Дога́дка (от русск.гадать, догадываться), гипо́теза, озарение, инсайт — частично интуитивное предположение, достраивающее недостающие звенья некой версии или картины; подспудная мысль, не основанная на достаточном массиве достоверной информации. Зачастую догадки могут быть ложными или пустыми.
В слегка устаревшем, просторечном значении догадка может означать соответствующее качество натуры: сообразительность или догадливость.
Не доверяйте тому, что вы слышали; <...> не доверяйте ничему, если это является слухом или мнением большинства; <...> не доверяйте догадкам; не доверяйте тому, что вы считаете правдой...
Поятность смысла или догадка бывает, когда смысл, некоторые чаяния или вымыслы уму, яко присудственные, представляет, что тем довольствуется или отягчается...[1]
— Василий Татищев, «Разговор дву приятелей о пользе науки и училищах», 1733
...разумение какой вещи от догадки о ней разнится так, что когда мы разумеем какую вещь, то думаем о ней так, какова она есть в своей натуре, а когда догадываемся о какой вещи, то может быть она та вещь, как мы об ней думаем, а может быть и другая.[2]
Кто подсыпал сахару в питьё, воображая, что он подсыпает мышьяк, не может быть осуждён, как покусившийся отравитель, потому что в этом случае решение пришлось бы основать на вероятной догадке, что обвиненный хотел совершить преступление, а догадки не могут служить основанием решения...[7]
В человеческих массах, как в отдельном лице, всегда есть тончайшие черты, ускользающие от хватки, черты, никем еще не тронутые: подмечать и изучать их в чтении, в наблюдении, по догадкам, всем нутром изучать и кормить ими человечество, как здоровым блюдом, которого еще не пробовал — вот задача-то!
Никогда не пытайтесь прикрыть недостатки своих знаний хоть бы и самыми смелыми догадками и гипотезами. Как бы ни тешил ваш взор своими переливами этот мыльный пузырь — он неизбежно лопнет...
Я довольствуюсь тем, что с изумлением строю догадки об этих тайнах и смиренно пытаюсь мысленно создать далеко не полную картину совершенной структуры всего сущего.[10]
— Альберт Эйнштейн, из речи «Моё кредо» (Mein Glaubensbekenntnis), 1932
Где находится солнце, мы определяли по догадке — ни света, ни тепла не было от него.[11]
Предлагайте мне версию вашу любую.
Только пламя догадки жжёт душу мою.
— Владимир Туркин, «Мной прочитано всё до последней страницы…», 1980
Если решиться пойти до конца мучительным путем сомнений, бесчисленных проверок, ошибок и неожиданных озарений, в конце, на вершине, как награда возникнет истина, стократ прекраснее самой красивой догадки.
Догадка в публицистике и документальной прозе[править]
....перипатетики объявили, что солнце размером превосходит землю. Спрашиваю вас, что способна уразуметь страсть к догадкам? Что можно доказать посредством таких упорных утверждений — плода старательно возбуждаемой на досуге мелочной любознательности, уснащенной искусством красноречия? Так что поделом Фалесу Милетскому, который, осматривая небо и блуждая по нему глазами, с позором упал в яму. Египтянин же его осмеял, говоря: «Ты на земле-то ничего не видишь, куда тебе смотреть на небо?» Итак, падение его образно показывает, что напрасны потуги философов, причем именно тех, которые направляют неразумную любознательность на предметы природы прежде, чем на ее Творца и Повелителя.
Гук имеет лишь отдалённое представление о всемирном тяготении, основанное лишь на догадке. Одно дело изобретать гипотезы, другое – доказывать их… Гук имеет не большее право на закон обратных квадратов, чем Кеплер имеет право на закон эллипсов: догадки не считаются, а доказательств у Кеплера не было.
Некоторые разумеют 4 силы, или действа, ума, яко: поятность, память, догадка, или смысл, и суждение. <...>
Поятность смысла или догадка бывает, когда смысл, некоторые чаяния или вымыслы уму, яко присудственные, представляет, что тем довольствуется или отягчается, как то часто при читании сказок и сочинении некоторых машин в уме изобразуем и ощущаем.[1]
— Василий Татищев, «Разговор дву приятелей о пользе науки и училищах», 1733
Что вы смысл имяновали, которое частию мы знаем, но оное ж и догадкою зовете, а потом по-латине ингениум имянуете, что тому есть причина? <...>
...неученые и хвастуны наиболее чужестранных слов, да еще того скареднее, что весьма в иной силе, нежели оное слово на собственном языке, употребляют; иногда же не так говорят и пишут, как надлежит, чрез что силы слов тех ни сами, ни другой кто разсудить может, разве догадкою познает. Я же здесь не для того тебе оное употребил, но паче для того, что сие свойство ума различно у нас говорится, иногда смыслом, иногда догадкою изобразуется, и многие смысл за самый ум приемлют...[1]
— Василий Татищев, «Разговор дву приятелей о пользе науки и училищах», 1733
Надлежит беречься, чтоб не смешивать разумения вещи с догадкою о ней: разумение какой вещи от догадки о ней разнится так, что когда мы разумеем какую вещь, то думаем о ней так, какова она есть в своей натуре, а когда догадываемся о какой вещи, то может быть она та вещь, как мы об ней думаем, а может быть и другая.[2]
...в познаниях сих многие суть догадки; и мы, прешед причины, ибо нам оне неизвестны, не скажем, как то происходит, ибо того не ведаем, но скажем: оно есть.[4]
— Александр Радищев, «О человеке, о его смертности и бессмертии», 1796
Хотя Наказ ея не что иное есть, как извлечение, нередко слово в слово, из лучших тогдашнего времени о законодательстве сочинений, хотя он многие имеет недостатки, что во многих местах неясен, так как и многие узаконения ее времени; или лучше сказать, законодательница сия мудрая не хотела объявить полную мысль свою, оставила многое на догадку, или предоставляя себе право делать толкования по произволу.[15]
Болезненно развитая осторожность столько же, если не больше, может вредить человеку в жизни, как и неосторожность: иногда человек, желающий всё предупредить и всё от себя отклонить, в преувеличенном страхе своём намекнёт на то, чего никто не знал, но что наведёт вдруг на такие догадки и поведет к таким разысканиям, от которых не поздоровится человеку с болезненною осторожностью.
Судья, который основывает свое решение на вероятных намерениях преступника, ― это турецкий паша, герой произвола, а не европейский юрист. Кто подсыпал сахару в питьё, воображая, что он подсыпает мышьяк, не может быть осуждён, как покусившийся отравитель, потому что в этом случае решение пришлось бы основать на вероятной догадке, что обвиненный хотел совершить преступление, а догадки не могут служить основанием решения; чтобы человека признать покусившимся отравителем, необходимо, чтобы он дал выпить вещество, которое есть яд, на основании бесспорных данных науки. Чтобы осудить человека за возбуждение ненависти и презрения, необходимо, чтобы чувства эти действительно были возбуждены сочинением.[7]
Специальные люди занимаются разработкою нашей истории, но публика не в состоянии вникать в эти труды и следовать за ними. Публике нужны не догадки, не гипотезы, не материалы, а нужно что-нибудь целое, стройное, художественное.
И, кажется, ни об одном писателе не писали так много и так разноречиво, как о Гоголе. Кто он? <…>
Каждая школа считала его своим.
Он всяческий. Он ничей. Единственный во всех ликах.
Может быть, всё-таки реалист, но, объясняя себя, мечется и сбивает всякую догадку.
— Надежда Тэффи, «В связи со 100-летием со дня смерти Гоголя», 1909
Изучите азы науки прежде, чем попытаться взойти на её вершины. Никогда не беритесь за последующее, не усвоив предыдущего. Никогда не пытайтесь прикрыть недостатки своих знаний хоть бы и самыми смелыми догадками и гипотезами. Как бы ни тешил ваш взор своими переливами этот мыльный пузырь — он неизбежно лопнет, и ничего кроме конфуза у вас не останется.
Нельзя забывать еще об одном назначении минерального синтеза. Он помогает геофизикам проследить этапы эволюции нашей планеты, выяснить, как образовался в природе тот или иной минерал. Промышленный синтез кварца, например, позволил установить стадии образования горного хрусталя в недрах. Синтез алмазов подтвердил догадку минералогов о том, что «карбонадо» ― чёрные алмазы ― возникли в земных глубинах при относительно малых давлениях, а бесцветные ― при больших.[16]
Она <Зинаида Гиппиус> хотела казаться человеком с логически неумолимым, неизменно трезвым, сверхкартезианским умом. Повторяю, она была в самом деле очень умна. Но ум у неё был путанный, извилистый, очень женский, гораздо более замечательный в смутных догадках, чем в отчётливых, отвлеченных построениях, в тех рассудочныхтеоремах, по образцу которых написаны многие её статьи.
Сталин страшен был тем, что не выслушивал оправданий, он даже не обвинял — только вздрагивал кончик одного уса, и там, внутри, выносился приговор, а осужденный его не знал: он уходил мирно, его брали ночью и расстреливали к утру. Хуже всего, когда Сталин молчал и оставалось мучиться в догадках. Если же Сталин запускал в тебя что-нибудь тяжелое или острое, наступал сапогом на ногу, плевал в тебя или сдувал горячий пепел трубки тебе в лицо — этот гнев был не окончательный, этот гнев проходил![13]
По-моему, люди любят детективы не потому, что в них убивают, и не потому, что в них всегда в конце концов торжествует норма (интеллектуальная, социальная, юридическая и моральная), а зло, то есть ненормальность, уничтожается. Нет, детектив любят за другое. За то, что его сюжет — это всегда история догадки. В чистом виде. Однако и медицинский диагноз, научный поиск, метафизическое исследование — тоже догадки. В сущности, основной вопрос философии (и психоанализа) — это и основной вопрос детектива: кто виноват? Чтобы узнать это (точнее, уверить себя, что знаем), надо начать с догадки, будто все вещи объединены определённой логикой, той логикой, которую предписал им виноватый. Любая история следствия и догадки открывает нам что-то такое, что мы и раньше «как бы знали» (псевдохайдеггерианская отсылка).
Абстрактная модель догадки — лабиринт. <…> Существует сетка — то, что у Делеза и Гваттари называется «ризома»[17]. Ризома так устроена, что в ней каждая дорожка имеет возможность пересечься с другой. Нет центра, нет периферии, нет выхода. Потенциально такая структура безгранична. Пространство догадки — это пространство ризомы.
...различие между интуицией и ментальными упрощениями, подобными эвристикам, можно провести по субъективной неопределенности ситуации, в которой принимается решение, выносится суждение. Ментальное упрощение ― это сложившийся способ формирования суждения, применяемый для какого-то определенного типа ситуаций. Тем самым ситуация субъективно воспринимается как известная, определенная. В случае интуитивной догадки ситуация воспринимается как неопределенная, как обладающая долей неизвестности или новизны <...>, результат проявляется посредством предчувствия, догадки. У человека возникает ощущение правильности интуитивного знания, однако он осознает, что не может объяснить, почему данное знание правильно; поэтому может возникнуть вопрос о том, стоит ли доверять предчувствию.[14]
...тютчевские идеи, по остроумному определению Экштута, обретались в области интуитивного предвидения и вне области рационального расчёта. Их трудно было пустить в дело, и он это знал. Но его «бессильное ясновидение» жгло его изнутри, и он должен был ежечасно делиться с людьми мучившими его догадками. Странное явление ― этот окруженный слушателями неряшливый старик в поношенном сюртуке, с летающей прядью седых волос, язвительный, меткий, расточающий свой «очевидный для всех божий дар» в речах без видимой пользы.[18]
Чуть не каждое стихотворение Елены Шварц возникает из новой догадки о взаимосвязи вещей ― проходит эту догадку, как сюжет, на скорости метафоры. Чуть не каждое, как взмах иглы или молнии, сшивает друг с другом разные небеса.[19]
— Сергей Гедройц, «Фигль-Мигль. Характеры», 2003
Догадка, что рубин и сапфир — близкие родственники, принадлежит великому французскому минералогу Р. Ж. Гаюи, который впервые упомянул об этом в 1805 году.[20]:80
— Алексей Лагутенков, Драгоценные камни. Путеводитель по самоцветам, 2015
Догадка в мемуарах, письмах и дневниковой прозе[править]
Государь, возвратись из Сената, видя встречающую и прыгающую около себя собачку, сел и гладил ее и притом говорил: «Когда б послушны были в добре так упрямцы, как послушна мне Лизета (ево любимая собачка), тогда не гладил бы я их дубиною. Моя собачка слушает без побои. Знать, в ней более догадки, а в тех заматерелое невежество».[21]
Способность воспринимать то непостижимое для нашего разума, что скрыто под непосредственными переживаниями, чья красота и совершенство доходят до нас лишь в виде косвенного слабого отзвука, — это и есть религиозность. В этом смысле я религиозен. Я довольствуюсь тем, что с изумлением строю догадки об этих тайнах и смиренно пытаюсь мысленно создать далеко не полную картину совершенной структуры всего сущего.[10]
— Альберт Эйнштейн, из речи «Моё кредо» (Mein Glaubensbekenntnis), 1932
Гений ― всегда впереди своих современников. Не прибегая к каким-либо приборам, он видит несоизмеримо дальше их, слышит несравненно больше. Приборы служат для подтверждения и уточнения его догадки. Гений часто забегает вперед и мечтает о вещах, пока еще не существующих.[12]
Не могу заснуть от мучительной догадки о русском народе. Нельзя сказать, что раньше я об этом не думал. Именно об эту самую догадку я последнее время сломал голову. Дело в том, что те законы, по которым русскому человеку следует жить и по которым он вроде бы и живет, на самом деле не воспринимаются им. В русского человека никак не войдет осознание того, что эти законы серьезные, глубинные и что именно по этим законам его строго спрашивают, судят и карают. И даже те, кто законы изучил и ведет себя в соответствии с ними, приноровились к ним, к законам, не больше. И русский человек прав! И раздраженные руководители рано или поздно начинают вести себя как колонизаторы.[22]
Догадка в беллетристике и художественной прозе[править]
Мне кажется, мы похожи на странников, зашедших ночью в незнакомую землю, о которой они имеют сведения и неподробные и неполные; в сей земле они должны жить и потому изучить её; но в эту минуту искания всякий систематизм был бы для них делом свыше их сил — и, следственно, источником заблуждения; все, что они знают об этой стране, — это, что они её не знают. В эту минуту их может скорее спасти догадка самопроизвольная, бессознательная, инстинктивная — до некоторой степени поэтическая; в эту минуту всего важнее — искренность воли; впоследствии они, может быть, приметят свои заблуждения, оценят свои догадки и, может быть, найдут, что в одной из них и скрывается искомая истина.
Если я никогда не умирал и всегда буду вновь воплощаться на земле, то какая цель этих последовательных существовании? По какому закону они происходят и к чему в конце концов приведут меня? Вероятно, я бы мог уловить этот закон и понять его, если бы вспомнил все или хоть некоторые минувшие существования, но отчего же именно этого воспоминания лишен человек? За что он осужден быть вечным невеждой, что даже понятие о бессмертии является ему только в виде догадки?[8]
Учёный затаив дыхание пытался рассмотреть это, подставляя диск свету под разными углами. И вдруг сквозь мутную пелену, наложенную временем на прозрачное вещество кружка, Шатрову почудились глаза, взглянувшие ему прямо в лицо. Сдавленно крикнув, профессор уронил тяжёлый диск, и он с грохотом упал на стол. Давыдов подскочил, как подброшенный пружиной. Но Шатров не обратил внимания на гнев друга. Он уже понял, и догадка заставила прерваться его дыхание.
― Илья Андреевич, ― закричал Шатров, ― есть у вас что-нибудь для полировки ― мелкий карборунд или, лучше, крокус? И замша.
― Конечно, есть и то и другое. Но что это с вами стряслось, чёрт и трижды черт?
― Дайте мне скорее, Илья Андреевич! Не раскаетесь! Где это у вас?[23]
— ...именно потому, что радия в сердолике только ничтожные следы, он действует благотворно на нервную систему, восстанавливая в ней какой-то баланс, что ли, — не знаю толком.
«Радий?» Меня пронзила неясная догадка, и в голове вихрем завертелись мысли об электрических разрядах, светящихся надписях, оранжево-зелёных красках. Я нетерпеливо вскочил, но сейчас же взял себя в руки и поспешно вытащил папиросы.[24]
Наконец он заснул и проснулся через шесть часов. Он забыл все решения, все гениальные догадки. Это было непостижимо. Как можно утерять ключи от Вселенной?.. Но непоправимое свершилось, рай потерян навсегда.
...это теперь становится известно, что открытия совершаются на эвристическом уровне, а не логическим путем, и даже есть такая наука эвристика, от слова «эврика», которое крикнул Архимед, когда мокрый выскочил из ванны, где он догадался о своем великом законе насчет тела и вытесняемой им жидкости. А в те времена такой науки не было, и слово «вдохновение» отзывалось мистикой, и лучше было бы его не употреблять в разговоре.[25]
...мудрость мира превосходит любые, даже самые выдающиеся человеческие открытия. Потеешь, пыхтишь, становишься на цыпочки, напрягаешься до предела — и улавливаешь только отблеск истинного закона. И конечно же эти сто тысяч генов — великая догадка. Но в ней не вся истина, а лишь незначительная часть ее.[26]
У меня вот какая есть догадка, не знаю, согласитесь ли. Ведь ваши активисты, союзнички Михаила Архангела, и наши активисты-жаботинцы, что все хотят после дождичка в Иерусалим, ― каждый уверен, что была у Господа некая цель: одни думают ― чтобы вы победили, другие ― чтобы мы… Но тут я думаю: а вдруг у него цель была другая? Чтобы мы друг друга ― тюк да тюк, а победили бы тем временем никем не замеченные третьи, а то и вовсе никто?[27]
«Не тут, не так, не там!» Механик пуще рвется.
Потел, потел; но, наконец, устал,
От Ларчика отстал
И, как открыть его, никак не догадался:
А Ларчик просто открывался.[6]
Как он мог?! Он, несущий великое имя,
понимавший масштабность и дел и пути,
как он мог — окружённый друзьями своими —
добровольно и резко из жизни уйти?!
Предлагайте мне версию вашу любую.
Только пламя догадки жжёт душу мою.
Ведь пускает в себя пистолетнуюпулю
комиссар, окружённый врагами в бою.
— Владимир Туркин, «Мной прочитано всё до последней страницы…», 1980
От отца мне остался приёмник ― я слушал эфир.
А от брата остались часы, я сменил ремешок
и носил, и пришла мне догадка, что я некрофил,
и припомнилось шило и вспоротый шилом мешок.
— Дмитрий Новиков, «От отца мне остался приёмник — я слушал эфир...» (из сборника «Караоке»), 1995
↑ 123Радищев А.Н. Полное собрание сочинений в трёх томах, Том 2. Москва—Ленинград, «Издательство Академии Наук СССР», 1941 г.
↑Г. Р. Державин, Сочинения. — СПб., Новая библиотека поэта, 2001 г.
↑ 12Крылов И.А. Полное собрание сочинений. Москва, «ОГИЗ. Государственное издательство художественной литературы», 1945 г.
↑ 12М.Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 9. — Москва, Художественная литература, 1973 г.
↑ 12А. Н. Апухтин в сборнике: Русская фантастическая проза XIX — начала XX века. — М.: «Правда», 1991 г.
↑ 12М. Н. Савояров, Одиннадцатый сборник сочинений: «Тексты песен и куплетов». Петроград, 1915, Гороховая 12
↑ 12Эйнштейн А. Собрание научных трудов в 4 томах. Том IV. Статьи, рецензии, письма. Эволюция физики / Переводы Ю. А. Данилова, С. Г. Суворова, А. М. Френка. — М.: Наука, 1967. — (Классики науки).
↑Шаламов В.Т., собрание сочинений, Москва: «Художественная литература» «Вагриус», 1998, том 1.
↑ 12Солженицын А.И. «В круге первом», том 1, глава 1-25 (1968), Москва, «Новый Мир», 1990 год
↑ 12О. В. Степаносова. Современные представления об интуиции. — М.: «Вопросы психологии», №7, июль 2003 г.
↑Радищев А. Н.. Полное собрание сочинений в 3 томах. — М. Л.: Издательство АН СССР, 1941 г., том третий
↑Д. Н. Финкельштейн, «Искусственные минералы». ― М.: «Химия и жизнь», №11, 1966 г.
↑Deleuze G., Guattari F. Rhizome. — Paris: Minuit, 1976.
↑Лев Аннинский, «Бессильный ясновидец». — М.: «Дружба народов», №6, 2003 г.
↑С. Гедройц. Фигль-Мигль. Характеры. Сочинения Елены Шварц. Роман Смирнов. Люди, львы, орлы и куропатки. Владимир Войнович. Портрет на фоне мифа. — М.: «Звезда», №1, 2003 г.
↑А. А. Лагутенков. Драгоценные камни. Путеводитель по самоцветам. — М.: Издательство АСТ, 2016 г.
↑А. А. Нартов. «Рассказы о Петре Великом» (по авторской рукописи). — СПб.: Историческая иллюстрация, 2001 г.
