Поэзия Петра Вяземского

Из поэзии Пётр Андреевич Вяземский (1792—1878) сочинял только стихотворения.

1810-е

	Успехов просит ум, а сердце счастья просит! И самолюбия нож острый часто косит Весенние цветы младых и красных дней. <…> Чтоб более меня читали, Я стану менее писать!
	— «К друзьям», 1814

	Анакреон под дуломаном, Поэт, рубака, весельчак! Ты с лирой, саблей иль стаканом Равно не попадешь впросак.
	— «К партизану-поэту (В 1814-м году)»

	Давыдов, баловень счастливый Не той волшебницы слепой, И благосклонной, и спесивой, Вертящей мир своей клюкой, Пред коею народ трусливый Поник просительной главой, — Но музы острой и шутливой И Марса, ярого в боях!
	— «К партизану-поэту», 1814 или 1815

Пусть у твоих дверей Привратник горделивый Не будет с булавой Весёлости игривой Отказывать, спесивой Качая головой; А скуке, шестернёй Приехавшей шумливо С гостями позевать, Дверь настежь растворять Рукою торопливой! <…> Не приторный ласкатель, Не суетный мудрец, Гораций не был знатным, Под небом благодатным, Тибурских рощ в тени Он радостные дни Умеренности ясной С улыбкой посвящал <…>. Мне свиток приготовь, Стихов красноречивых, И пылких и счастливых, Где дружбу и любовь Ты, сердцем вдохновенный, Поёшь непринужденно И где пленяешь нас Не громом пухлых фраз Раздутых Цицеронов, Не пискотнёю стонов Тщедушных селадонов, Причёсанных в тупей, И не знобящим жаром, Лирическим угаром Пиндаров наших дней! Расколом к смертной казни Приговорённый Вкус, Наставник лучший муз, Исполненный боязни, Укрылся от врагов Под твой счастливый кров. <…> Твой скромный камелёк Тихохонько курится, Вокруг него садится Приятелей кружок <…>. Здесь на почётном месте Почётный наш поэт, <…> И равнодушный зритель Приманчивых сует, Жуковский, в ранни годы Гораций-Эпиктет.

— «К Батюшкову» («Мой милый, мой поэт…»), 1816

	Певец любви, певец игривый И граций баловень счастливый, Стыдись! Тебе ли жить в полях? Ты ль будешь в праздности постылой В деревне тратить век унылый, Как в келье дремлющий монах? Нет! Быть отшельником от света — Ни славы в том, ни пользы нет; Будь терпелив, приспеют лета — И сам тебя оставит свет.
	— «К Батюшкову» («Шумит по рощам ветр осенний…»), 1817

Как жалок мне любовник муз постылый, Который нег халата не вкушал! Поклонник мод, как куколка одетый И чопорным восторгом подогретый, В свой кабинет он входит, как на бал. Его цветы — румяны и белила, И, обмакнув в душистые чернила Перо своё, малюет мадригал. Пусть грация жеманная в уборной Дарит его улыбкою притворной За то, что он выказывал в стихах Слог расписной и музу в завитках; Но мне пример: бессмертный сей неряха — Анакреон, друг красоты и Вакха, Поверьте мне, в халате пил и пел; Муз баловень, харитами изнежен И к одному веселию прилежен, Играя, он бессмертие задел.

— «Прощание с халатом», 21 сентября 1817

	Американец и цыган, На свете нравственном загадка, Которого, как лихорадка, Мятежных склонностей дурман Или страстей кипящих схватка Всегда из края мечет в край, Из рая в ад, из ада в ран! Которого душа есть пламень, А ум — холодный эгоист; Под бурей рока — твёрдый камень! В волненье страсти — лёгкий лист!
	— «Толстому», 19 октября 1818 [1862]

Есть род стократ глупей писателей глупцов — Глупцы читатели. <…> Ещё могу простить чтецам сим угомоннным, Кумира своего жрецам низкопоклонным, Для коих таинством есть всякая печать И вольнодумец тот, кто смеет рассуждать; Но что несноснее тех умников спесивых, Нелепых знатоков, судей многоречивых, Которых все права — надменность, пренья шум, А глупость тем глупей, что нагло корчит ум! В слепом невежестве их трибунал всемирной За карточным столом иль кулебякой жирной Венчает наобум и наобум казнит; Их осужденье — честь, рукоплесканье — стыд. <…> Пред гением его Державин — лирик хилый; В балладах вызвать рад он в бой певца Людмилы, И если смельчака хоть словом подстрекнуть, В глазах твоих пойдёт за Лафонтеном в путь.

— «Послание к И. И. Дмитриеву, приславшему мне свои сочинения», апрель 1819

О ты, который нам явить с успехом мог И своенравный ум и беспорочный слог, В боренье с трудностью силач необычайный, Не тайн поэзии, но стихотворства тайны, Жуковский! от тебя хочу просить давно. <…> Как с рифмой совладеть, подай ты мне совет. <…> Опять на пытку я, опять бумагу в руки — За рифмой рифмы ждать, за мукой новой муки. Ещё когда бы мог я, глядя на других, Впопад и невпопад сажать слова в мой стих; Довольный счётом стоп и рифмою богатой, Пестрил бы я его услужливой заплатой.

— «К В. А. Жуковскому», август 1819

	По жизни так скользит горячность молодая: И жить торопится и чувствовать спешит!
	— «Первый снег», ноябрь 1819

1820-е

Перед судом ума сколь, Каченовский! жалок Талантов низкий враг, завистливый зоил. Как оный вечный огнь при алтаре весталок, Так втайне вечный яд, дар лютый адских сил, В груди несчастного неугасимо тлеет. На нём чужой успех, как ноша, тяготеет; Счастливца свежий лавр — колючий терн ему; Всегда он ближнего довольством недоволен И, вольный мученик, чужим здоровьем болен. <…> Пусть сей оценщик слов и в азбуке знаток Теребит труд ума с профессорских досок, Как поседевшая в углах архивы пыльной Мышь хартии грызёт со злостью щепетильной.

— «Послание к М. Т. Каченовскому», 1820

Иваны в списках Аполлона В чести бывают искони: Гомер лесного Илиона, Который грациям сродни И, как другой похвал дурманом, Век ослеплён был простотой, Слыл в людях запросто Иваном И беззаботной головой. Его собрат и соимянник, Хемницер вслед за ним пошёл И, строгих муз беспечный данник, На славу по цветам набрёл. В залог прекрасных упований, К чете любезной ты причтён И скоро в храме дарований Иваном третьим наречён. <…> И будь всегда Иваном грозным Для всех зоилов и невежд!

— «Ивану Ивановичу Дмитриеву (В день его именин)», 1822

Раскрыта перед ним природы дивной книга; Воспитанник её, он чужд земного ига; Пред ним отверстый мир: он мира властелин! Чем дале от людей, тем мене он один. Везде он слышит глас, душе его знакомый: О страшных таинствах ей возвещают громы, Ей водопад ревёт, ласкается ручей, Ей шепчет ветерок и стонет соловей. Но не молчит и он: певец, в пылу свободы, Поэзию души с поэзией природы, С гармонией земли гармонию небес Сливает песнями он в звучный строй чудес, И стих его тогда, как пламень окрыленный, Взрывает юный дух, ещё не пробужденный, В нём зажигая жар возвышенных надежд; Иль, как Перуна глас, казнит слепых невежд, В которых, под ярмом презрительных желаний, Ум без грядущего и сердце без преданий.

— «Байрон», между 1821 и 1826

	… губернский регистратор, Почтовой станции диктатор.
	— «Станция (Глава из путешествия в стихах)», 1825 [1829]

	Назло безграмотных нахалов И всех, кто только им сродни, Дай бог нам более журналов: Плодят читателей они. Где есть поветрие на чтенье, В чести там грамота, перо; Где грамота — там просвещенье; Где просвещенье — там добро.
	— «На новый 1828 год»

	Простоволосая головка, Улыбчивость лазурных глаз, И своенравная уловка, И блажь затейливых проказ — Всё в ней так молодо, так живо, Так не похоже на других, Так поэтически-игриво, Как Пушкина весёлый стих. <…> Она дитя, резвушка, мальчик, <…> Которого лукавый пальчик Грозит и смертным и богам.
	— «Простоволосая головка», 1828

• см. «Русский бог», 1828 [1854]

	Южные звёзды! Чёрные очи! Неба чужого огни! Вас ли встречают взоры мои На небе хладном бледной полночи? Юга созвездье! Сердца зенит! Сердце, любуяся вами, Южною негой, южными снами Бьётся, томится, кипит. <…> Южные очи северной девы, Нежных и страстных, как вы!
	— «Чёрные очи», 1828

• см. «Три века поэтов», 1829

1830-е

	В сердце томная забота, Безымянная печаль. Я невольно жду чего-то, Мне чего-то смутно жаль.
	— «Хандра», 1831

	Тройка мчится, тройка скачет, Вьётся пыль из-под копыт.
	— «Ещё тройка», 1834

	Вот вы и я: подобье розы милой, Цветёте вы и чувством, и красой; Я кипарис угрюмый и унылый, Воспитанный лета́ми и грозой.
	— «Роза и кипарис», 1835

	Я пережил и многое и многих, И многому изведал цену я. Теперь влачусь один в пределах строгих Известного размера бытия.
	— «Я пережил», 1837

	Здесь с Музой свадьбу золотую Сегодня празднует Крылов. <…> И этот брак был не бесплодный, Сам Феб его благословил! Потомству наш поэт народный Свое потомство укрепил. Изба его детьми богата, Под сенью брачного венца. И дети — славные ребята! И дети все умны — в отца. Длись судьбами всеблагими, Нить любезных нам годов! Здравствуй, с детками своими, Здравствуй, дедушка Крылов!
	— «На радость полувековую» («Песнь в день юбилея И. А. Крылова»), январь 1838

1840-е

	Смерть жатву жизни косит, косит И каждый день, и каждый час Добычи новой жадно просит И грозно разрывает нас. Как много уж имён прекрасных Она отторгла у живых, И сколько лир висит безгласных На кипарисах молодых.
	— «Смерть жатву жизни косит, косит…», 1840

Сыны другого поколенья, Мы в новом — прошлогодний цвет: Живых нам чужды впечатленья, А нашим в них сочувствий нет. Они, что любим, разлюбили, Страстям их — нас не волновать! Их не было там, где мы были, Где будут — нам уж не бывать! Наш мир — им храм опустошенный, Им баснословье — наша быль, И то, что пепел нам священный — Для них одна немая пыль. Так мы развалинам подобны, И на распутий живых Стоим, как памятник надгробный Среди обителей людских.

— «Старое поколение», 1840

	Молниеносными перстами Ты отверзаешь новый мир И громозвучными волнами Кипит, как море, твой клавир…
	— «Листу», апрель 1842

1850-е

	В поле кактус иглистый Распускает свой цвет. В дальней тьме — каменистый Аравийский хребет.
	— «Палестина», 1850

	Немец к мудрецам причислен, Немец — дока для всего, Немец так глубокомыслен, Что провалишься в него. Но, по нашему покрою, Если немца взять врасплох, А особенно зимою, Немец — воля ваша! — плох.
	— «Масленица на чужой стороне», 20 февраля 1853

	Язык есть исповедь народа, В нём слышится его природа Его душа и быт родной.
	— «Англичанке», 10 нарта 1855

1860-е

Хоть он Карамзина предпочитал Шишкову, Но тот же старовер, любви к родному слову, Наречием чужим прельстясь, не оскорблял И русским русский ум по-русски заявлял. Притом, храня во всём рассудка толк и меру, Петрова он любил, но не в ущерб Вольтеру, За Лафонтеном вслед он вымысла цветы, С оттенком свежести и блеском красоты, На почву русскую переносил удачно. И плавный стих его, струящийся прозрачно, Как в зеркале и мысль и чувство отражал.

— «Дом Ивана Ивановича Дмитриева», 1860

	Я пью за здоровье немногих, Не многих но верных друзей. Друзей исключительно строгих В соблазнах изменчивых дней.
	— «Друзьям», 1861

Нет, я от гласности не прочь, Но добросовестно-разумной, Готовой истине помочь, Не сплетнями, не бранью шумной; Но речью, чуждою страстей, Но хладнокровным правосудьем, Чтоб слово в святости своей Служило праведным орудьем. Где гласность — будь и правота! Но жрец и вещий ей не каждой. Её правдивые уста Не возгорят соблазнов жаждой. Её возвышенный глагол Не признаёт стремленьем к благу Намёков едких произвол И злоречивую отвагу.

— «Нет, я от гласности не прочь…», 1864

	Лоб не краснеющий, хоть есть с чего краснеть, Нахальство языка и зычность медной груди, Вот часто всё, что надобно иметь, Чтобы попасть в передовые люди.
	— «Заметки», 1868

1870-е

	Орангутанг ли наш Адам? От обезьян идём ли мы? Такой вопрос решать не нам: Решат учёные умы. В науке неуч и профан, Спрошу: не больше ль правды в том, Что вовсе не от обезьян, А в обезьяны мы идём?
	— «По поводу современного зоологического вопроса», 1874

	Кто спорит! Взяточник есть человек презренный, Но, сребролюбия недугом омраченный, Писатель во сто раз презренней и того. Дар слова — Божий дар, — он в торг пустил его.
	— «На взяточников гром всё с каждым днём сильней…», 1875(?)

	Жизнь наша в старости — изношенный халат: И совестно носить его, и жаль оставить.
	— «Жизнь наша в старости…», не позднее 1877 [1896]

Эпиграммы

• См. в Викитеке

О стихотворениях

	К графу Чернышеву в деревню. <…> Это сатирическое послание, исполненное остроумия и самых резких Ювеналовских оборотов. <…> Досталось и нашей братье, журналистам, но, к несчастию, нельзя сердиться, потому что самые удары нанесены так ловко, умно и с таким искусством, что, вместо того чтобы критиковать, наоборот, мы просим почтенного автора почаще бросать в нас этими драгоценными камешками.
	— Фаддей Булгарин, рецензия на часть I «Мнемозины»

Что, мой светик луна <…>. Какая неудачная — изысканная и приторная подделка под, народность!.. Найдётся ли здесь хоть стих, в котором отозвалась бы живая народная русская речь?.. Как болезненно-неприятно звучат в ухе эти слова, подслушанные у народа, так мастерски, так свободно владеющего ими, — а здесь так неудачно поставленные, угловато и дико выглядывающие из несвободно льющегося, галантерейно обточенного, примазанного и прилизанного стиха!..

— Виссарион Белинский, «Московский литературный и учёный сборник», май 1847

	… славянофилы <…> понемножку и помаленьку: то напечатают повесть, <…> то стихотворение вроде «Светика-луны», в народном тоне которого виден барин, неловко костюмировавшийся крестьянином…
	— Виссарион Белинский, «Ответ „Москвитянину“», октябрь 1847