Золота́я о́сень или ба́бье ле́то (уст.ма́рфино лето), в Северной Америке: инде́йское лето — в Европе и Северной Америке отчётливо выраженный период тихой, тёплой и сухой погоды, длящийся примерно одну-две недели в конце сентября или в первой половине октября и связанный с устойчивым антициклоном. Золотая осень наступает после похолодания и в некоторых случаях может сопровождаться вторичным цветением некоторых растений, обычно цветущих один раз в год. Название связано, в первую очередь, с жёлто-оранжевым цветом осенней листвы многих деревьев, образующих леса и парки, прежде всего, таких как берёза, клён, липа.
В более широком смысле слова «золотой осенью» называют те полтора-два месяца, когда деревья стоят с ярко окрашенной осенней листвой.
Снова пришла осень, четвертая золотая осень батьки Махно. Крым агонизировал, и в критический момент, ровно за месяц до конца, Махно снова перешел, перешел к большевикам. Сейчас батько ни за кого: свои политические симпатии он определяет к осени, когда вязки грунты и не проехать тачанке, когда дождь загоняет мужиков в хаты и необходимо иметь регулярные кадры, базу, провиант…[5]
— А. Ветлугин, «Авантюристы гражданской войны», 1921
Сентября 19. Золотая осень кончилась. Дождь, слякоть, холод. Осенний Борей шумит в оголенных ветвях, срывает и гонит последний желтый лист. У Катерины Андреевны флюс; у Андрюши горло подвязано; у маленькой кашель ― не дай Бог, коклюш.[6]
У меня в душе, как в природе поздней осенью, крутит и мутит тоска. Сегодня я заметил только, что на фоне серого ствола большого дерева трепетал один-единственный золотой листик. Золотая осень прошла незаметно, то были холодные дожди, и как-то тут между днями незаметно ударили два мороза, подсекли листву, потом начались сильные ветры с дождями, и так незаметно мы остались с голыми деревьями.[2]
Сегодня ночью было тихо; «дал отдыха» ― как говорят в очередях. День ясный, солнечный; нынче очень сухая золотая осень; и сегодня ни одной тревоги, несмотря на синее небо, бледно-синее, грязноватое. Листья опали, и сквозь ветви уже виден флигель по ту сторону сада. В ночь на 12-е была большая активность со стороны немцев; между прочим, фугаски ― в музее Штиглица и в Академии художеств ― на Литейном дворе.[7]
Сентябрь — месяц оклеветанный… Не говорят люди «замайнило», «заавгустело», «задекабрило», а «засентябрило» говорят. И тут полагается вспомнить плаксивое небо, туманную изморось, слякоть на дороге и надоедливый знобкий ветер. Неверно это! Клевета на хороший месяц. Дождь, студеные вихри ― со всяким месяцем такое случиться может, даже с январем, ― разве что в сентябре почаще. Зато в какую еще пору могут стоять такие прозрачные и ласковые дни, как в сентябре? После ненастья безоблачное небо, ясное, как умытое, солнце и там, наверху, такая голубизна, что, смотрясь в нее, лужи на пашне и узкое плесо речушки становятся похожими на осколки южного моря.[8]
Полк дрался еще только на передовых укреплениях. До цитадели было верст тридцать. Штаб полка помещался среди прекрасного леса. В этом году была золотая осень. Дубы и грабы разукрасились во все теплые цвета, то есть желтый и красный. Я представился командиру полка.[9]
Осень в этот день бастовала. Плесневело ее виноградное мясо на лозах, падали ее яблоки, созревшие для своей гибели, гнили в гавани на дубках ее арбузы, томилось вино в ее давильнях, буро-красный лом ее листьев загрязнил улицы, а золотая осень ― где же она была, лядащая? Бродила ли она в полусонном отупении по берегам нежилого, холодеющего моря, дрыхла ли без просыпу в позабытой Богом слободской мазанке? А может быть, не пришла еще ее пора, и тем, кто сажал и растил, дано только в жалкой, слабой старости собирать свои сгнившие плоды.[10]
Я развозил почту на двухколесном велосипеде. Стояла ранняя золотая осень. Ветер срывал киноварь листьев, и они печально, как птицы, падали на подопрелую землю. Все время моросил мелкий противный дождь, сырость забивалась под пальто и заставляла зябко вздрагивать тело. Дорога раскисла, грязь налипала на колеса велосипеда, но нужно было, сцепив зубы, ехать в колхоз, так как я вез почту, а время было позднее, еще с час пути.[4]
— Евгений Попов, Подлинная история «Зеленых музыкантов», 1997
Удаленные вершины лесные то никли друг к другу, то вновь закидывались, еще зеленые, напитанные вечностью, сквозящей в зелени своим бледным золотом.
И лист за листом, обрываясь, сверкал. <...>
Встала ― ветер рвал ее черное платье.
На горизонте было ясное, винное золото, и она, повитая им, глядела вдаль.
Она глядела вдаль и говорила: «Ушел. Не вернется».
«Нет, он вернется». Старик снял фуражку, заглянул ей синими, вещими глазами в лицо.
Он увидел на ланитах ее две слезы.
Протянулись облачка.
Разрезали золотую зеркальность отчетливыми, синими клочьями.
Остался только один винный кусок золота, да и он угас.
И вечность погасла на горизонте.[11]
— Андрей Белый, «Кубок метелей» (новелла «Золотая осень»), 1907
Им открылась неоглядная даль.
И, протягивая руки, сказала: «Солнце закатывается — закатывается».
И оно закатилось.
Там, где был златокованый щит, осталось взволнованное погасание света.
В воздухе тянулась золотая паутина. Волосы ее, оттененные черным, чуть светились на вечерней заре.
Закат становился бледно-грустен и золотисто-атласен: гасло золотое, сияющее вино, пролитое на горизонте.
Точно его разводили водой.[11]
— Андрей Белый, «Кубок метелей» (новелла «Золотая осень»), 1907
Седлает Ибрагим своего Казбека, едет в город, за сотни верст, везет ответный стафет в Москву. Стояла цветистая золотая осень. Тайга задумалась, грустила о прошедшем лете, по хвоям шелестящий шёпот шел. Нивы сжаты, грачи на отлете, в избах пахнет нынешним духмяным хлебом. Едет Ибрагим, мечтает, ― свободно на душе. И вся дума его ― о Прохоре.[12]
Полгода ― немалый срок, а словно был это вчерашний день. Вот ряд оголенных, озябших берёз. Сейчас зима идёт, а тогда была золотая осень. Тогда березы еще не всю потеряли листву, и ярко рдела поспевшая рябина, и дрозды порхали перелетными стайками, и вовсю звучал набат, стреляли пушки, и бушевало среди построек разливное огненное пламя. Через два дня, поутру, Емельян Иваныч велел делать «закличку» в круг.[13]
— Вячеслав Шишков, «Емельян Пугачев» (книга вторая, часть третья), 1945
Уточки в пестрых коричневых одежках стремительно приближались к мосткам, расталкивая лапами листья, плыли по ровной синеве неба и облакам. Тёте стало вдруг жаль, что Теплого нет рядом, что он не видит уток, не жует горбушку… Но сожаление кольнуло и тут же растаяло — в подвижном золоте дня. После недели дождей, ночных заморозков и испуганно натянутых шапок в Москву, уже второй раз за эту осень, возвратилось лето. Пусть листья все летели и летели на землю, а в воздухе и небе стояла какая-то особенная осенняя пустота и ясность, было солнечно и почти жарко. Август заглянул в гости в середину октября.[15]
Здесь осень чудная: леса еще хранят
Уже поблекнувший, но пышный свой наряд;
Дни ясны, небеса прозрачны и глубоки;
Природа так светла, что вам её не жаль,
И кажется, вокруг не воздух, а хрусталь,
И резвый утренник чуть колет ваши щеки…
Как весело бродить под сводами аллей!..
Чу! резкий крик… Гляжу: в лазури утопая,
Несётся надо мной белеющая стая
Ширококрылых журавлей...[16]
Золотые лучи, золотые листы!
Отцветающих роз и настурций кусты;
Рано утром слезинки холодной росы —
Сколько прелести в них и осенней красы!
Побледнела прозрачных небес синева,
И, страшась непогод, увядает листва.
Только рдеет в траве яркокрасный пион
И румянцем больным зарумянился клён.[17]
Ранняя осень любви умирающей.
Тайно люблю золотые цвета
Осени ранней, любви умирающей.
Ветви прозрачны, аллея пуста,
В сини бледнеющей, веющей, тающей
Странная тишь, красота, чистота.[1]
Протянуло паутину
Золотое «бабье лето»,
И куда я взгляд ни кину ―
В желтый траур всё одето.
Песня летняя пропета,
Я снимаю мандолину
И спускаюсь с гор в долину,
Где остатки бродят света,
Будто чувствуя кончину.[18].
— Михаил Кузмин, «Протянуло паутину....» (из цикла «Осенние озера»), 1908
Отпуская все прегрешенья, возложи
Холодные ладони
Белоствольных рук на жаровню моего темени,
Снежной епитрахилью твоих одежд осени
Коленопреклоненного меня,
Готовящегося принять евхаристию
Божественного счастия
Из вознесенного потира твоих колен.
Элен! Элен!
Серебряное солнце моей золотой осени!..[19]