Выражение впервые встречается у символиста Гюисманса в 1880-е годы, однако в широкое употребление введён адептами сюрреализма, а в первую очередь Андре Бретоном, составившим в 1939 году «Антологию чёрного юмора», в которую включил сочинения Шарля Бодлера, Льюиса Кэррола и Альфонса Алле. В русский язык выражение проникает достаточно поздно, в основном, после хрущёвской оттепели.
...чтобы сделать прививку против «чёрного юмора», необходим анализ. Когда восстановишь пропущенное звено логической цепочки, весь юмор пропадает, так как остроумной была только форма, а анализ её разрушил. Осталось только чёрное содержание.[3]
— Светлана Рябцева, «Дети восьмидесятых», 1989
Ноги — кости, голова — горшок. Здесь можно было бы заподозрить черный юмор, мрачный нигилистический взгляд на человека, если бы связь тех же понятий не возобновлялась аккуратно в разных языках.[4]
Белая женщина в возрасте родила совершенно чёрного мальчика. Увидев его в руках медсестры, она улыбнулась:
— Вот будет доволен мой старик! Он так обожает чёрный юмор![5]
Есть запретная для шуток область: боль и страдания другого человека. И это не запрет сверху, а внутренняя невозможность смеяться над горем. Но по школам гуляют анекдоты из серии так называемого чёрного юмора. Распространены они среди детей 8–12 лет, т. е. самого податливого возраста. Эти как бы детские анекдоты составлены явно не детьми и притом вполне профессионально. По форме — стишки, лаконичные и остроумные. По содержанию — циничные, чёрные. Вроде конфет в ярких фантиках, но с ядовитой начинкой. Герои всех этих анекдотов — дети. Они либо гибнут, либо выступают в качестве садистов и разрушителей. Вот один из самых «безобидных»: Мальчик в овраге нашёл пулемёт… Больше в деревне никто не живет.
Это двустишие вызывает у ребят, как правило, непроизвольный смех, но это совсем не значит, что дети так жестоки и циничны, как может показаться перепуганным родителям и учителям. Причина смеха не в детях, а в законах остроумия. Анекдоты построены по одной схеме: в логической цепочке отсутствует среднее звено. Мысль совершает скачок, человек сам додумывает то, что выпущено. Результат умственной работы и вызывает смех. Радость возникает прежде, чем успевает пройти фильтр разума и более сложных чувств.
Для того чтобы сделать прививку против «чёрного юмора», необходим анализ. Когда восстановишь пропущенное звено логической цепочки, весь юмор пропадает, так как остроумной была только форма, а анализ её разрушил. Осталось только чёрное содержание. Вставьте между первой и второй строкой звено: «Он перестрелял всех родных и друзей». Ну как, всё ещё смешно?
Считаю, что анализ — лучшее противоядие. И мы должны учить детей его применять.[3]
— Светлана Рябцева, «Дети восьмидесятых», 1989
Французское tête происходит от латинского testa черепок, горшок, подобно тому как немецкое der Kopf голова первоначально означало кубок. Нужна ли наблюдательность чтобы назвать голову горшком? Ноги — кости, голова — горшок. Здесь можно было бы заподозрить черный юмор, мрачный нигилистический взгляд на человека, если бы связь тех же понятий не возобновлялась аккуратно в разных языках.[4]
Джону Барту в России как-то не слишком повезло. Отец-основатель могучей американской традиции «чёрного юмора», он стал понемногу появляться по-русски только в начале девяностых... <...> «Чёрный юмор» бартовского образца созвучен барочной, ориентированной на перетекание символа в аллегорию и обратно литературе — среди прочего — и общей тягой к «космопсису», вселенской дальнозоркости, болезни, объединяющей Хорнера с античными статуями, которые, по Винкельману, пустоглазы оттого, что смотрят в вечность.[8]
Чаще всего о Барте упоминают как о наиболее ярком представителе литературы «черного юмора» (из писателей, известных у нас, к «черному юмору» относили Курта Воннегута). Впоследствии Барт и некоторые другие «черные юмористы» плавно переместились под сень другого обобщающего названия — ПМ, где-то выработав, а где-то переняв у теоретиков-европейцев соответствующую идеологию. <...>
...«чёрным юмором» Барт занимался под влиянием Беккета и Набокова, а потом открыл для себя Борхеса — и сочинил «Химеру», перешел в ПМ-скую стадию, — выглядит скорее как прямолинейные соображения второстепенного лектора, нежели как истинное положение дел.[9]
Было очевидным, что Хрущев решил использовать берлинский рычаг по максимуму и потому действовал весьма решительно. Ещё в конце 1958 года в беседе с американским сенатором Хубертом Хэмфри, будущим кандидатом в президенты, он откровенно дал понять, что хотел бы побыстрее узнать о реакции Белого дома на советские инициативы, и несколько раз спрашивал сенатора: «Что думают президент и государственный секретарь? Где же их контрпредложения?»
В целом встреча прошла в типично хрущёвском стиле с добавкой чёрного юмора с обеих сторон. Советский руководитель говорил о своем стремлении к миру и в то же время не удержался от некоторого бахвальства, стал уверять собеседника в том, что новые советские ракеты с ядерными боеголовками способны ударить по любому месту на планете, и затем спросил с лукавой улыбкой: «А где ваш родной город, господин сенатор?» Когда Хэмфри назвал Миннеаполис, Хрущев подошел к большой карте, висевшей на стене его кабинета, и с той же улыбкой, обведя Миннеаполис толстым синим карандашом, добавил: «Это чтобы не забыть дать указание не трогать этот город, когда полетят ракеты». В ответ сенатор, удостоверившись, что Хрущев постоянно живет в Москве, сказал: «Прошу извинить, господин председатель, но я не могу ответить такой же любезностью». Это вызвало общий смех.[10]
Дочь возвращается домой под утро. Ее встречает разгневанная мамаша:
— Где ты была всю ночь?!
Девушка молчит.
— Где ты была всю ночь?!!
Девушка молчит.
— Где ты была всю ночь?!!
Девушка со слезами в голосе:
— Меня изнасиловали в лифте!
— Изнасиловать в лифте — минутное дело! Где ты была всю ночь?! (Из чёрного юмора)[5]
На вопрос, в чём разница между евреем и рыбой, М. Светлов с долей чёрного юмора ответил, что рыбу не режут ножом. С удовольствием использовал данный способ комического эффекта в своём творчестве и Г. Гейне, написавший с достаточной долей сарказма: «Эта женщина во многих отношениях ― настоящая Венера Милосская: она также чрезвычайно стара, у неё также нет зубов, и на жёлтой поверхности её тела имеется несколько белых пятен».[11]
— Мария Мусийчук, «О сходстве приемов остроумия и механизмов построения парадоксальных задач», 2003
Чёрный юмор в мемуарах, письмах и дневниковой прозе
— Не пустить на похороны — это варварство! — возмутился я.
— Прощаться не пущу, а так пусть приходит, — сказала Юля, подумав. — А может, вообще не пущу.
— Дурацкий эпизод, — сказала Юля. — Ты только не сердись. Надоел мне этот чёрный юмор.
— Какой уж тут юмор, — сказал Сидур грустно.[12]
Фантастика Воннегута и миф Айтматова тоже годятся для сравнения. Айтматов — аккуратнее, пока он в пределах «мифа» (о манкуртах) — «художественнее», но у Воннегута преимущество в его прямом обращении к настоящему и будущему; в бесстрашии; художественность от этого не убывает; пожалуй, «черный юмор» Воннегута действует мощнее, чем айтматовская притча, он указывает опасность с бесстрашием, которое спасительно. Он как бы говорит им: нас не проведете, мы все равно догадаемся, что к чему и куда вы всех нас волокете... Спасительна сама догадка.[13]
Я услышала три новых вещи: монолог «Сети и ловушка», прочитанный актрисой Ардашниковой. И две пьески — из уст самой Люси. «Отравление Моцарта» и «Стакан воды». Первая вещь мне показалась не смешной шуткой, а вторая, напротив, понравилась, несмотря на чёрный юмор. Всё-таки она мастер слова, что и говорить. В конце вечера Люся под гитару стала исполнять свои песни, от могильности которых стало просто страшно. По-моему, нельзя петь об этом, при этом не содрогаясь.[14]
— Татьяна Юрьева, «Дневник культурной девушки», 1986
Я делал правый поворот с Кузнечного на Достоевского, и в рыночной толчее, которую я ползком раздвигал, мне на капот кинулась старушка и сломала руку. Возведя горестный взгляд к небу, я увидел мемориальную доску в честь Федора Михайловича. Чёрный юмор насчет традиции по линии старушек...[15]
— Андрей Битов, «Азарт, или Неизбежность ненаписанного», 1998
Чтобы молодые люди прониклись ко мне доверием, я бы хотел сказать, что раньше (в период моей молодости) все без исключения было лучше, чем теперь. (Написав эту ироническую фразу, я ужаснулся: а вдруг это действительно так? Двадцатое столетие любит преподносить сюрпризы. Не обернулась бы моя ирония черным юмором!)[6]
— Допустим, — уныло говорил Марлен Михайлович. — Однако у вас не будет здесь ни английского чая, ни итальянского прошютто, ни французских сыров, ни американских сигарет, ни шотландского виски, ни плодов киви, ни…
— Ха-ха-ха, — хохотал господин Меркатор. — Отмечаю у вас, Марлен Михайлович, склонность к черному юмору. Ха-ха-ха, это мне нравится!
— О-хо-хо, господин Меркатор, доверительно вам говорю, что в вашем магазине многого не будет, увы, должен вас огорчить, вы не сможете при социализме похвастаться полным комплектом товаров, мне очень жаль, но вам придется кое-что прятать под прилавком, у вас тут будут очереди и дурной запах, простите меня, господин Меркатор, но не хотите ли вы в свою красивую книгу записать еще одно изречение? Уинстон Черчилль: «Капитализм — это неравное распределение блаженства, социализм — это равное распределение убожества».[16]
— Как бы там ни было, но теперь он мертв.
— Вот ты о чем! — догадался Люсин.
— Да, — сказал Крелин. — Если не отравлен, то утоплен.
— Ну да, — кивнул Люсин. — Тогда будут микроскопические водоросли в легких, ил.
— Совершенно верно. — Крелин поморщился и вновь схватился за щеку. — Живой человек сначала захлебывается, а потом уже тонет.
— Почти афоризм.
— Чёрный юмор...[1]
Он, ведь, первый и лучший мой критик.
Я в глаза ему так и скажу:
— Это счастье, что ты не политик,
Только ткнись, я тебе покажу!
Пошучу, может зло и некстати,
И, неважно — он трезв или пьян —
Он поймет всё и тут же подхватит.
Чёрный юмор в крови у славян.
— Евгений Вермут, «Ностальгия» (А. Кривошеину), 2017
