Старуха

Старуха у прялки

Стару́ха — старая, некрасивая, часто отвратительная женщина, вступившая в последний период жизни — старость. В это время женщины утрачивают способность организма к продолжению рода и доживают свой срок до смерти. Старость часто характеризуется ухудшением здоровья, впаданием в маразм и постепенным угасанием функций организма.

В художественной литературе образ старухи нередко связывается с метафорой смерти.

Старуха в публицистике и мемуарах

	Жена — не любовница, но друг и спутник нашей жизни, и мы заранее должны приучиться к мысли любить её и тогда, когда она будет пожилою женщиною, и тогда, когда она будет старушкою.
	— Виссарион Белинский, 1850-е

Представьте себе женскую головку, вконец обезображенную развратом, с двумя жидкими и тощими косицами, которые были переплетены с какими-то ленточками и двумя крысиными хвостиками болтались позади ушей, не достигая даже до плеч; голову, с значительной лысиной посередине темени, на месте женского пробора, с морщинистым лбом, под которым, словно два каленые угля, горели два черные глаза; эти глаза глубоко и грустно глядели из своих впадин, окруженные сухими, воспаленными веками и буроватыми подглазьями; во рту торчало только два-три зуба — остальные были искрошены скорбутом, и дряблая, морщинистая кожа на этом лице, несмотря на его худобу, казалась местами припухшей и имела какой-то странный, болезненный цвет, словно бы под нею зрел и наливался изжелта-зеленоватый нарыв. И это свойство её выдавалось тем резче, чем более старуха старалась прикрыть его, обмазывая своё лицо толстым слоем белил и румян: последними для неё служила свёкла, а роль первых исполнял, кажись, просто-напросто мел или крахмал, разведённый водою.

— Всеволод Крестовский, «Петербургские трущобы» (Часть 5), 1867

Знает «старуха», что нужно каждой птице, каждой скотине, до тонкости. Лечит она скот превосходно. Заболеет скотина ― сейчас ее к «старухе». Смотришь, через неделю, две поправилась. Просто даже удивительно. И лекарств старуха никаких не употребляет, разве что иногда припарку из каких-то трав сделает или язык корове медным купоросом помажет. <...> Я уверен, что даже профессор Бажанов, который написал столько книг по скотоводству, не лучше умеет ухаживать за скотом, чем моя «старуха». Сам профессор, ― но у нас нет профессора ― специалиста по части откармливания скота, ― сам профессор Грувен, который собрал все опыты относительно кормления в своем «Kritische Darstellung aller Fütterungs-Versuche», едва ли откормит свинью, гуся или утку до такого безобразия, как «старуха». Главное, «старуха» делает все это как-то на глаз, попросту, не развешивая кормов, не рассчитывая, сколько нужно дать протеину, углеводов и проч.

— Александр Энгельгардт, «Письма из деревни» (Письмо первое), 1872

Господи, что же это? ― бормочет он, изнемогая от беспокойства. Наконец, забывается. Страшный грохот в двери заставляет его вскрикнуть. Он бегает по избе, натыкаясь на лохань, ведра, стол. Как нарочно, завалились куда-то спички. ― Старуха, старуха, ― тормошит он жену, ― старуха, встань, несчастье!.. Должно быть, несчастье!.. Он бежит к уличным дверям. В двери стучат тихо-тихо. Приподнимут щеколду, ударят, подождут, потом забарабанят тихо-тихо и настойчиво. Через минуту снова застучат. Почему же ему показалось, что в двери грохочут? Он босиком на цыпочках подходит к дверям и берется за щеколду.

— Иван Вольнов, «Повесть о днях моей жизни», 1912

Та же здесь метафорическая двойственность и в возрасте: мужское начало олицетворяется в юноше и старике, женское ― в молодой женщине и старухе. Но это не просто старик и старуха: это как я уже говорила, по большей части порнобоски или ‘сводники’, олицетворение смерти плодородия. Эта устойчивая и очень последовательная метафоричность, ― привычная для нас в виде «комической» и «реалистической», ― есть только второй аспект, фарсовый, того основного образа, который в другом аспекте дает страсти; но там страсти поняты в виде страданий, здесь ― в виде «страстишек», с подпочвой фаллической страсти.

— Ольга Фрейденберг, «Поэтика сюжета и жанра», 1935

Возвращался я в действительно убийственной мгле и под сильным дождем. Вваливаюсь в безумной радости домой и сразу огорчение ― сидит скверная, бесконечно нудная, плаксивая старуха сверху. Сидит, трещит и подлейшим образом не собирается уходить. Сорвана вся сладость, думал я, задыхаясь от ярости, домашнего вечернего отдыха, покоя, скромного супчика, вся прелесть этого одного часа, которые оставляет мне жизнь для себя! Вот уже согрет супчик, но я не могу есть при ней, и мрачно сидя у печки, собираюсь духом попросить ее уйти ― как вдруг вой сирены, тревога! В такую темень и мглу? Галя член ПВО, одевается, уходит.

— Александр Болдырев, «Осадная запись (блокадный дневник)», 1941-1948

У меня новая соседка ― чудовищно уродливая старуха, скрывающая свои года и делающая вид, что она еще хоть куда. Языковед, член-корреспондент Академии наук, из Ленинграда. Неглупа, болтлива, порой остроумна и невероятно хвастлива. Массажистка сообщила мне, что ученая дама никогда не была замужем и что это ее больное место. Гордится тем, что совершенно не знает советской литературы. По-моему, врет. Старухи, которые никогда не были замужем, попросту не могут не врать. Исключено. Где-нибудь да соврёт.

— Юрий Нагибин, «Дневник», 1962

	Переделкино. Ужасно много старух и почему-то на костылях или с палками (и у всех повреждена шейка бедра ― это сейчас модно). И мужчины все с одинаковыми лысинами ― ото лба и сзади в 3-х сантиметрах бахромка волос, отличаются только по цвету ― рыжие, седые, серые. Ну а в общем все одно и то же.
	— Татьяна Луговская, «Как знаю, как помню, как умею: Воспоминания, письма, дневники», 1994

	У выхода из станции метро «Преображенская площадь» стоит сумасшедшая старуха с длинным, шевелящимся от нездорового возбуждения, носом. На голове у нее ядовито-синий, точно синильная кислота, берет. Время от времени старуха простирает вперед правую руку с растопыренной пятерней и громко кричит в окружающее её броуновское движение: ― Прекратите бегать! Идите работать!
	— Михаил Бару, «Записки понаехавшего», 2010

Старуха в художественной литературе

Надобно вам знать, милостивый государь, что я имею обыкновение затыкать на ночь уши с того проклятого случая, когда в одной русской корчме залез мне в левое ухо таракан. Проклятые кацапы, как я после узнал, едят даже щи с тараканами. Невозможно описать, что происходило со мною: в ухе так и щекочет, так и щекочет… ну, хоть на стену! Мне помогла уже в наших местах простая старуха. И чем бы вы думали? просто зашептыванием. Что вы скажете, милостивый государь, о лекарях? Я думаю, что они просто морочат и дурачат нас. Иная старуха в двадцать раз лучше знает всех этих лекарей.

— Николай Гоголь, «Иван Фёдорович Шпонька и его тётушка», 1831-1832

Перед нами неожиданно очутилась высокая старуха, удивительно прямая и стройная, одетая в обычный костюм крестьянок из Фраскати. Длинное белое покрывало, спускавшееся с головы на плечи, ещё резче оттеняло своею белизною её бронзовое лицо и шею. Всё лицо было покрыто сетью мелких морщин; в огромных чёрных глазах почти не видно было белков. Прошипев эти слова, она засмеялась и уставилась на меня серьёзным и неподвижным словно у мумии взглядом. — Цветы розмарина, — сказала она: — станут ещё прекраснее в твоих руках! Во взоре твоём горит звезда счастья! Я удивлённо глядел на неё, прижимая к губам венок, который плёл. — В прекрасных лавровишневых листьях скрывается яд! Плети из них венок, но не вкушай их! — А, да это мудрая Фульвия из Фраскати! — сказала Анджелина, вышедшая из кустов.

— Ганс Христиан Андерсен, «Импровизатор», 1835

Иван, сидя рядом или насупротив, предпочитал кочерыжки, а если их не было, ― репу. Вкусы того и другого мирились летом над недозрелым зелёным и жёстким крыжовником, не крупнее гороха, и оба дворника запасались тогда почти ежедневно двумя или тремя помадными банками этого лакомства, которое носила по улице уродливая, пирогом повязанная старуха, вскрикивая петухом: «Крыжовник спела-ай! Крыжовник садовай, махровай» и прочее. Она не заламывала головы на верхние окна, а косилась обыкновенно в подвальные жилья и за копеечку нагребала помадную банку верхом.

— Владимир Даль, «Петербургский дворник», 1844

...дряблая, морщинистая кожа на этом лице, несмотря на его худобу, казалась местами припухшей и имела какой-то странный, болезненный цвет, словно бы под нею зрел и наливался изжелта-зеленоватый нарыв. И это свойство ее выдавалось тем резче, чем более старуха старалась прикрыть его, обмазывая свое лицо толстым слоем белил и румян: последними для неё служила свёкла, а роль первых исполнял, кажись, просто-напросто мел или крахмал, разведенный водою. Самодельные белила Чухи неровными и густыми пластами слоились на лбу, на щеках и подбородке, оставляя прочие части лица в их естественном виде.

— Всеволод Крестовский, «Петербургские трущобы» (Часть 5), 1867

Я оглянулся — и увидал маленькую, сгорбленную старушку, всю закутанную в серые лохмотья. Лицо старушки одно виднелось из-под них: желтое, морщинистое, востроносое, беззубое лицо. Я подошел к ней… Она остановилась. — Кто ты? Чего тебе нужно? Ты нищая? Ждешь милостыни? Старушка не отвечала. Я наклонился к ней и заметил, что оба глаза у ней были застланы полупрозрачной, беловатой перепонкой, или плевой, какая бывает у иных птиц: они защищают ею свои глаза от слишком яркого света. Но у старушки та плева не двигалась и не открывала зениц… из чего я заключил, что она слепая.

— Иван Тургенев, «Старуха» (Стихотворение в прозе), 1878

Здесь у нас есть одна старуха, которая обладает этим даром в высшей степени. Она не гадает, как другие, по картам, по расплавленному свинцу или кофейной гуще, но после известных приготовлений, в которых принимает участие заинтересованное лицо, в гладко полированном металлическом зеркале появляется удивительная смесь разных фигур и образов, которые старуха объясняет и в которых черпает ответ на вопрос. Я была у нее вчера вечером и получила эти известия о моем Викторе, и я ни на минуту не сомневаюсь, что все это правда. Рассказ Анжелики заронил в душу Вероники искру, которая скоро разгорелась в желание расспросить старуху об Ансельме и о своих надеждах. Она узнала, что старуху зовут фрау Рауэрин, что она живет в отдаленной улице у Озерных ворот, бывает наверное дома по вторникам, средам и пятницам от семи часов вечера и всю ночь до солнечного восхода и любит, чтоб приходили одни, без свидетелей. Была как раз среда, и Вероника решилась, под предлогом проводить своих гостей, пойти к старухе, что ей и удалось.

— Эрнст Теодор Амадей Гофман, «Золотой горшок» (сказка из новых времён) вигилия первая, 1880

Старуха помолчала, пристально вглядываясь, потом вдруг вся преобразилась. ― Ах ты, касатик, а я-то, дура, не познала: я думаю, какой прохожий, ― притворно ласковым голосом заговорила она. ― Ах ты, сокол ты мой ясный… ― Как бы поговорить без народа, ― сказал Нехлюдов, глядя на отворенную дверь, в которой стояли ребята, а за ребятами худая женщина с исчахшим, но все улыбавшимся, от болезни бледным ребёночком в скуфеечке из лоскутиков. ― Чего не видали, я вам дам, подай-ка мне сюда костыль! ― крикнула старуха на стоявших в двери. ― Затвори, что ли! Ребята отошли, баба с ребенком затворила дверь. ― Я-то думаю: кто пришел? А это сам барин, золотой ты мой, красавчик ненаглядный! ― говорила старуха. ― Куда зашел, не побрезговал. Ах ты, брильянтовый! Сюда садись, ваше сиятельство, вот сюда на коник, ― говорила она, вытирая коник занавеской. ― А я думаю, какой чёрт лезет, а и это сам ваше сиятельство, барин хороший, благодетель, кормилец наш. Прости ты меня, старую дуру, ― слепа стала. Нехлюдов сел, старуха стала перед ним, подперла правой рукой щеку, подхватив левой рукой острый локоть правой, и заговорила певучим голосом: ― И старый же ты стал, ваше сиятельство; то как репей хороший был, а теперь что! Тоже забота, видно. ― Я вот что пришел спросить: помнишь ли ты Катюшу Маслову?..

— Лев Толстой, «Воскресение», 1899

Тут уж старуха постлала ему в переднем углу мягкую постель, белой простынкой накрыла, положила пуховую подушечку и шёлковое одеяльце. Выспался Ваня на славу и, выспавшись, рассказал старухе своё дело. ― Вот я пришёл к тебе, баушка, узнать, ― закончил Ваня, ― что могло быть у нищей братии и что нужно сделать для того, чтобы несчастные себе счастье завоевали? ― А Разрыв-трава у вас есть? ― строго спросила баушка. ― Такой травы, кажется, у нас нет! Не слыхал что-то…

— Павел Засодимский, «Разрыв-трава», 1914

В дверях столпилась дворня с исковерканными изумлением и тайным страхом лицами: девка, выпавшая вчера из окна, мальчишка, разбивший тарелку, и даже продажный кучер Афанасий, сговорившийся с Андрейкой погубить учителя. Потом крадучись пришла вчерашняя старуха. Она. заглянула в комнату, увидела учителя, блестящий рупор, всплеснула руками и снова умчалась, подпрыгивая, в сад. В Кривых Углах она считалась самым пугливым, диким и глупым существом. <...> Вся дворня при встрече с Поползухиным снимала шапки и кланялась. Выпавшая в своё время из окна девка каждый день ставила в комнату учителя громадный свежий букет цветов, а парень, разбивший тарелку, чистил сапоги учителя так яростно, что во время этой операции к нему опасно было подходить на близкое расстояние: амплитуда колебаний щетки достигала чуть не целой сажени. И только одна поджарая старуха не могла превозмочь непобедимую робость перед странным могущестом учителя — при виде его с криком убегала в сад и долго сидела в крыжовнике, что отражалось на её хозяйственных работах.

— Аркадий Аверченко, «Кривые Углы» (из сборника «Рассказы о детях»), 1916

	Сухенькая старушка тщетно пытается задержать пустыню: лишь бы уберечь виноградник, огородик... Мотыгой и цапкой борется она с солнцем и с бурьяном. Воюет с коровами, прорывающими и рогами, и боками загородку ― доглодать неоглоданное солнцем.
	— Иван Шмелёв, «Солнце мёртвых», 1923

Из её окна был виден ещё и угол оранжереи, где теперь тоже шла какая-то работа: копали песчаную землю, выводили кирпичные устои, ― расширяли оранжерею. Этого не одобряла старуха; это казалось ей лишней затеей. И когда в столовой на столах появились заботливо поставленные горшочки с цветущей примулой яркого пунцового цвета, она ворчнула: ― К чему это? .. Только место зря занимают!.. Есть возрасты, которые любят цветы, есть возрасты, которые к цветам равнодушны, но есть и такие, которые сторонятся цветов.

— Сергей Сергеев-Ценский, «Счастливица», 1931

На дворе стоит старуха и держит в руках стенные часы. Я прохожу мимо старухи, останавливаюсь и спрашиваю её: «Который час?» – Посмотрите, – говорит мне старуха. Я смотрю и вижу, что на часах нет стрелок. – Тут нет стрелок, – говорю я. Старуха смотрит на циферблат и говорит мне: – Сейчас без четверти три. – Ах так. Большое спасибо, – говорю я и ухожу. Старуха кричит мне что-то вслед, но я иду не оглядываясь.

— Даниил Хармс, «Старуха», 1939

И девчонка была у неё какая-то малахольная. Очень любила возиться с жуками, кузнечиками, тараканами, и как-то по-дурному, не как все дети, ― целует жуков, рассказывает им что-то, потом выпустит их и сама плачет, зовёт, именами называет. Старуха ей осенью принесла из леса ёжика, девчонка за ним ходила неотступно, куда он, туда и она. Ёж хрюкнет, она сомлеет от радости. Ёж уйдёт под комод, и она сядет около комода на пол и ждёт его, говорит матери: «Тише, он отдыхает». А когда ёж ушёл в лес, она два дня есть не хотела. Старухе всё казалось, что её жилица удавится, и беспокоилась: куда девчонку девать? Не хотела она на старости новых хлопот.

— Василий Гроссман, «Жизнь и судьба», Часть 3, 1960

― Что же ты умолкла? ― спросил Злат. ― Какое же твое заклятье? Старуха пошевелила беззубым ртом: ― Слушай! Скажешь три раза… Она проговорила другим голосом: Иду на высокую гору, по водам и облакам. На горе серебряный дуб стоит, на нем золотые жёлуди растут. На горе заря сияет. Заря, заря, освети мне дорогу, земля, разверзись предо мною… В этих условиях не было ничего необыкновенного, но ему стало страшно, когда ворожея сказала: ― Теперь повтори… Он повторил. ― Запомнишь? ― Запомню. Злат привык запоминать песни и притчи. Отвязывая коня, еще раз повторил в уме заклятье. ― Теперь иди с миром, ― сказала старуха.

— Антонин Ладинский, «Последний путь Владимира Мономаха», 1960

Да, мало осталось в мире простых вещей, таких, как «невод», «старуха», «пряжа». Невод ― это уже угроза для иссякающих рыбных богатств, к тому же сделан он из нейлона, а значит, продукт химической промышленности, которая загрязняет и воду и воздух, и, следовательно, он, невод, объект критики в антитоталитарной борьбе за environment protection (охрану среды обитания). Старуха ― это, конечно, не просто старая женщина, но объект борьбы за улучшение welfare (социального обеспечения), повод для размышлений об отчуждении личности в современном супериндустриальном монополистическом обществе, имеющем тенденцию к сползанию в "тоталитаризм".

— Василий Аксёнов, «Круглые сутки нон-стоп», 1976 г.

	И вот когда стали гроб опускать в могилу, двадцать пять автоматов разом разрядили. Сверху, с сосен, зеленым дождем посыпалась хвоя, золотые гильзы полетели в разные стороны, и тут не обошлось без конфуза: старушонки (эти теперь везде первые — и на праздниках и на похоронах) подняли панику, заорали: «У-у, убьет!» — а потом вместе с ребятишками кинулись загребать гильзы.
	— Фёдор Абрамов, «Дом», 1978

Сначала я обряжала её в кокошник, расшитый ёлочными ярко-стеклянными бусами, затем навешивала такие же бусы на шею, а в петли и дырки её ветхого наряда приспосабливала серебряные шишки, гранатовые шары, белоснежных зайчиков ― с морковками и без, ватные, с блёстками, желтощекие яблоки, чудесно-холодные корзиночки с цветами… Заходясь от восторга, я прилаживала к сиреневым старушечьим ушам переливчатые бледно-зелёные звёзды и, в довершение всего, забрасывала её сверху золотым и серебряным дождём и клочьями ваты, пересыпанной конфетти. Она несколько минут покорно стояла в таком виде, сохраняя тупое и вместе с тем многоскорбное выражение. На мои просьбы ходить так весь день и даже всю жизнь, чтобы все взрослые в Доме и вокруг видели, какая она красавица и что я её «расколдовала назад в молодую принцессу», она, тряся головой и шамкая сиреневыми дёснами, отвечала решительным отказом.

— Марина Палей, «Поминовение», 1987

Старуха в поэзии

	Ты молода… и будешь молода Еще лет пять иль шесть. Вокруг тебя Еще лет шесть они толпиться будут, Тебя ласкать, лелеять, и дарить, И серенадами ночными тешить, И за тебя друг друга убивать На перекрестках ночью. Но когда Пора пройдет, когда твои глаза Впадут и веки, сморщась, почернеют И седина в косе твоей мелькнет, И будут называть тебя старухой, Тогда ― что скажешь ты?
	— Александр Пушкин, «Каменный гость», 1830

	Ко многому привык наш мозг, наш глаз и ухо, И старость, гадкая, развратная старуха, Неумолимая, как голод, как нужда, Уже подходит к нам… «Жизнь вечно молода!»
	— Дмитрий Минаев, «Две эпохи», 1888

	Пришла старуха старая, Рябая, одноглазая И объявила, кланяясь, Что счастлива она: Что у неё по осени Родилось реп до тысячи На небольшой гряде. «Такая репа крупная, Такая репа вкусная, А вся гряда ― сажени три, А впоперечь ― аршин!» Над бабой посмеялися, А водки капли не дали: «Ты дома выпей, старая, Той репой закуси!»
	— Николай Некрасов, «Кому на Руси жить хорошо», 1865-1877

	Старушки взгляд всегда был жив и зорок: К нам девушкой молоденькой вошла И поседела, сгорбилась, лет сорок С детьми возилась, жизнь им отдала.
	— Дмитрий Мережковский, «Старинные октавы», 1899

	И ей для тайны сладострастья, В селе старуху обокрав, Принёс я кольца и запястья И зелень ядовитых трав…
	— Леонид Семёнов, «На перекрёстке», 1905

	В наш век нам все ж приходится мечтать о правде, ― Старуха-истина противно так живуча, ― Мысль изреченная есть ложь. Ты, Александр, искусный рукописец, Возьми перо и вот тебе бумага.
	— Сергей Нельдихен, «На фисгармонии чердачных скважин...» (из цикла «Праздник»), 1920

	Ягода пьяная ― голубика. Собирала ее баба полоумная, Спины день-деньской не распрямливала, Вдоль и поперек лес обшаривала, Набрала лукошко полным-полно. Послушал я старуху старую, Посмотрел я на дурочку, Полное у нее лукошко взял. Улыбалась она, глазами глядя светлыми, Тихо слова говорила непонятные. Жизнь моя, жизнь моя ― Голубика, ягода пьяная.
	— Юрий Верховский, «Голубика», 4 августа 1932

	Прошкандыбала старая старуха С корявою скрипучею клюкой. За ней костыль, завязанное ухо, Спина горбом, спина и грудь доской.
	— Евгений Кропивницкий, «Нищии», 1940

Нависла туча окаянная, Что будет — град или гроза? И вижу я старуху странную, Древнее древности глаза. <...> — Куда ты, бабушка, направилась? Начнется буря — не стерпеть. — Жду панихиды. Я преставилась, Да только некому отпеть. Дороги все мои исхожены, А счастья не было нигде. В огне горела, проморожена, В крови тонула и в воде. Платьишко все на мне истертое, И в гроб мне нечего надеть. Уж я давно блуждаю мертвая, Да только некому отпеть.

— Анна Баркова, «Старуха», 1952

Угол зрения. В этот угол Меня загоняли неоднократно. Вдруг в углу большой газеты, Обычно ― в правом верхнем, Мне приписывали угол зрения, Не совпадающий с прямым и верным. Изо всех верных углов зрения На меня смотрела старуха, Старуха в высшем смысле слова. Она задавала мне вопросы С правом получать ответы. Всю жизнь горжусь, что это право Старуха осуществляла редко. Она спрашивала, спрашивала, спрашивала. Она кричала. Я же ― слушая, но не слыша, Думал свое дело.

— Борис Слуцкий, «Углы», 1961

	Теперь кокетка мысль старухой стала, ко мне порой являясь, будто призрак с прокуренными жёлтыми зубами, скрывающими тонкий яд змеиный, с издёвкой усмехаясь надо мной: « Не рыпайся, голубчик, не уйдёшь…» Я даже свыкся с этою старухой и побеждал её своим презреньем, а может быть, своей привычкой к ней.
	— Евгений Евтушенко, «Голубь в Сантьяго» 1978

	Привыкла жить темно и просто ― Какие у старух дела? ― Доволоклась до девяноста И вот ― безумьем зацвела.
	— Сергей Шервинский, «Старуха», 1980

	Он изнасиловал ее. Старуха Уж технику любви полузабыла. Она сама, наверно, удивлялась Смешному вкусу мальчика смешного.
	— Игорь Чиннов, «Убитой было девяносто восемь...», 1980

	Вон старуха в шушуне С коробочком за спиной. Отвернулась от окна. Это, видимо, она, Это, видимо, за мной, Это, видимо, ко мне…
	— Давид Самойлов, «У окна», 1989

	И снова глядит вертушка На скромный шотландский твид, В приемной сидит старушка, Которую выслал МИД. Бери свой зеленый паспорт, Валяй на большой простор, Но помни ― стреляет насмерть Во тьме грузовой мотор.
	— Евгений Рейн, «Утренняя речь по дороге в Дигоми», 1990

	Поедем же в Лапландию, мой друг! Там люди умирают молодыми. Старуха-вечность космами седыми трясет и сеет волосы вокруг.
	— Светлана Кекова, «В Лапландии печальной так легко...», 1999

См. также

• Старость
• Старуха Изергиль
• Женщина
• Девушка
• Покойник
• Родители
• Предки