Сентя́брьская гроза́, сентябрьские гро́зы — осенняя гроза, происходящая в первый месяц осени, в сентябре, когда лето ещё не окончательно уступило осени.
Осенние грозы в регионах холодного и умеренного климата считаются значительно более редким явлением, чем, к примеру, летние или, тем более, весенние. Постепенное охлаждение атмосферы не способствует активным столкновениям фронтов. Для российской средней полосы сентябрь считается последним для грозового сезона. Однако в некоторые годы (правда, сравнительно редко) грозы могут случаться и позднее, хотя и крайне редко, даже — зимой, например, когда предвидеть их очень трудно. Все они связаны с глубокими циклонами, чаще всего идущими с Черного или Средиземного моря.
Согласно народным приметам, гроза в сентябре предсказывает затяжную тёплую осень и снежную зиму.
— Вячеслав Ива́нов, «Ликуя, топчет спелый грозд...» (из цикла «Римский дневник 1944 года», Сентябрь), 8 сентября 1944
...удивительная картина ― гроза в сентябре. Поглядите!
Я взглянул за окно. С юга подымалась тяжелая и высокая, в полнеба, туча. Ее передергивало вспышками молний.[4]
Последние летние, переходящие на осень грозы гремят все грознее. От удара огненных стрел Ильи-пророка из каменных гор выбегают, по народному верованию, родники и быстрые речки, не замерзающие даже в студеную зимнюю пору. Им приписывается чудодейная сила-мочь; их называют на только «гремячими», но в некоторых местностях даже и «святыми».
— Аполлон Коринфский, «Народная Русь : Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа — Илья пророк», 1901
Во время грозы в сентябре 1967 года молния попала в дерево, растущее против проходной одесского пивзавода № 1. Из огня и дыма возник оранжевый шар величиной с футбольный мяч и медленно поплыл… на территорию завода. Он миновал настежь раскрытую проходную и на глазах у притихших людей взорвался, наткнувшись на дерево.[6]
— «Шаровая молния о себе», 1968
На другой день в боевом порядке, сопровождаемые подозрительными всадниками, мы перешли перевал Нейджи. Здесь разразилась необычайная для сентября гроза и повалил сильный снег. Монголы сказали нам: «Горный бог Ло гневается за то, что панаги хотели тронуть великих людей, по снегу они более не нападут на нас, ибо останутся следы». Перед нами стоял хребет Марко Поло, грозный Ангар-Дакчин, за ним живописное Кокушили и мощное Думбуре.[7]
Днем я уснул, но вскоре мой сосед разбудил меня.
― Вы уж не сердитесь на меня, ― говорил он смущенно, ― но лучше встаньте. Разворачивается удивительная картина ― гроза в сентябре. Поглядите!
Я взглянул за окно. С юга подымалась тяжелая и высокая, в полнеба, туча. Ее передергивало вспышками молний.
― Мать честная! ― воскликнул художник. ― Какая уйма красок! Такое освещение никак не напишешь, будь ты хоть сам Левитан.
― Какое освещение? ― спросил я растерянно.
― Господи! ― с отчаянием сказал художник. ― Куда же вы смотрите? Вон видите ― там лес совершенно темный, глухой; это на нем легла тень от тучи. А вон, подальше, на нем бледные желтые и зеленоватые пятна: это от приглушенного солнечного света из-за облаков. А вдали он весь в солнце. Видите? Весь как отлитый из красного золота. И весь сквозной. Своего рода золотая узорчатая стена. Или вроде как протянули по горизонту плат, что вышили мастерицы в наших тихвинских золотильнях.[4]
― Впрочем, хороший мой, зови священника, будем служить молебен… Только нельзя же так прямо, без совета с врачом. Пошли за Карлом Иванычем… Все может статься в пути, ну, хоть бы гроза…
― Но какая же, бабушка, гроза осенью, в конце августа? ― отозвалась Аврора.
― Не твое дело… бывают случаи и в сентябре…[1]
С погодой происходило между тем что-то странное. В самых последних числах сентября разразилась гроза над Петербургом, и в народе говорили, что такое необычное явление не предвещает ничего доброго. В октябре метеор упал за каретой государыни. Снег выпал, и морозы завернули быстро. <...>
И вот стали отыскивать всевозможные причины. Говорили, что государыня скончалась оттого, что гроза была в сентябре, оттого, что метеор упал за ее каретою; ссылались на неудачу с браком шведского короля ― словом, искали всякого разумного и неразумного повода, чтобы успокоить себя хоть чем-нибудь.[2]
— Михаил Волконский, «Мальтийская цепь» (из главы «Доклад императрице»), 1891
Среди ночи я выгляну в окно, увижу, что собирается низкий дождь, а с повети пахнет холодом и где-то деловито погромыхивает короткая поздняя осенняя гроза. Значит, завтра не выходить в поле. И я налью каждому по полному стакану пива и поставлю у каждого изголовья. И только синица, бесшумно вспархивая в темноте по комнате, будет садиться порой и на тот и на этот стакан и обмакивать в пиво свой веселый внимательный нос.[8]
Едва она вбежала в мое повествование, как по страницам закружились солнечные зайчики, слова заволновались, замелькали. Быстрые и маленькие пальчики, забежав сзади, зажали мне глаза.
― Бабочка-буря! ― безошибочно завопил я.
Это был небесный роман. Взяв командировку в журнале, она прилетала на его выступления в любой край света. Хотя он и подозревал, что она не всегда пользуется услугами самолётов. Когда в сентябре из-за гроз аэропорт был закрыт, она как-то ухитрилась прилететь и полдня сушилась.[9]
Окрестности были бедные ― купы чахлых деревьев, несжатые, побитые колесами и гусеницами нивы, заросшие сорняком овраги, в которых и прятались операционные палатки, маскировался госпитальный скарб, палатки с больными, где-то далеко-далеко бухали то ли взрывы, то ли раскаты грома, но какой в сентябре гром?[5]
.jpg)
.svg){kind=logo}
