Наталья Николаевна Гончарова

Материал из Викицитатника
(перенаправлено с «Наталья Гончарова»)
Наталья Гончарова
Н.Н.Пушкина-Ланская
(Иван Макаров, 1849)
Статья в Википедии
Медиафайлы на Викискладе

Ната́лья Никола́евна Гончаро́ва, в первом браке Пу́шкина, во втором — Ланска́я (27 августа [8 сентября] 1812 — 26 ноября [8 декабря] 1863) — супруга Александра Сергеевича Пушкина. Её роль в жизни Пушкина и событиях, предшествующих его последней дуэли, является предметом дискуссий до настоящего времени.

Цитаты о Гончаровой[править]

XIX век[править]

  •  

Только привычка и длительная близость могли бы помочь мне заслужить расположение вашей дочери; я могу надеяться возбудить со временем её привязанность, но ничем не могу ей понравиться; если она согласится отдать мне свою руку, я увижу в этом лишь доказательство спокойного безразличия её сердца. Но, будучи всегда окружена восхищением, поклонением, соблазнами, надолго ли сохранит она это спокойствие? Ей станут говорить, что лишь несчастная судьба помешала ей заключить другой, более равный, более блестящий, более достойный её союз; — может быть, эти мнения и будут искренни, но уж ей они безусловно покажутся таковыми. Не возникнут ли у неё сожаления? Не будет ли она тогда смотреть на меня как на помеху, как на коварного похитителя? Не почувствует ли она ко мне отвращения? Бог мне свидетель, что я готов умереть за неё; но умереть для того, чтобы оставить её блестящей вдовой, вольной на другой день выбрать себе нового мужа,— эта мысль для меня — ад.

 

L’habitude et une longue intimité pourraient seules me faire gagner l’affection de M-lle votre fille; je puis espérer me l’attacher à la longue, mais je n’ai rien pour lui plaire; si elle consent à me donner sa main, je n’y verrai que la preuve de la tranquille indifférence de son coeur. Mais entourée d’admiration, d’hommages, de séductions, cette tranquillité lui durera-t-elle? On lui dira qu’un malheureux sort l’a seul empêchée de former d’autres liens plus égaux, plus brillants, plus dignes d’elle, — peut-être ces propos seront-ils sincères, mais à coup sûr elle les croira tels. N’aura-t-elle pas des regrets? ne me regardera-t-elle pas comme un obstacle, comme un ravisseur frauduleux? ne me prendra-t-elle pas en aver-sion? Dieu m’est témoin que je suis prêt à mourir pour elle, mais devoir mourir pour la laisser veuve brillante et libre de choisir demain un nouveau mari — cette idée — c’est l’enfer.

  — Александр Пушкин, письмо Н. И. Гончаровой, 5 апреля 1830
  •  

… бедная женщина оказалась в самом фальшивом положении. Не смея заговорить со своим будущим зятем, не смея поднять на него глаза, наблюдаемая всем обществом, она постоянно трепетала; не желая верить, что Дантес предпочёл ей сестру, она по наивности или, скорее, по своей удивительной простоте спорила с мужем о возможности такой перемены в сердце, любовью которого она дорожила, быть может, только из одного тщеславия.[1]

  Дарья Фикельмон, дневник
  •  

Она должна была бы удалиться от света и потребовать того же от мужа. У неё не хватило характера, и вот она опять очутилась почти в таких же отношениях с молодым Геккереном, как и до его свадьбы: тут не было ничего преступного, но было много непоследовательности и беспечности.[2]

  Пётр Вяземский, письмо Михаилу Павловичу, 14 февраля 1837
  •  

Собственно говоря, Наталья Николаевна виновна только в чрезмерном легкомыслии, в роковой самоуверенности и беспечности, при которых она не замечала той борьбы и тех мучений, какие выносил её муж. Она никогда не изменяла чести, но она медленно, ежеминутно терзала восприимчивую и пламенную душу Пушкина. В сущности, она сделала только то, что ежедневно делают многие из наших блистательных дам, которых, однако ж из-за этого принимают не хуже прежнего; но она не так искусно умела скрыть свое кокетство, и, что ещё важнее, она не поняла, что её муж иначе был создан, чем слабые и снисходительные мужья этих дам.[3][2]

  Екатерина Мещерская (Карамзина), письмо М. И. Мещерской
  •  

Несчастная вдова вскоре уехала к своему брату Гончарову в его имение Полотняные заводы в Калужской губернии; там прожила всё время траура, два года, ей назначенные мужем, вероятно, в том предположении, что петербургское общество не забудет прежде сего времени клевету, носившуюся насчёт её. Но если клевета могла бы еще существовать, то была бы совершенно разрушена глубокою, неизгладимою горестью жены о потере мужа и её примерным поведением. Юная, прелестная собою, она отказалась от света и, переехав в Петербург, по желанию её тётки, посещает одних родственников и близких друзей, невзирая на приглашения всего общества и самого двора.[4]

  Николай Смирнов, «Памятные заметки», 1842
  •  

Прелестная жена, любя славу мужа более для успехов своих в свете, предпочитала блеск и бальную залу всей поэзии в мире и, по странному противоречию, пользуясь всеми плодами литературной известности мужа, исподтишка немножко гнушалась того, что она, светская дама par excellence, в замужестве за homme de lettres, за стихотворцем. Брачная жизнь привила к Пушкину семейные и хозяйственные заботы, особенно же ревность, и отогнала его музу. — ремарка Петра Вяземского: «Жена любила мужа вовсе не для успехов своих в свете и нимало не гнушалась тем, что была женою d'un homme de lettres. В ней вовсе не было чванства, да и по рождению своему принадлежала она высшему аристократическому кругу».[5][6]

  Модест Корф, «Записка о Пушкине», до 1852
  •  

Да, это была настоящая красавица, и недаром все остальные даже из самых прелестных женщин меркли как-то при её появлении. На вид всегда она была сдержанна до холодности и мало вообще говорила. В Петербурге, где она блистала, во-первых, своей красотой и в особенности тем видным положением, которое занимал её муж, — она бывала постоянно и в большом свете, и при дворе, но её женщины находили несколько странной. <…> тогда не было почти ни одного юноши в Петербурге, который бы тайно не вздыхал по Пушкиной; её лучезарная красота рядом с этим магическим именем всем кружила головы; я знал очень молодых людей, которые серьёзно были уверены, что влюблены в Пушкину, не только вовсе с нею незнакомых, но чуть ли никогда собственно её даже не видевших![7][8]

  Владимир Соллогуб, 1860-е
  •  

Не могу забыть страданий Натальи Николаевны в предсмертные дни её мужа. Конвульсии гибкой станом женщины были таковы, что ноги её доходили до головы. Судороги в ногах долго продолжались у неё и после, начинаясь обыкновенно в 11 часов вечера.[9][10]

  Вера Вяземская по записи П. И. Бартенева
  •  

Наталья Ивановна <…> дочерей своих бивала по щекам. На балы они иногда приезжали в изорванных башмаках и старых перчатках. Долгорукая помнит, как на одном балу Наталью Николаевну уводили в другую комнату, и Долгорукая давала ей свои новые башмаки, потому что ей приходилось танцевать с Пушкиным.[11][12]

  Екатерина Долгорукова по записи П. И. Бартенева
  •  

Читали Вы письма Пушкина к жене <…>? Талантливо, живо, красиво, сильно, элегантно, но, но… но… совершенно без содержания! Всё только про деньги, либо про кокетничанье жены, да ещё: Христос с вами! вот и всё. Какая она, должно быть, была ничтожная и пустая женщина! Ни про что ведь настоящее, важное, он ей ни гу-гу! А сколько других писем написал он на своём веку, где говорит (и как говорит!!) про тысячу вещей самых важных, значительных и интересных. И с такою-то красивою дурой он должен был, несчастный, весь век проводить.[13]

  Владимир Стасов, письмо А. А. Голенищеву-Кутузову, 10 января 1878

XX век[править]

  •  

Религиозность Наталии Ивановны принимала с годами суровый, фанатический склад, а нрав словно ожесточился, и строгость относительно детей, а дочерей в особенности, принимала раздражительный, придирчивый оттенок. Всё свободное время проводила она на своей половине, окружённая монахинями и странницами, которые свои душеспасительные рассказы и благочестивые размышления пересыпали сплетнями и наговорами на неповинных детей или не сумевших им угодить слуг и тем вызывали грозную расправу. <…> В строгом монастыре молодых послушниц не держали в таком слепом повиновении, как сестёр Гончаровых. Если, случалось, какую-либо из них призывали к Наталье Ивановне не в урочное время, то пусть даже и не чувствовала она никакой вины за собой, сердце замирало в тревожном опасении, и прежде чем переступлен заветный порог, — рука творила крестное знамение, и язык шептал псалом, поминавший царя Давида и всю кротость его.[14][12]

  Александра Арапова, «Воспоминания»
  •  

Время ли отозвалось пресыщением порывов сильной страсти, или частые беременности вызвали некоторое охлаждение в чувствах Ал. Сер-ча, но чутким сердцем жена следила, как с каждым днём её значение стушёвывалось в его кипучей жизни.[15][6]

  — Александра Арапова
  •  

Наша няня не могла вспомнить без содрогания о страшном состоянии, в которое впала мать, как только в наступившей смерти нельзя было сомневаться. Бесчувственную, словно окаменелую физически, её уложили в постель; даже в широко открытых, неподвижных глазах всякий признак жизни потух. <…> Она не слышала, что вокруг неё делалось, не понимала, что ей говорили. Все увещевания принять пищу были бесполезны, судорожное сжимание горла не пропускало и капли воды. Долго бились доктора и близкие, чтобы вызвать слёзы из её застывших глаз, и только при виде детей они наконец брызнули неудержимой струёй, прекратив это почти каталептическое состояние.[16][10]

  — Александра Арапова
  •  

Можно было бы привести длинный ряд современных свидетельств о светских успехах Н. Н. Пушкиной. Все они однообразны: сияет, блистает, la plus belle, поразительная красавица и т. д. Но среди десятков отзывов нет ни одного, который указывал бы на какие-либо иные достоинства Н. Н. Пушкиной, кроме красоты. Кое-где прибавляют: «мила, умна», но в таких прибавках чувствуется только дань вежливости той же красоте. Да, Наталья Николаевна была так красива, что могла позволить себе роскошь не иметь никаких других достоинств.

  Павел Щёголев, «Дуэль и смерть Пушкина», 1916
  •  

Счастие или грусть —
Ничего не знать наизусть,
В пышной тальме катать бобровой,
Сердце Пушкина теребить в руках,
И прослыть в веках —
Длиннобровой,
Ни к кому не суровой —
Гончаровой.

  Марина Цветаева, «Счастие или грусть…», 1916
  •  

Не будь Гончарова красавицей, Пушкин прошёл бы мимо, её просто не заметив. Но теперь он сделался невольником — уже не красоты, а Натальи Гончаровой. Это было первое трагическое противоречие, влекущее к трагической гибели Пушкина. <…> Здесь же соединились «мадонна» и <…> светская дама с обывательской психологией. И кроме того, Пушкин вступил в брак с предметом своего поэтического поклонения, желая в то же время получить в ней «хозяйку» и жену. <…> Но всеобщее поклонение жене Пушкина было отнюдь не «богомольным благоговением перед святыней красоты», а обычным волокитством <…>. Собственное же «благоговение», или поэтическое созерцание красоты, в Пушкине превратилось в исступлённую ревность…

  Сергей Булгаков, «Жребий Пушкина», 1937
  •  

Вероятно, и Пушкин был не прав перед нею, возложив на плечи хорошенькой барышни непомерную честь и непосильное бремя — стать женой Пушкина.

  Владислав Ходасевич, «Жена Пушкина», 1939
  •  

… Дом [для Пушкина] становился средоточием и национальной, и исторической, и личной жизни. И это был не абстрактный «Дом вообще», а свой собственный Дом — единственный и реальный. Если помножить силу этих идей на силу подлинной страсти, которую испытывал Пушкин к своей жене, то сделается очевидным, какое место занимала в жизни Пушкина Наталья Николаевна,..

  Юрий Лотман, «Александр Сергеевич Пушкин: биография писателя», 1981
  •  

Российские критики — и читатели вслед за ними — рассуждают о том, что чистой и умной Татьяны недостоин испорченный и пустой Евгений <…>. Но ведь как раз Татьяну Евгений вполне устраивал <…>. Та же история произошла у Пушкина и в личной жизни: только тут он оказался Татьяной, а Евгением — Наталья Николаевна. Правда литературы и правда истории не значат ничего: вина Евгения перед Татьяной и Натальи Николаевны перед Пушкиным в читательском сознании — неоспорима.

  Пётр Вайль, Александр Генис, «Родная речь. Уроки изящной словесности» (гл. «Вместо «Онегина». Пушкин»), 1991
  •  

… «Духовный мардонг Александра Пушкина». <…> Антонов пишет о духовных мардонгах, образующихся после смерти людей, оставивших заметный след в групповом сознании. В этом случае роль обжарки в масле выполняют обстоятельства смерти человека и их общественное осознание (Антонов уподобляет Наталью Гончарову сковороде, а Дантеса — повару),..

  Виктор Пелевин, «Мардонги», 1992

Александр Пушкин[править]

  •  

Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Н. Н. танцевала в Аничкове. — т. е. на придворных балах, которые устраивались для тесного круга близких ко двору

  дневник, 1 января 1834
письма
  •  
 

… mon cent-treizième amour.

  — В. Ф. Вяземской, конец (не позднее 28) апреля 1830
  •  

На балах пляшет, с государём любезничает, с крыльца прыгает. — Надобно бабёнку к рукам прибрать.

  — П. В. Нащокину, 8 января 1832
  •  

Вообрази, что жена моя на днях чуть не умерла. Нынешняя зима была ужасно изобильна балами. На Маслянице танцевали уж два раза в день. Наконец настало последнее воскресение перед великим постом. Думаю: слава богу! балы с плеч долой! Жена во дворце. Вдруг, смотрю — с нею делается дурно, — я увожу её, и она, приехав домой, — выкидывает. Теперь она (чтоб не сглазить), слава богу, здорова и едет на днях в Калужскую деревню к сёстрам…

  — П. В. Нащокину, нач. марта
  •  

… ты мешаешь сёстрам, потому что надобно быть твоим мужем, чтобы ухаживать за другими в твоём присутствии, моя красавица.

  — ей, около (не позднее) 27 июня 1834

Гончарова в поэзии[править]

  •  

Море близко. Светает. Шаги уже меряют где-то.
Будто скошены ноги, я больше бежать не могу.
О, еще б хоть минуту! Но щёлкнул курок пистолета.
Не могу… все потеряно… Темная кровь на снегу.
Тишина, тишина. Поднимается солнце. Ни слова.
Тридцать градусов холода. Тускло сияет гранит.
И под черным вуалем у гроба стоит Гончарова,
Улыбается жалко и вдаль равнодушно глядит.[17]

  Георгий Адамович, «По широким мостам... Но ведь мы все равно не успеем...», 1921
  •  

Наталья Пушкина! Наташа Гончарова!
Ты звонкой девочкой вбежала в дом чужой,
Где грянула в паркет Петровская подкова
И Командор ступал гранитною стопой.
Где обаянием неизъяснимой власти
Тебя опутала стихов тугая нить,
Где хлынул на тебя самум арабской страсти
И приневоливал его огонь делить. <...>
Пусть пуля жадная и дымный снег кровавый
У роковых весов склонили острие,
Пускай лишились мы России лучшей славы, ―
Морошки блюдечко ― спасение твое!
Наташа милая! Ты радость и страданье.
Ты тёрн трагический меж пьяных роз венца,
И создано тобой чудесное преданье
О гордой гибели негордого певца.

  Георгий Шенгели, «Натали», 1921
  •  

Невмочь...
О, ночь таких мучений
Чего-то хочется с утра.
Чего? Морошки бы мочёной,
С ней будет легче умирать!
― Хочу, чтоб ты сама, мой друг,
Меня морошкой покормила... ―
Упала на колени вдруг
И с ложки кормит: «Кушай, милый!»
В её глазахиспуг и горе.
Всех поцелуев горячей,
Томительнее всех ночей
С ней проведённых ― эта горечь,
Как потолок вдруг стал высок...
По книжным полкам выше... выше.
Кончается... Уже не дышит...
Морошка...
Обморок...
И морок...
Мороз и сумерки.
Он умер.[18]

  Михаил Зенкевич, «Морошка», 1937

Примечания[править]

  1. Раевский Н. А. Портреты заговорили // Избранное. — М.: Художественная литература, 1978. — С. 304.
  2. 1 2 В. В. Вересаев, «Пушкин в жизни», 1926 (3-е изд. 1928), XVI.
  3. Пушкин и его современники: Материалы и исследования. — Вып. VI. — СПб.: Издательство Императорской Академии Наук, 1909. — С. 94, 97.
  4. Из памятные заметок Н. М. Смирнова // Русский Архив. — 1882. — Кн. I. — С. 237.
  5. П. П. Вяземский. Собрание сочинений. — СПб., 1893. — С. 493.
  6. 1 2 Пушкин в жизни, XV.
  7. Воспоминания гр. В. А. Соллогуба. — СПб.: Изд. А. С. Суворина, 1887. — С. 118.
  8. Пушкин в жизни, XIII.
  9. Русский Архив. — 1888. — Кн. II. — С. 305.
  10. 1 2 Пушкин в жизни, XVII.
  11. Рассказы о Пушкине. — М.: Издание М. и С. Сабашниковых, 1925. — С. 63.
  12. 1 2 Пушкин в жизни, XII.
  13. Б. Л. Модзалевский. Предисловие // Пушкин А. С. Письма, 1815—1825. — М.; Л.: Гос. изд-во, 1926. — С. XVI.
  14. Новое Время. — 1907. — № 11409, иллюстрированное приложение. — С. 7.
  15. Новое Время. — 1907. — № 11413.
  16. Новое Время. — 1908. — № 11425, иллюстрированное приложение. — С. 7.
  17. Г.В.Адамович. Полное собрание стихотворений. Новая библиотека поэта. Малая серия. — СПб.: Академический проект, 2005 г.
  18. Зенкевич М.А. «Сказочная эра». Москва, «Школа-пресс», 1994 г.