Смерть в доме

«Смерть в доме» (англ. A Death in the House) — фантастический рассказ Клиффорда Саймака 1959 года. Вошёл в авторский сборник «Лучшее Клиффорда Саймака» 1975 года.

Цитаты

Однажды, когда Старый Моуз Эбрамс бродил по лесу, разыскивая невесть куда запропастившихся коров, он нашёл пришельца. Моуз не знал, что это пришелец, однако он понял, что перед ним живое страдающее существо, а Старый Моуз, как бы его за глаза ни осуждали соседи, был не из тех, кто может равнодушно пройти в лесу мимо больного или раненого. На вид это было ужасное создание — зелёное, блестящее, с фиолетовыми пятнами. Оно внушало отвращение даже на расстоянии в двадцать футов. И оно воняло. Оно заползло, вернее, попыталось заползти в заросли орешника, но так с этим до конца и не справилось: верхняя часть его туловища скрывалась в кустах, а нижняя лежала на поляне. Его конечности — видимо, руки — время от времени слегка скребли по земле, стараясь подтянуть тело поглубже в кусты, но существо слишком ослабело, оно больше не продвинулось ни на дюйм. И оно стонало, но не очень громко — точь-в-точь ветер тоскливо выл под широким карнизом дома. Однако в его стоне слышалось нечто большее, чем вой зимнего ветра, — в нём звучало такое отчаяние и страх, что у Старого Моуза волосы на голове стали дыбом. Моуз довольно долго размышлял над тем, что ему делать с этим существом, а потом ещё какое-то время набирался храбрости, хотя большинство его знакомых, не задумываясь, признали бы, что храбрости у него хоть отбавляй. Впрочем, при таких обстоятельствах одной только заурядной храбрости недостаточно. Тут нужна храбрость безрассудная. Но перед ним лежало неведомое страдающее существо, и он не мог его оставить без помощи. Поэтому Моуз приблизился к нему, опустился рядом на колени; на это создание было тяжко смотреть, однако в его уродстве таилось что-то притягательное — оно точно завораживало своей отталкивающей внешностью. И от него исходило ужасное, ни с чем не сравнимое зловоние. — начало

Old Mose Abrams was out hunting cows when he found the alien. He didn't know it was an alien, but it was alive and it was in a lot of trouble and Old Mose, despite everything the neighbors said about him, was not the kind of man who could bear to leave a sick thing out there in the woods. It was a horrid-looking thing, green and shiny, with some purple spots on it, and it was repulsive even twenty feet away. And it stank. It had crawled, or tried to crawl, into a clump of hazel brush, but hadn't made it. The head part was in the brush and the rest lay out there naked in the open. Every now and then the parts that seemed to be arms and hands clawed feebly at the ground, trying to force itself deeper in the brush, but it was too weak; it never moved an inch. It was groaning, too, but not too loud — just the kind of keening sound a lonesome wind might make around a wide, deep eave. But there was more in it than just the sound of winter wind: there was a frightened, desperate note that made the hair stand up on Old Mose's nape. Old Mose stood there for quite a spell, making up his mind what he ought to do about it, and a while longer after that working up his courage, although most folks offhand would have said that he had plenty. But this was the sort of situation that took more than just ordinary screwed-up courage. It took a lot of foolhardiness. But this was a wild, hurt thing and he couldn't leave it there, so he walked up to it, and knelt down, and it was pretty hard to look at, though there was a sort of fascination in its repulsiveness that was hard to figure out — as if it were so horrible that it dragged one to it. And it stank in a way that no one had ever smelled before.

Он ожидал, что существо окажется либо холодным, либо скользким и липким, а может, и таким и этаким одновременно. Но ошибся. Оно было на ощупь тёплым, твёрдым и чистым — Моуз словно прикоснулся к зелёному стеблю кукурузы. Просунув под страдальца руку, он осторожно вытащил его из зарослей орешника и перевернул на спину, чтобы взглянуть на его лицо. Лица у него не было. Верхняя часть туловища кончалась утолщением, как стебель цветком, хотя тело существа вовсе не было стеблем. А вокруг этого утолщения росла бахрома щупалец, которые извивались, точно черви в консервной банке. И тут-то Моуз чуть было не вскочил и не бросился наутёк. Но он выдержал. Моуз сидел на корточках, уставившись на эту безликость с бахромой из червей; он похолодел, страх сковал его и вызвал приступ тошноты, а когда ему почудилось, что жалобный вой издают черви, на душе у него стало ещё муторнее. Моуз был упрям. Упрям и ко многому равнодушен. Но только не к страдающему живому существу. Наконец пересилив себя, он поднял существо на руки и удивился, как мало оно весит. Меньше, чем трёхмесячный поросёнок, прикинул Моуз.

He slid his hand beneath the hurt thing and pulled it gently from the clump of hazel brush and turned it over so he could see its face. It hadn't any face. It had an enlargement at the top of it, like a flower on top of a stalk, although its body wasn't any stalk, and there was a fringe around this enlargement that wiggled like a can of worms, and it was then that Mose almost turned around and ran. But he stuck it out. He squatted there, staring at the no-face with the fringe of worms, and he got cold all over and his stomach doubled up on him and he was stiff with fright — and the fright got worse when it seemed to him that the keening of the thing was coming from the worms. Mose was a stubborn man. One had to be stubborn to run a runty farm like this. Stubborn and insensitive in a lot of ways. But not insensitive, of course, to a thing in pain. Finally he was able to pick it up and hold it in his arms and there was nothing to it, for it didn't weigh much. Less that a half-grown shoat, he figured.

Он разомкнул пальцы — на его ладони лежал маленький хрустальный шарик, точно такой же, как тот, который он нашёл в складке-кармане похороненного им в саду трупа. С одной только разницей — первый шарик был мертвым и матовым, а в этом мерцал живой отблеск далёкого огня. Глядя на него, Моуз ощутил в душе такое необыкновенное счастье и покой, какие ему редко случалось испытывать раньше. Словно его окружало множество людей и все они были друзьями. Он прикрыл шарик рукой, а счастье не уходило — и это было непонятно: ведь ничем нельзя было объяснить, почему он счастлив. Существо покинуло его, он остался без денег, и у него не было друзей, но ему почему-то было хорошо и радостно. Он положил шарик в карман и проворно зашагал к дому. Сложив трубочкой обветренные губы, он принялся насвистывать, а надо сказать, что давным-давно у него даже в мыслях не было посвистеть. Может, я счастлив потому, мелькнуло у него, что, прежде чем исчезнуть, существо всё-таки пожало мне на прощание руку? А что до подарка, то, каким бы он ни был пустяковым, как ни дешева была безделушка, ценность его заключалась в том простом и светлом чувстве, которое он в нём пробудил. Прошло много лет с тех пор, как кто-либо удосужился сделать Моузу подарок. В бездонных глубинах вселенной одиноко и тоскливо без Друга. Кто знает, когда удастся обрести другого. Быть может, он поступил неразумно, но старый дикарь был таким трогательно-добрым, таким неловким, жалким и так хотел помочь. А тот, чей путь далёк и стремителен, должен путешествовать налегке. Ему больше нечего было подарить старику на память. — конец

He opened his fingers and the little crystal ball lay there in his palm — and it was exactly like the one he'd found in the slitted flap in the body he had buried in the garden. Except that one had been dead and cloudy and this one had the living glow of a distant-burning fire. Looking at it, he had the strange feeling of a happiness and comfort such as he had seldom known before, as if there were many people with him and all of them were friends. He closed his hand upon it and the happiness stayed on — and it was all wrong, for there was not a single reason that he should be happy. The critter finally had left him and his money was all gone and he had no friends, but still he kept on feeling good. He put the ball into his pocket and stepped spryly for the house to get the milking pails. He pursed up his whiskered lips and began to whistle and it had been a long, long time since he had even thought to whistle. Maybe he was happy, he told himself, because the critter had not left without stopping to take his hand and try to say good-by. And a gift, no matter how worthless it might be, how cheap a trinket, still had a basic value in simple sentiment. It had been many years since anyone had bothered to give him a gift. It was dark and lonely and unending in the depths of space with no Companion. It might be long before another was obtainable. It perhaps was a foolish thing to do, but the old creature had been such a kind savage, so fumbling and so pitiful and eager to help. And one who travels far and fast must likewise travel light. There had been nothing else to give.

Перевод

С. Васильева, 1966 (также «Когда в доме одиноко»)

О рассказе

	… напоминает версию «Антигоны» Жана Ануя с экзистенциальным уклоном, поскольку Саймак обращается со своей темой почти с таким же изяществом <…>. Действия Моуза спонтанны и проистекают из всего его существа <…>. Вполне возможно, что Моуз даже не осознаёт, что его действия — это настоящий удар, нанесённый в пользу определённых ценностей и идеалов.
	… call to mind Jean Anouilh's existentially slanted version of Antigone, for Simak handles his theme with almost as much finesse <…>. Mose's actions are spontaneous, and spring from the whole of his being <…>. It is quite possible that Mose hardly even realises that his actions do represent a blow struck in favour of certain values and ideals.
	— Ван Айкин, «Его истинное призвание» (рецензия на сборник)