубочное, неумелое, сверх всякой меры вульгарное. [6]

  Иван Бунин, «Окаянные дни»
  •  

 А «под занавес» Блок дурачит публику уж совсем галиматьей, сказал я в заключение. Увлекшись Катькой, Блок совсем забыл свой первоначальный замысел «пальнуть в Святую Русь» и «пальнул» в Катьку, так что история с ней, с Ванькой, с лихачами оказалась главным содержанием «Двенадцати». Блок опомнился только под конец своей «поэмы» и, чтобы поправиться, понёс что попало: тут опять «державный шаг» и какой-то голодный пёс — опять пёс! — и патологическое кощунство: какой-то сладкий Иисусик, пляшущий (с кровавым флагом, а вместе с тем в белом венчике из роз) впереди этих скотов, грабителей и убийц. [6]

  Иван Бунин, «Окаянные дни»
  •  

 Поэма „Двенадцать“, однако, успела пробить брешь в широкую толпу, ту толпу, которая никогда раньше Блока не читала. Поэму „Двенадцать“ эта толпа опознала по слуху, как родственную ей по своей словесной конструкции, словесной фонетике, которую вряд ли можно было тогда назвать „книжной“ и которая скорее приближалась к частушечной форме.
Несмотря на наступившее творческое молчание поэта, его популярность, благодаря „уличной“ фонетике „Двенадцати“, росла со дня на день.[1]:362

  Юрий Анненков, «Воспоминания о Блоке»
  •  

Про «Двенадцать» написаны горы литературы и существует море толкований, но одну вряд ли известную и весьма любопытную подробность о легендарной поэме привести стоит, хотя полного доверия к этой подробности нет. Скорее версия, но очень правдоподобная, ибо исходила от чрезвычайно информированного и не склонного к мистификациям человека.
Когда в 1927 году Пришвин посетил после долгого перерыва Ленинград и совершенно не узнал в нём бывшую имперскую столицу, то Р.В. Иванов-Разумник сообщил ему, что вития в поэме «Двенадцать» («А это кто? — Длинные волосы// И говорит вполголоса:// — Предатели!// — Погибла Россия!// Должно быть, писатель — //Вития...») — не кто иной, как Пришвин, и этим образом Блок ответил своему оппоненту за статью «Большевик из балаганчика».
«Статья была написана мной,— прокомментировал не без огорчения эту новость Пришвин, у которого теперь, в год десятилетия Великого Октября, по-видимому, не было большой охоты давнюю историю вспоминать, да и вообще его политические взгляды к той поре изрядно переменились, — под влиянием Ремизова в один из таких моментов колебания духа, когда стоит человека ткнуть пальцем и он полетит. Мне очень досадно, что Блок оказался способным расходовать себя на такие мелочи. И как глупо: это я-то “вития”!»[7]

  Алексей Варламов, «Пришвин или Гений жизни», 2002
  •  

В ореоле таких предчувствий Александр Блок шел к перекличке с пушкинским «Медным Всадником» в своей последней поэме «Двенадцать». Задолго до написания революционного эпоса поэма Пушкина и образ «тяжело-звонкого скаканья» воспринимались его чутким ухом не столько в историко-литературном, сколько в актуальном (и пророчески актуальном) контексте ― и социально-политическом, и культурологическом. Прослушав 26 марта 1910 года в Обществе ревнителей художественного слова доклад Вячеслава Иванова «Заветы символизма», он подчеркнул в записной книжке: «Медный Всадник» ― все мы находимся в вибрациях его меди».[8]

  Михаил Пьяных, «Медный Всадник» А. С. Пушкина и Александр Блок, 2003

Источники[править]

  1. 1 2 3 составители П.Фокин, С.Полякова «Блок без глянца». — СПб.: «Амфора», 2008. — С. 357-358. — 432 с. — 5000 экз.
  2. составитель Орлов Вл. «Александр Блок в воспоминаниях современников». — М.: «Художественная литература», 1980. — 368 с. — 5000 экз.
  3. 1 2 Виктор Шкловский Письменный стол // Шкловский В.Б. Гамбургский счёт: Статьи — воспоминания — эссе (1914—1933). М.:Советский писатель, 1990, стр.213.
  4. Г.В.Иванов. «Петербургские зимы». Собрание сочинений в трёх томах, том 3. ― М.: «Согласие», 1994 г.
  5. 1 2 Орлов В.Н. «Жизнь Блока» («Гамаюн, птица вещая»). — М.: «Центрполиграф», 2001. — 618 с. — 7000 экз. — ISBN 5-227-01463-9
  6. 1 2 3 4 5 Бунин И.А. «Окаянные дни» (сборник). — М.: «Молодая гвардия», 1991. — С. Циклы рассказов «Под Серпом и Молотом». — ISBN 5-235-01771-4
  7. Варламов А.Н. «Пришвин или Гений жизни», Журнал «Октябрь», №1, 2002 г.
  8. Михаил Пьяных, «Медный Всадник» А. С. Пушкина и Александр Блок. — М.: «Звезда», №5, 2003 г.