У этого термина существуют и другие значения, см. Пуля (значения).
Пу́ля (предположительно от фр.boule — шар, или польск.kula — ядро) — поражающий элемент стрелкового оружия. Пулями также называют небольшие снаряды, которые использовались в пращах и старинной механической артиллерии. Две главные особенности пуль — большая дальность стрельбы и высокая поражающая способность — обусловлены одним физическим явлением — инерцией.
В XIX веке, до появления пуль Минье к дульнозарядным винтовкам, пули были шарообразными. Поскольку пули к дульнозарядным винтовкам должны быть несколько меньше диаметра ствола (в противном случае заряжание ружья было бы очень затруднительно), то они помещались в ствол вместе с пыжом. С появлением казнозарядного оружия пули стали делаться чуть большего диаметра, чем ствол, для того, чтобы пуля могла войти в тесный контакт с нарезкой.
Береги пулю на три дня, а иногда и на целую кампанию, когда негде взять. <…> Береги пулю в дуле! Трое наскочат — первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун[1]!
Пуля в научно-популярной литературе и публицистике[править]
Но солдаты между собою называли это укрепление Раевскою батареею, потому, что корпус его был пристроен к этому люнету и потому, что они любили храброго генерала, о котором так много было рассказов в то время! Из уст в уста переходила повесть о подвиге его под Дашковкою, как он, взяв двух, еще невзрослых сыновей за руки, повел их знакомить с пулями ― туда, где всех троих с головы до ног окатило свинцовым дождем![2]
— Фёдор Глинка, «Очерки Бородинского Сражения», 1839
Малокалиберная пуля Бердана малоубойна, и простреленный зверь уходит на дальние расстояния. Даже простреленная птица может отлететь на несколько сот шагов. Чтобы помочь этому горю, охотники выдалбливали пули, наполняли их смесью бертолетовой соли с серою и, таким образом, делали их разрывными.[3]
— Мария Лялина, «Путешествия H. М. Пржевальского в восточной и центральной Азии», 1891
Любо-дорого глядеть на наших солдатиков, уроженцев южных губерний, оглашающих своими песнями долины Дашичао и Хайчена.
Песни эти подхватывает эхо гор и, думается нам, долети их отзвуки до японцев, они устрашились бы их более, чем трескотни батарей и свиста пуль.
То поёт Русь могучая, непобедимая.
Он вынул пистолет и прицелился… Я считал секунды… я думал о ней… Ужасная прошла минута! Сильвио опустил руку. «Жалею, — сказал он, — что пистолет заряжен не черешневыми косточками… пуля тяжела. Мне всё кажется, что у нас не дуэль, а убийство: я не привык целить в безоружного. Начнем сызнова; кинем жребий, кому стрелять первому».
Ходил охотник по лесу, ходил-ходил и ничего не убил, нарвал орехов и грызёт себе. Попадается ему навстречу дедушка леший:
— Дай, — говорит, — орешков.
Он дал ему пулю. Вот леший грыз её, грыз, никак не сладит и говорит:
— Я не разгрызу!
Охотник ему:
— Да ты выхолощен или нет?
— Нет!
— То-то и есть! Давай я тебя охолощу, так и станешь грызть орехи.[5]
— Великолепная рана, милорд! Можно подумать, что я сам нанес ее вам, чтобы мне легче было ее залечить. Нет, вы только взгляните! Третье правое ребро точно резцом проточено. Ни перелома, ни осколка! Одно только маленькое отверстие диаметром в пулю. Затем пуля прошла по прямой через легкое и должна была выйти с другой стороны. Нет?.. Куда же она, в таком случае, девалась? Странная история… Ба! Да она застряла в середине лопатки. Сейчас я извлеку ее… Потерпите, милорд. Это не больнее, чем когда вырывают зуб. Раз… два… Готово!
<…>
Он говорил без умолку то по-английски, то по-голландски, то по-французски, но делал при этом все же гораздо больше, чем говорил. Обратившись к шотландцу, он произнес:
— Через три недели вы будете на ногах, милорд. Видите ли, эта маузеровская пуля — прелестный снарядец и притом же чистенький, как голландская кухарка. Благодаря своей огромной скорости — шестьсот сорок метров в секунду! — он, как иголка, проходит через живую ткань, не разрывая ее. Ничего общего с этим дурацким осколочным снарядом, который все рвет и ломает на своем пути. Нет, решительно, маузеровская пуля очень деликатная штука… словом, a gentlemanly bullet.
Все боковые цепи вошли в тень старых орешников… Солдаты едва пробираются между деревьями и в кустарнике… Чу!.. Что это?.. Около просвистало что-то… И щёлкнуло в стороне, будто толстый и сухой сук обломился… Именно, сухо щёлкнуло… Опять снова что-то треснуло, и опять жужжит свинцовая пчела…
— Ну-ка, стрелки… Брызните!..
Скоро лес, казалось, весь наполнился этими свинцовыми пчёлами и шмелями. Щёлкало и трещало отовсюду… И спереди, и с боков, и позади… Неприятеля не было видно… Где он? <...>
Пуля с противным чмоканьем шлёпнулась где-то близко-близко… И Кошенко вдруг сообразил, что это в лошадь не в меру шутливого казака… Та взвилась, потом опустилась на ноги и зашаталась… — «Ну, ещё чего!» — вытянул тот её нагайкой… Лошадь тряхнула ушами и опять пошла, только у шеи — красная полоса крови побежала… В авангарде было всё тихо. Авангард шёл, точно его заколдовал кто-то от опасности, зато позади — перестрелка разгоралась на славу. Там, казалось, каждый листок дерева трещал, самый воздух обращался в сплошной свинцовый дождь…[6]
Ты говоришь: я ненавижу врага. Я презираю смерть. Дайте винтовку, и я пулей и штыком пойду защищать Родину.
Все тебе кажется простым и ясным.
Приклад к плечу, нажал спуск — загремел выстрел.
Лицом к лицу, с глазу на глаз — сверкнул яростно выброшенный вперед клинок, и с пропоротой грудью враг рухнул.
Все это верно. Но если ты не сумеешь поставить правильно прицел, то твоя пуля бесцельно, совсем не пугая и даже ободряя врага, пролетит мимо.
— Аркадий Гайдар, «Берись за оружие, комсомольское племя!», 1941
Доктор Симонс взял со стола конвертик и вытряхнул на руку его содержимое.
— Каким бы ты ни был крепким, такую диету трудно переварить, — сказал он и протянул мне ладонь, на которой лежали две пульки. Пули калибра 6,35 — действительно маленькие, но эти показались мне еще меньше и безобиднее, чем я ожидал.
Я взял одну пулю и рассмотрел ее. Это был маленький сплющенный кусочек свинца. Вертя его в пальцах, я вспомнил, как много лет назад, еще ребятами, мы с Адамом стреляли в сосновую доску и иногда выковыривали пулю из дерева перочинным ножом. Дерево было такое мягкое, что некоторые пули сплющивались ничуть не больше, чем эта.
— Мерзавец, — сказал доктор Симонс без всякой связи с предыдущим.
— …Нагнулся я к нему, присветил лампой. — Размётнов фыркнул и с трудом сдержал готовый прорваться смех. — При свете вижу, что у него, у Щукаря то есть, сосновая щепка во лбу торчит… Пуля, оказывается, отколола у оконного наличника щепку, она отлетела и воткнулась Щукарю в лоб, пробила кожу, а он сдуру представил, что это пуля, ну и грянулся обземь. Без смерти помирает старик на моих глазах, а я от смеха никак разогнуться не могу. Ну, конечно, вынул я эту щепку, говорю деду: «Удалил я твою пулю, теперь вставай, нечего зря вылеживаться, только скажи мне: куда Макар девался?»
Гляжу, повеселел мой дед Щукарь, но вставать при мне что-то стесняется, ерзает по полу, а не встает… Однако чертов брехун и лежа мне голову морочит: «…Покажи мне, Андрюша, пулю, какая меня чуть не убила. Ежли, бог даст, останусь живой — сохраню ее у старухи под образами на вечную память!»
«Нет, — говорю ему, — пулю я тебе показывать не могу, она вся в крови, и как бы ты опять не обеспамятел, увидав ее. Эту знаменитую пулю мы в Ростов отправим, в музей на сохранение». Тут старик ишо больше развеселился, проворно повернулся на бок и спрашивает: «А что, Андрюша, может, мне за геройское ранение и за то, что я такое нападение врагов перенес, и медаль какая-нибудь от высшего начальства выйдет?» Но тут уж досада меня разобрала. Сунул я ему щепку в руки, говорю: «Вот твоя пуля, в музей такая не годится. Клади ее под божницу и сохраняй, а пока топай к колодезю, обмывай свое геройство и приводи себя в порядок, а то несет от тебя, как от скотомогильника».
— Фельдшер говорит, что у Макара насморк оттого, что он простудился, когда ночью сидел возле открытого окна на сквозняке, а Макар стоит на том, что насморк у него оттого, что пуля носовой нерв затронула. Фельдшер спрашивает: «Как же пуля могла носовой нерв затронуть, ежели она прошла выше уха и обожгла висок?» А Макар ему отвечает: «Это не твое дело, как затронула, а факт тот, что затронула, и твое дело лечить этот нервный насморк, а не рассуждать о том, чего не знаешь».
— Кольт, — сказал Ведин. — Армейского образца. Сорок пятого калибра — по нашему счету одиннадцать и сорок три сотых миллиметра. Если такая штука попадает в голову, — он показал Шарипову пулю, тупую и толстую, как большой палец, — череп разлетается на части.
А перезарядить его было совсем непросто. Для этого нужно было пересыпать из висевшей на поясе роговой пороховницы немного пороха в жестяной наперсток — мерку. Высыпать порох в ствол поставленного вертикально ружья. Вырвать из полы халата клок ваты и забить ее в ствол деревянным, толстым, как трость, шомполом. Вынуть из кожаной сумочки, тоже подвешенной к поясу, круглую свинцовую пулю, оторвать от висевшей на поясе тряпки небольшой кусочек, поплевать на тряпку, обмотать ею пулю и забить ее шомполом в ствол. Вытряхнуть из бутылочки из-под лекарства пистон и надеть его на коротенькую брандтрубку. И лишь после этого двумя руками взвести курок… И все-таки все это не заняло и минуты.
В таком костюмчике и в огонь можно, и газ через него никакой не проникает. Пуля, говорят, и то не берет. Конечно, и огонь, и иприт какой-нибудь, и пуля ― это все земное, человеческое. В Зоне ничего этого нет, в Зоне не этого надо опасаться.
Он так просто, так ясно умеет соединять слова, что фраза становится как пуля. Как пуля ― это в смысле литой точности. А на самом деле эта фраза бывает такой ласковой и доброй, такой домашней, что с удовольствием перечитываешь ее.[7]
Я полюбил привкус риска, и тепло от печурки в блиндаже после целого дня в поле, и мгновенную близость с людьми, над головами которых свистят те же пули… Чем ближе к переднему краю, тем эта близость больше. Обходя штабы полков, я прямо шел в батальоны. Если нельзя днем, то ночью – но в батальоны и роты… И постепенно складывалось пространство свободы.[8]
Но ей нельзя. Нельзя? Но что же?
Да Ольга слово уж дала
Онегину. О боже, боже!
Что слышит он? Она могла...
Возможно ль? Чуть лишь из пеленок,
Кокетка, ветреный ребенок!
Уж хитрость ведает она,
Уж изменять научена!
Не в силах Ленский снесть удара;
Проказы женские кляня,
Выходит, требует коня
И скачет. Пистолетов пара,
Две пули — больше ничего —
Вдруг разрешат судьбу его.[9]
Нож вострей швейцарской бритвы; Пули меткие в мешке; А ружье на поле битвы Я нашел в сыром песке…
Тем ружьём в былое время
По дрохвам певец стрелял
И, клянусь, всегда им в темя
Всем зарядом попадал!
― Смею вас уверить, если б в этом деле
Только двадцать тысяч лишних мы имели,
В продолженье года ― говорю вам смело
Может сто процентов дать нам это дело.
Это б оживило наши обороты.
Дайте двадцать тысяч ― или мы банкроты.
Остается только петля или пуля.
Наливайте херес ― это от Рауля.[10]
Ты, горячая пуля, смерть носишь с собой;
Но не ты ли была моей верной рабой? Земля черная, ты ли покроешь меня?
Не тебя ли топтал я ногами коня?
Холодна ты, о смерть, даже смерть храбреца,
Но я был властелином твоим до конца;
Свое тело в добычу земле отдаю,
Но зато небеса примут душу мою.[11]
— Афанасий Фет, «Ты, горячая пуля, смерть носишь с собой...» (из песен кавказских горцев), 29 октября 1875
Ишь нашелся примиритель! Видим, кто таков! Не умеришь нашей прыти Бить большевиков.
Знаешь, пуля есть шальная?
Не уйти в кусты:
Для такого негодяя
Отлита, как ты.[12]
Пусть пуля жадная и дымный снег кровавый У роковых весов склонили острие, Пускай лишились мы России лучшей славы, ― Морошки блюдечко ― спасение твое! Наташа милая! Ты радость и страданье.
Ты тёрн трагический меж пьяных роз венца,
И создано тобой чудесное преданье
О гордой гибели негордого певца.
Ещё никто его не ждал, Косого летнего дождя, ― Сверкало солнце на листах ― И вдруг нахлынул, исхлестав.
Пули дождин запели. Пеньем покрыли поле. Почвы их жадно пили. Пыль попримяли пули. И под посвист: жди ― не жди, Жди ― не жди, насытим вдосталь, ― Миллиардами дождин Разлинован разом воздух. Вееромпуль-дождин,
Шлепнув экспресс-красавец,
Прихотью влаг рожден,
Он ускакал на север.[13]
Ни сена! И ни хлеба! И фляги все ― до дон! Под изумрудным небом Томится эскадрон…
Что пуля? Пуля ― дура.
А пуле смерть ― сестра.
И сотник белокурый
Склонился у костра.[14]
Полночь пулями стучала, Смерть в полуночи брела, Пуля в лоб ему попала, Пуля в грудь мою вошла. Ночь звенела стременами.
Волочились повода,
И Меркурий плыл над нами ―
Иностранная звезда.[15]
Неделя ― стала нами делима
неделя ― дней значёк пяти
неделя ― великанадуля
неделя ― в путь летит как пуля.[17]
— Даниил Хармс, «Неделя ― в кратце духа путь», 1929
Приложи только руку― И нащупаешь ты
Мгновенную выпуклость быстроты.
Приложи только ухо ― И услышь, недвижим,
Как свистит эта пуля По жилам моим.
Ты мне жилу разрежь, если нож твой остер,
Чтобы пулю добыть и запрятать в затвор,
Потому что в степях поднимается дым,
И свинец еще будет необходим![15]
Надвое мир разделяет щит,
ленты ― одна за другой…
Пуля стонет, пуля трещит,
пуля пошла дугой. Снова во вражеские ряды пуля идет, рыча, ― если не будет у нас воды, воду заменит моча.
Булькая, прыгая и звеня,
бей, пулемёт, пока ―
вся кавалерия на коня… Пехота уже у штыка.[18]
— Борис Корнилов, «Багрового солнца над нами шары...» (из цикла «Пулеметчики»), 1931
Вот пуля просвистела,
вот пуля просвистела,
вот пуля просвистела,
и падает Фома. Земля ― она постеля для всякого дерьма.
И ничего не значит,
не жалко никому,
никто не заплачет,
не позовет Фому.[18]
― Нет, снаряд ударил мимо.
А слыхали так, что мина… ― Пуля-дура… ― А у нас Говорили, что фугас.
― Пуля, бомба или мина ―
Все равно, не в том вопрос.
А слова перед кончиной
Он какие произнес?..[19]
А первая пуля а первая пуля,
А первая пуля, братцы, ранила коня.
А вторая пуля а вторая пуля,
А вторая пуля, братцы, ранила меня.
А первая пуля в лоб меня целует,
А вторая пуля да поранила коня.
Жинка погорюет, выйдет за другого,
Выйдет за другого, позабудет про меня.
Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваши детки?
Наши детки — пули наши метки, вот где наши детки.
— Русская солдатская песня
Вот пуля пролетела и — ага…
Вот пуля пролетела и — ага…
Вот пуля пролетела и товарищ мой упал.
Вот пуля пролетела и товарищ мой упал.
— «Служили два товарища», русская фронтовая песня начала XX века[22]
Вслепую пушка лупит, наотмашь шашка рубит,
И ворон большекрылый над битвою кружит.
А пуля знает точно, кого она не любит:
Кого она не любит — в земле сырой лежит.
И в сердце словно Пулей, пулей, пулей, пулей, пулей Манят ее поце-поце-поце-поцелуи И я как дурак уже который год люблю ее Но ей нафиг не нужна моя любовь
И в сердце словно
Пулей,…
↑А.Н.Афанасьев, «Русские заветные сказки». — Спб.: ТОО «Бланка», АО «Бояныч», 1994 г. — стр.85
↑Немирович-Данченко В. И. «Кавказские богатыри». Часть третья. Победа! — М.: Издание редакции журналов «Детское чтение» и «Педагогический листок», 1902 г.
↑Анатолий Эфрос, «Професия: режиссёр». — М.: Вагриус, 2001 г.
↑Померанц Г. С. «Записки гадкого утёнка». ― М.: Московский рабочий, 1998
↑Пушкин А. С. Полное собрание сочинений : в 10 т. — Л.: Наука, 1978. — Т. 5. Евгений Онегин. Драматические произведения. стр.181
↑Поэты "Искры". Библиотека поэта. Большая серия. — Л.: Советский писатель, 1987 г. Том 1.
↑А. А. Фет. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. Третье издание. — Л.: Советский писатель, 1986 г.
↑Гиппиус З.Н. Стихотворения. Новая библиотека поэта. — СПб.: Академический проект, 2006 г.
