Пистолет

Пистолеты с ударно-кремнёвым замком (XVIII век)

Пистоле́т (фр. pistolet ← фр. pistole от чеш. píšťala «пищаль, дудка») — ручное короткоствольное стрелковое оружие, предназначенное для поражения целей (живой силы и других) на дальности до 15–50 метров. Пистолеты бывают как огнестрельными, так и пневматическими. Ранние пистолеты были, как правило, однозарядными, с гладким или нарезным стволом. Современные пистолеты в большинстве самозарядные, нарезные, со значительным магазином (от 5–7 до 15–20 и более патронов).

Первые пистолеты появились в XV веке. Они представляли собой насаженный на деревянную колоду короткий ствол с фитильным замком. Леонардо да Винчи изобрёл колесцовый замок для пистолета (заводившийся ключом) — это единственное его изобретение, получившее признание при жизни. В XVII—XVIII веках колесцовый замок был вытеснен ударно-кремнёвым, менее надёжным в плане осечек, но зато более простым в заряжании, более дешёвым и не боящимся грязи; в первой половине XIX века последний сменился капсюльным или пистонным замком. Так как кремнёвый пистолет был однозарядным, то делались различные попытки увеличить скорострельность пистолета. Это приводило к появлению двуствольных и даже многоствольных образцов. Уже в XVI веке был изобретён револьвер (то есть пистолет с барабаном — один из первых образцов русской работы начала XVII века хранится в Оружейной палате). К началу XIX века, с уходом шпаги из повседневного обихода, пистолеты стали основным оружием дуэли.

Пистолет в мемуарах и публицистике

...машина есть седельные пистолеты, из которых фузею сделать можно, изобретена от господина де ла Шометта, 1700 году. Сии пистолеты не имеют толь кривых прикладов, как обыкновенные, но почти такие, как у фузей; дуло одного пистолета имеет около себя винт, а другой пистолет имеет сквозь приклад до заряду круглую диру и в заряде внутренний винт, чем одно дуло к другому заряду привинтить, и из двух пистолетов одну фузею сделать можно. И ежели кто хочет в заряде продиравленный пистолет как пистолет употреблять, того для к нему особливый щуруп приделан, чем бы помянутую диру закрепить можно было.

— Михаил Ломоносов, «Продолжение описания разных машин», 1742

Пора одеваться к обеду. Мне рассказывали, что мой хозяин никогда не ходит без оружия и что в его спальне постоянно лежат у изголовья постели заряженный пистолет и кинжал. Эта предосторожность вовсе не лишняя, потому что его предшественник, резидент Фразер, был зарезан одним индийцем, который, по милости Фразера, проиграл тяжебное дело со своим родным братом. Проезжая Дели, я видел могилу этого резидента; она находится на видном месте, при большой дороге. Утомленный постоянными мечтами о поездке в Лагор и Кашемир, до которых, по рассказам, решительно нет никакого доступа, я списался с г-ном Кларком, английским агентом при Лагорском дворе, прося его доставить мне верные сведения о возможности путешествия, и получил неблагоприятный ответ.

— Алексей Салтыков, Письма из Индии», 1842

Вечером ему сделалось хуже. В продолжение ночи страдания Пушкина до того усилились, что он решился застрелиться. Позвав человека, он велел подать ему один из ящиков письменного стола; человек исполнил его волю, но, вспомнив, что в этом ящике были пистолеты, предупредил Данзаса. Данзас подошёл к Пушкину и взял у него пистолеты, которые тот уже спрятал под одеяло; отдавая их Данзасу, Пушкин признался, что хотел застрелиться, потому что страдания его были невыносимы. Поутру на другой день, 28 января, боли несколько уменьшились...

— Александр Аммосов, «Последние дни жизни и кончина А. С. Пушкина. Со слов бывшего его лицейского товарища и секунданта К. К. Данзаса» 1863

Наконец калитка отворилась, и Гассан-бей вышел ко мне навстречу, имея за собой несколько абхазцев с ружьями в руках. Я увидал в нем плотного человека, небольшого роста, одетого в богатую черкеску, с высокою турецкою чалмой на голове, вооруженного двумя длинными пистолетами в серебряной оправе; один из них он держал в руке готовый для выстрела. Кто только знавал Гассан-бея, не помнит его без этих пистолетов, спасавших его раза два от смерти и из которых он стрелял почти без промаха.

— Ф. Ф. Торнау, «Воспоминания кавказского офицера», 1865

Опыт прошедших лет показал, что конница, вооруженная пистолетом, будет неминуема опрокинута атакой конницы холодным оружием, что и вполне понятно. Кремнёвый пистолет бил недалеко и был очень несовершенным оружием; он, можно сказать, не имел никакого значения, так как при движении лошади порох мог очень легко ссыпаться с полки, или кремень не давал искры, или огонь не сообщался заряду, или пуля выпадала из ствола раньше выстрела. Наконец, никогда нельзя было быть уверенным в направлении, по которому пуля вылетит из ствола. Вполне понятно, что тогда полагавшиеся исключительно на такое оружие были постоянно разбиваемы. Но теперь, с введением револьвера, все изменилось. <…> Очевидно, что все, что было справедливо относительно гладкого кремнёвого пистолета, совершенно неверно для револьвера.

— Джордж Тэйлор Денисон, «История конницы», 1877, период VI, гл. I

Чтобы понять образ действий Мавромихали, надо вникнуть в мировоззрение, в сердце этих дикарей, которые привыкли считать бесчестием для всего своего рода стерпеть нанесенную им, по их мнению, обиду. Мщением своим они как бы исполняют священный долг, и вот почему, идучи на свое страшное дело, они ставят свечу перед образом, крестятся, усердно молятся, вот почему также Георгий Мавромихали целует, согласно обычаю страны, после совершения убийства свой пистолет, как знак того, что со смертью обидчика честь восстановлена. Им представляется, что и народ одобрит мотив преступления, отдаст им справедливость.

— Владимир Теплов, «Граф Иоанн Каподистрия, президент Греции», 1893

Государь Император, в 4-й день Февраля, высочайше повелеть соизволил: 1) Разрешить офицерам иметь в строю и вообще при исполнении служебных обязанностей, когда установлено быть при револьверах, револьверы и автоматические пистолеты следующих систем: 3-х лин. револьверы обр. 1895 года, пистолеты Браунинга, калибром 9 мм, и пистолеты Борхардт-Люгера (Парабеллум), также калибра 9 мм с тем, чтобы отпускать патронов для практической стрельбы офицеров и впредь производить только для 3-х лин. револьверов обр. 1895 года. 2) Разрешить офицерам иметь при себе вне строя револьверы и пистолеты вышеперечисленных систем и, сверх того, пистолеты Браунинга 1 и 2 образца калибром 7,62 и 6,35 мм.

— Приказ по Главному артиллерийскому управлению № 74 от 7 февраля 1907 г.

	3 марта: Взят Ржев: пистолет, приставленный немцами к виску Москвы.
	— Всеволод Иванов Дневники, 1943

Пистолет в художественной прозе

В большом кармане с правой стороны среднего чехла (как я перевожу слово «ранфуло», под которым они разумели штаны) мы увидели полый железный столб, длиною в рост человека, прикрепленный к крепкому куску дерева, более крупному по размерам, чем сам столб; с одной стороны столба торчат большие куски железа, весьма странной формы, назначения которых мы не могли определить. Подобная же машина найдена нами и в левом кармане.

— Джонатан Свифт, «Путешествия Гулливера», 1726

У него водились книги, большею частию военные, да романы. Он охотно давал их читать, никогда не требуя их назад; зато никогда не возвращал хозяину книги, им занятой. Главное упражнение его состояло в стрельбе из пистолета. Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные. Богатое собрание пистолетов было единственной роскошью бедной мазанки, где он жил. Искусство, до коего достиг он, было неимоверно, и если б он вызвался пулей сбить грушу с фуражки кого б то ни было, никто б в нашем полку не усумнился подставить ему своей головы. <...> Секунданты отмерили нам двенадцать шагов. Мне должно было стрелять первому, но волнение злобы во мне было столь сильно, что я не понадеялся на верность руки и, чтобы дать себе время остыть, уступал ему первый выстрел: противник мой не соглашался. Положили бросить жребий: первый нумер достался ему, вечному любимцу счастия. Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мною. Жизнь его наконец была в моих руках; я глядел на него жадно, стараясь уловить хотя одну тень беспокойства… Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моем. Я опустил пистолет. <...> „Сильвио!“ — закричал я, и признаюсь, я почувствовал, как волоса стали вдруг на мне дыбом. „Так точно, — продолжал он, — выстрел за мною; я приехал разрядить мой пистолет; готов ли ты?“ Пистолет у него торчал из бокового кармана. Я отмерил двенадцать шагов и стал там в углу, прося его выстрелить скорее, пока жена не воротилась. Он медлил — он спросил огня. Подали свечи. Я запер двери, не велел никому входить и снова просил его выстрелить. Он вынул пистолет и прицелился… Я считал секунды… я думал о ней… Ужасная прошла минута! Сильвио опустил руку. «Жалею, — сказал он, — что пистолет заряжен не черешневыми косточками… пуля тяжела. Мне всё кажется, что у нас не дуэль, а убийство: я не привык целить в безоружного. Начнем сызнова; кинем жребий, кому стрелять первому». Голова моя шла кругом… Кажется, я не соглашался… Наконец мы зарядили еще пистолет; свернули два билета; он положил их в фуражку, некогда мною простреленную; я вынул опять первый нумер.

— Александр Пушкин, «Выстрел» (Повести Белкина), 1830

— …А хорошо вы стреляете? — продолжал он. — Изрядно, — отвечал я… — В тридцати шагах промаху в карту не дам, разумеется, из знакомых пистолетов. — Право? — сказала графиня, с видом большой внимательности; — а ты, мой друг, попадешь ли в карту на тридцати шагах? — Когда-нибудь, — отвечал граф, — мы попробуем. В свое время я стрелял не худо; но вот уже четыре года, как я не брал в руки пистолета. — О, — заметил я, — в таком случае бьюсь об заклад, что ваше сиятельство не попадете в карту и в двадцати шагах: пистолет требует ежедневного упражнения. Это я знаю на опыте. У нас в полку я считался одним из лучших стрелков. Однажды случилось мне целый месяц не брать пистолета: мои были в починке; что же бы вы думали, ваше сиятельство? В первый раз, как стал потом стрелять, я дал сряду четыре промаха по бутылке в двадцати пяти шагах. У нас был ротмистр, остряк, забавник; он тут случился и сказал мне: знать у тебя, брат, рука не подымается на бутылку. Нет, ваше сиятельство, не должно пренебрегать этим упражнением, не то отвыкнешь как раз.

— Александр Пушкин, «Выстрел», 1830

	Вынув из сундука пистолеты, Зверобой протянул их делавару и предложил полюбоваться ими. — Детское ружье, — сказал Змей, улыбаясь и взяв в руки оружие с таким видом, как будто это была игрушка. — Нет, Змей, эта штучка сделана для мужчины и может повалить великана, если уметь с ней обращаться. Погоди, однако… Белые удивительно беспечно хранят огнестрельное оружие в сундуках и по углам. Дай-ка, я осмотрю их. Сказав это, Зверобой взял пистолет из рук приятеля и взвел курок. На полке был порох, сплющенный и затвердевший, как шлак, под действием времени и сырости. При помощи шомпола легко было убедиться, что оба пистолета заряжены, хотя, по словам Джудит, они много лет пролежали в сундуке. Это открытие озадачило индейца, который привык ежедневно обновлять затравку своего ружья и тщательно осматривать его. — Белые люди очень небрежны, — сказал Зверобой, покачивая головой, — и чуть ли не каждый месяц в их поселениях кто-нибудь за это расплачивается.
	No sooner did Deerslayer raise the pistols, than he turned to the Delaware and held them up for his admiration. “Child gun,” said the Serpent, smiling, while he handled one of the instruments as if it had been a toy. “Not it, Sarpent; not it — 'twas made for a man and would satisfy a giant, if rightly used. But stop; white men are remarkable for their carelessness in putting away fire arms, in chists and corners. Let me look if care has been given to these.” As Deerslayer spoke, he took the weapon from the hand of his friend and opened the pan. The last was filled with priming, caked like a bit of cinder, by time, moisture and compression. An application of the ramrod showed that both the pistols were charged, although Judith could testify that they had probably lain for years in the chest. It is not easy to portray the surprise of the Indian at this discovery, for he was in the practice of renewing his priming daily, and of looking to the contents of his piece at other short intervals. “This is white neglect,” said Deerslayer, shaking his head, “and scarce a season goes by that some one in the settlements doesn't suffer from it.”
	— Фенимор Купер, «Зверобой», 1841

– Вы готовы? – спросил Павел Петрович. – Совершенно. – Можем сходиться. Базаров тихонько двинулся вперед, и Павел Петрович пошел на него, заложив левую руку в карман и постепенно поднимая дуло пистолета… «Он мне прямо в нос целит, – подумал Базаров, – и как щурится старательно, разбойник! Однако это неприятное ощущение. Стану смотреть на цепочку его часов…» Что-то резко зыкнуло около самого уха Базарова, и в то же мгновенье раздался выстрел. «Слышал, стало быть ничего», – успело мелькнуть в его голове. Он ступил еще раз и, не целясь, подавил пружинку. Павел Петрович дрогнул слегка и хватился рукою за ляжку. Струйка крови потекла по его белым панталонам. Базаров бросил пистолет в сторону и приблизился к своему противнику. – Вы ранены? – промолвил он. – Вы имели право подозвать меня к барьеру, – проговорил Павел Петрович, – а это пустяки. По условию каждый имеет еще по одному выстрелу. – Ну, извините, это до другого раза, – отвечал Базаров и обхватил Павла Петровича, который начинал бледнеть. – Теперь я уже не дуэлист, а доктор и прежде всего должен осмотреть вашу рану.

— Тургенев, «Отцы и дети», 1862

— Так как пг’отивники отказались от пг’имиг’ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову тг’и начинать сходиться. — Г’…аз! Два! Тг’и!.. — сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам все ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки. При слове три Пьер быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо, боясь, как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова и, потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из-за дыма показалась его фигура. Одною рукою он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что-то сказал ему. — Не… нет, — проговорил сквозь зубы Долохов, — нет, не кончено, — и, сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмурено и дрожало. — Пожалу… — начал Долохов, но не мог сразу выговорить… — пожалуйте, — договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: — К барьеру! — и Пьер, поняв, в чем дело, остановился у своей сабли. Только десять шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но все улыбались; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться. — Боком, закройтесь пистолетом, — проговорил Несвицкий.

— Лев Толстой, «Война и мир», 1869

Государь на Мортимерово ружье посмотрел спокойно, потому что у него такие в Царском Селе есть, а они потом дают ему пистолю и говорят: — Это пистоля неизвестного, неподражаемого мастерства — ее наш адмирал у разбойничьего атамана в Канделабрии из-за пояса выдернул. Государь взглянул на пистолю и наглядеться не может. Взахался ужасно. — Ах, ах, ах, — говорит, — как это так… как это даже можно так тонко сделать! — И к Платову по-русски оборачивается и говорит: — Вот если бы у меня был хотя один такой мастер в России, так я бы этим весьма счастливый был и гордился, а того мастера сейчас же благородным бы сделал. А Платов на эти слова в ту же минуту опустил правую руку в свои большие шаровары и тащит оттуда ружейную отвертку. Англичане говорят: «Это не отворяется», а он, внимания не обращая, ну замок ковырять. Повернул раз, повернул два — замок и вынулся. Платов показывает государю собачку, а там на самом сугибе сделана русская надпись: «Иван Москвин во граде Туле». Англичане удивляются и друг дружку поталкивают: — Ох-де, мы маху дали! А государь Платову грустно говорит: — Зачем ты их очень сконфузил, мне их теперь очень жалко. Поедем.

— Николай Лесков, «Левша», 1881

― Господа! После тоста иностранного не трудно перейти к тостам странным, но я уберегусь от этой опасности и провозглашу ― женский тост! Жалею, что, идя сюда на обед, я не захватил с собой крупповской пушки, чтобы салютовать в честь женщин. Женщина по Шекспиру ничтожество, а по-моему она ― все! (Крики: довольно! садитесь!) Без нее мир был бы то же, что скрипач без скрипки, что без пистолета прицел и без кларнета клапан.

— Антон Чехов, «Женский тост», 1885

Попова (входит с пистолетами). Вот они, пистолеты… Но, прежде чем будем драться, вы извольте показать мне, как нужно стрелять… Я ни разу в жизни не держала в руках пистолета. Лука. Спаси, господи, и помилуй… Пойду садовника и кучера поищу… Откуда эта напасть взялась на нашу голову… (Уходит.) Смирнов (осматривая пистолеты). Видите ли, существует несколько сортов пистолетов… Есть специально дуэльные пистолеты Мортимера, капсюльные. А это у вас револьверы системы Смит и Вессон, тройного действия с экстрактором, центрального боя… Прекрасные пистолеты!.. Цена таким минимум 90 рублей за пару… Держать револьвер нужно так… (В сторону.) Глаза, глаза! Зажигательная женщина! Попова. Так? Смирнов. Да, так… Засим вы поднимаете курок… вот так прицеливаетесь… Голову немножко назад! Вытяните руку, как следует… Вот так… Потом вот этим пальцем надавливаете эту штучку — и больше ничего… Только главное правило: не горячиться и прицеливаться не спеша… Стараться, чтоб не дрогнула рука.

— Антон Чехов, «Медведь», 1888

	— Видите, как просто, — сказал он, отводя ствол назад. — Теперь пистолет заряжен и курок взведен. Остается только нажимать на спусковой крючок, до восьми раз, с любой желательной вам скоростью. А посмотрите сюда, на защелку предохранителя. Вот что мне больше всего нравится в этой системе. Полная безопасность! Возможность несчастного случая абсолютно исключена! — Он вытащил магазин и продолжал: — Вот! Видите, насколько эта система безопасна? Пока Берти производил манипуляции, выцветшие глаза капитана Малу пристально следили за пистолетом, особенно под конец, когда дуло пришлось как раз в направлении его живота. — Будьте любезны, направьте ваш пистолет на что-нибудь другое, — попросил он. — Он не заряжен, — успокоил его Берти. — Я же вытащил магазин. А незаряженные пистолеты не стреляют, как вам известно. — Бывает, что и палка стреляет. — Эта система не выстрелит. — А вы все-таки поверните его в другую сторону. Капитан Малу говорил негромко и спокойно, с металлическими нотками в голосе, но глаза его ни на миг не отрывались от дула пистолета, пока Берти не отвернул его наконец в сторону. — Хотите пари на пять фунтов, что пистолет не заряжен? — с жаром воскликнул Берти. Его собеседник отрицательно покачал головой. — Хорошо же, я докажу вам… И Берти приставил пистолет к виску с очевидным намерением спустить курок. — Подождите минутку, — спокойно сказал капитан Малу, протягивая руку. — Дайте, я еще разок на него взгляну. Он направил пистолет в море и нажал спуск. Раздался оглушительный выстрел, механизм щелкнул и выбросил на палубу дымящуюся гильзу. Берти застыл с открытым ртом. — Я, кажется, отводил назад ствол, да? — пробормотал он. — Как глупо…
	"It is so simple," he said. He shot the outer barrel back along the inner one. "That loads it and cocks it, you see. And then all I have to do is pull the trigger, eight times, as fast as I can quiver my finger. See that safety clutch. That's what I like about it. It is safe. It is positively fool-proof." He slipped out the magazine. "You see how safe it is." As he held it in his hand, the muzzle came in line with Captain Malu's stomach. Captain Malu's blue eyes looked at it unswervingly. "Would you mind pointing it in some other direction?" he asked. "It's perfectly safe," Bertie assured him. "I withdrew the magazine. It's not loaded now, you know." "A gun is always loaded." "But this one isn't." "Turn it away just the same." Captain Malu's voice was flat and metallic and low, but his eyes never left the muzzle until the line of it was drawn past him and away from him. "I'll bet a fiver it isn't loaded," Bertie proposed warmly. The other shook his head. "Then I'll show you." Bertie started to put the muzzle to his own temple with the evident intention of pulling the trigger. "Just a second," Captain Malu said quietly, reaching out his hand. "Let me look at it." He pointed it seaward and pulled the trigger. A heavy explosion followed, instantaneous with the sharp click of the mechanism that flipped a hot and smoking cartridge sidewise along the deck. Bertie's jaw dropped in amazement. "I slipped the barrel back once, didn't I?" he explained. It was silly of me, I must say."
	— Джек Лондон, «Страшные Соломоновы острова», 1911

Николка, выпивший три бокала, бегал к себе за платком и в передней (когда никто не видит, можно быть самим собой), припал к вешалке. Кривая шашка Шервинского со сверкающей золотом рукоятью. Подарил персидский принц. Клинок дамасский. И принц не дарил, и клинок не дамасский, но верно — красивая и дорогая. Мрачный маузер на ремнях в кобуре, Карасёв стейер — вороненое дуло. Николка припал к холодному дереву кобуры, трогал пальцами хищный маузеров нос и чуть не заплакал от волнения. Захотелось драться сейчас же, сию минуту, там за Постом, на снежных полях.

— Михаил Булгаков, «Белая гвардия»

Я развернул сверток — там лежал небольшой маузер и запасная обойма. — Что еще отец выдумал! — сказала недовольно мать. — Разве это игрушка? — Ничего, — ответил солдат. — Что у тебя сын дурной, что ли? Гляди-ка, ведь он вон уже какой, с меня ростом скоро будет. Пусть спрячет пока. Хороший пистолет. Его Алексей в германском окопе нашел. Хорошая штука. Потом всегда пригодиться может. Я потрогал холодную точеную рукоятку и, осторожно завернув маузер, положил его в ящик.

— Аркадий Гайдар, «Школа», 1929

	Все мы также обязаны были носить автоматические пистолеты; даже врачи и офицеры санитарных частей. Я ощущал свой пистолет, прислоняясь к спинке стула. Замеченный без пистолета подлежал аресту. Ринальди вместо пистолета набивал кобуру туалетной бумагой. Я носил свой без обмана и чувствовал себя вооруженным до тех пор, пока мне не приходилось стрелять из него. Это был пистолет системы «астра», калибра 7,65, с коротким стволом, который так подскакивал при спуске курка, что попасть в цель было совершенно немыслимо. Упражняясь в стрельбе, я брал прицел ниже мишени и старался сдержать судорогу нелепого ствола, и наконец я научился с двадцати шагов попадать не дальше ярда от намеченной цели, и тогда мне вдруг стало ясно, как нелепо вообще носить пистолет, и вскоре я забыл о нем, и он болтался у меня сзади на поясе, не вызывая никаких чувств, кроме разве легкого стыда при встрече с англичанами или американцами.
	Also we were required to wear an automatic pistol; even doctors and sanitary officers. I felt it against the back of the chair. You were liable to arrest if you did not have one worn in plain sight. Rinaldi carried a holster stuffed with toilet paper. I wore a areal one and felt like a gunman until I practised firing it. It was an Astra 7.65 caliber with a short barrel and it jumped so sharply when you let it off that there was no question of hitting anything. I practised with it, holding below the target and trying to master the jerk of the rediculous short barrel until I could hit within a yard of where I aimed at twenty paces and then the rediculousness of carrying a pistol at all came over me and I soon forgot it and carried it flopping against the small of my back wiht no feeling at all except a vague sort of shame when I met English-speaking people.
	— Эрнест Хемингуэй, «Прощай, оружие!», 1929

Прощаясь с Корчагиным и глядя на его засыпанную снегом калошу, Федор сказал негромко: — Сапоги пришлю. Ты ноги-то еще не отморозил? — Что-то похоже на это — припухать стали, — ответил Павел и, вспомнив давнишнюю свою просьбу, взял Федора за рукав: — Ты мне немного патронов для нагана дашь? У меня надежных только три. Жухрай сокрушенно качал головой, но, увидя огорчение в глазах Павла, не раздумывая, отстегнул свой маузер: — Вот тебе мой подарок. Павел не сразу поверил, что ему дарят вещь, о которой он так давно мечтал, но Жухрай накинул на его плечо ремень: — Бери, бери! Я же знаю, что у тебя на него давно глаза горят. Только ты осторожней с ним, своих не перестреляй. Вот тебе еще три полные обоймы к нему. На Павла устремились явно завистливые взгляды. Кто-то крикнул: — Павка, давай меняться на сапоги с полушубком в придачу. Панкратов озорно толкнул Павла в спину: — Меняй, черт, на валенки. Все равно в калоше не доживешь до рождества Христова.

— Николай Островский, «Как закалялась сталь», 1934

Пабло вышел оттуда с дробовиком за спиной, а в руках он держал маузер. "Смотри, Пилар, — сказал он. — Это было у офицера, который застрелился сам. Мне еще никогда не приходилось стрелять из револьвера. Эй, ты! — крикнул он одному из civiles. — Покажи, как с этим обращаться. Нет, не покажи, а объясни". Пока в казармах шла стрельба, четверо civiles стояли у стены, обливаясь потом, и молчали. Они были рослые, а лица, как у всех guardias civiles, вот такого же склада, как и у меня. Только щеки и подбородок успели зарасти у них щетиной, потому что в это последнее утро им уже не пришлось побриться, и так они стояли у стены и молчали. — Эй, ты, — крикнул Пабло тому, который стоял ближе всех. — Объясни, как с этим обращаться. — Отведи предохранитель, — сиплым голосом сказал тот. — Оттяни назад кожух и отпусти. — Какой кожух? — спросил Пабло и посмотрел на четверых civiles. — Какой кожух? — Вон ту коробку, что сверху. Пабло стал отводить ее, по там что-то заело. — Ну? — сказал он. — Не идет. Ты мне соврал. — Отведи назад еще больше и отпусти, он сам станет на место, — сказал civil, и я никогда не слышала такого голоса. Серый, серее рассвета, когда солнце встает за облаками. Пабло отвел кожух назад и отпустил, как его учили, кожух стал на место, и курок был теперь на взводе. Эти маузеры уродливые штуки, рукоятка маленькая, круглая, а ствол большой и точно сплюснутый, и слушаются они плохо.

— Эрнест Хемингуэй, «По ком звонит колокол», 1940

Маремуха ждал меня на пороге своего ободранного флигеля. Только я подошел, он сунул мне обернутый тряпками пистолет зауэр, выхватил из рук мешок с голубями и, пробормотав: «Подожди, я сейчас», — метнулся в сарай. <…> Мне еще больше стало жаль голубей. Сколько я возился с ними! Как трудно было добывать для них в голодные годы кукурузу и ячмень! В те времена я очень боялся, чтобы их у меня не украли на мясо соседние мальчишки. А теперь я получил только один зауэр. Интересно, отойдет ли ржавчина или останется? Мне очень хотелось развязать бечевку, развернуть бумагу, хоть в темноте потрогать холодный, выщербленный ствол пистолета, пощупать нарезные пластинки на его рукоятке, но я удержался. Петька вынырнул из темноты неожиданно. Тяжело дыша, он протянул мне пакетик с патронами и, заикаясь, сказал: — Двенадцать… Можешь не считать…

— Владимир Беляев, «Старая крепость», книга вторая, 1941

Перо спотыкалось и трещало по бумаге. Он открыл боковой ящик письменного стола, чтобы достать свежее перо. Сбоку лежал в потертой кобуре браунинг, который он брал с собою в разъезды. Вынул он его из кобуры, — плоский, блестящий, — и стал рассматривать. Застрелить бы себя!.. И оставить записку: «Заела ты мне жизнь, подлая баба. Проклятье тебе!» Ему представилось, как она вбежит на выстрел и увидит его бьющееся в конвульсиях тело с раздробленным черепом и залитым кровью лицом, какой это будет безмерный ужас… Как бы это вышло? Он достал лист почтовой бумаги и крупным, твердым почерком написал: «Загубила ты мою жизнь, проклятая баба!» Потом вынул из револьвера обойму с патронами и приставил пустой револьвер к виску. Дуло холодом тронуло кожу. Он перечитал написанное и нажал спуск. Но он забыл… Он забыл, что первый патрон, который лежит в самом стволе револьвера, не вынимается вместе с обоймою. На всю квартиру ахнул выстрел.

— Викентий Вересаев, «Случай», 1945

	Чёрный холодный уравнитель выжидающе молчал; он внушительно покоился рядом с сыром, который в ужасе пытался от него отстраниться, но не решался покинуть родную тарелку.
	— Борис Виан, «Осень в Пекине», 1946

	Потом, глядя на листья, я вдруг услышал короткий сухой треск со стороны сарая. Потом он раздался снова. Потом я понял, что он означает. Это Рафинад на заднем дворе баловался со своим 9,65-«спешиал». Он ставил бутылку или консервную банку на столб, поворачивался к столбу спиною и шел прочь, держа погремушку левой рукой за ствол и не снимая ее с предохранителя, — шел неторопливо на своих коротеньких ножках, одетых, как всегда, в синие диагоналевые штаны, болтавшиеся мешком на его висловатом заду, и последние лучи солнца высвечивали лысину, словно белесый лишайник, в жестких побегах его волос. Потом он вдруг останавливался, перехватывал погремушку в правую руку, поворачивался неуклюже, но стремительно, словно внутри у него спустили пружину, и погремушка грохала, и либо банка слетала со столба, либо бутылка разбивалась вдребезги. Почти наверняка. Тогда голова Рафинада дергалась, и, брызгая слюной, он говорил: — З-з-зар-раза.
	Then, while I was watching the leaves I heard a dry, cracking sound down toward the barnyard. Then it came again. Then I figured out what it was. It was Sugar-Boy off down in the lot playing with his .38 Special again. He would set up a tin can or a bottle on a post, and turn his back to the post and start walking away, carrying his baby in his left hand, by the barrel, the safety on, just walking steadily away on his stumpy little legs with his always blue serge pants bagging around his underslung behind and with the last rays of the evening sun faintly glittering on his bald spot among the scrubby patches of hair like bleached lichen. Then, all of a sudden, he would stop walking, and grab the butt of the play-pretty with his right hand, and wheel-all in one quick, awkward motion, as though a spring had exploded inside him — and the play-pretty would go bang, and the tin can would jump off the post or the bottle would spray off in all directions. Or most likely. Then Sugar-Boy would say, "The b-b-b-bas-tud"' and shake his head, and the spit would fly.
	— Роберт Пенн Уоррен, «Вся королевская рать», 1946

Это был замечательный пистолет. Стволы его сделаны из обрезков газовых труб. Сбоку каждого ствола имелось отверстие запальника. Возле запальника проволочные петли — сюда вставлялись спички. Ложе дубовое. Рукоять зубчатая. В рукоять ввинчено железное кольцо, чтобы продевать шнур. Пистолет хранился в кобуре, сшитой из черной клеенки. Борис мастерил его четыре недели. Одноствольные пистолеты были у многих ребят. Он решил сделать двухствольный. Но Костя опередил его. Тогда Борис решил сделать трехствольный. Сначала он расположил все три ствола рядом, но пистолет получился некрасивым, широким, как лопата. Тогда Борис два ствола поставил вниз, а третий — между ними сверху, — это было как раз то, что нужно. Такого трехствольного пистолета не было ни у кого. Пистолет мог палить сразу из всех трех стволов. Стрелял он на двенадцать шагов, и если пуля попадала в бутылку, то бутылка разбивалась вдребезги. Ходили слухи, что выстрелы у него громкие, как у пушки. Ребята трех улиц и шести просек Лосиноостровской говорили о пистолете Бориса Скворцова с уважением.

— Вадим Кожевников, «Мальчик с окраины», 1947

Друзья разом бросились на пол. Калле и Андерс нырнули вперёд и схватили братца Класа за ноги. Он закричал и беспомощно рухнул на пол. Падая, преступник уронил пистолет, и Калле успел схватить его, опередив братца Класа на какую-то ничтожную долю секунды. Да-да, знаменитый сыщик Блюмквист обезоружил убийцу! Он ведь часто это делал, и всегда удивительно легко и изящно. Потом обращал оружие против преступника и говорил: «Поосторожнее на поворотах, приятель!» Наверное, он и сейчас так сделал? Ничуть не бывало. В панике Калле схватил эту ужасную чёрную штуку и выбросил её в окно, так что стекло разлетелось вдребезги. Вот что он сделал! А для знаменитого сыщика это не очень-то обдуманный поступок. Как раз сейчас было бы совсем неплохо иметь пистолет. Но, по правде говоря, знаменитый сыщик Блюмквист до смерти боялся всего, что стреляло, кроме разве что собственной рогатки. И вообще-то он поступил правильно. Пистолет в руках дрожащего мальчишки вряд ли был бы серьёзным оружием против озверевшего бандита. Они бы очень скоро опять поменялись ролями. И поэтому самым правильным было выбросить пистолет, чтобы никто из них не мог его достать.

— Астрид Линдгрен, «Знаменитый сыщик Калле Блюмквист рискует», 1951

Окончательно уже проснувшись в четыре часа утра, я удостоверился… что драгоценное содержание «луизетты» в сохранности. Там, уютно закутанный в белый шерстяной шарф, лежал карманный пистолет: калибр — ноль тридцать два, вместимость — восемь патронов, длина — около одной девятой роста Лолиты, рукоятка — ореховая в клетку, стальная отделка — сплошь вороненая. Я его унаследовал от покойного Гарольда Гейза вместе с каталогом, где в одном месте, с беззаботной безграмотностью, объявлялось: «так же хорошо применим в отношении к дому и автомобилю, как и к персоне». Он лежал в ящике, готовый быть немедленно примененным к персоне или персонам; курок был полностью взведен, но «скользящий запор» был на предохранителе во избежание непроизвольного спуска. Не следует забывать, что пистолет есть фрейдистический символ центральной праотцовской конечности. Меня теперь радовало, что он у меня с собой, - и особенно радовало то, что я научился им пользоваться два года тому назад, в сосновом бору около моего и Шарлоттиного, похожего на песочные часы, озера. <…> «Лежи, лежи», шепнул я моему портативно-компактному дружку и выпил за его здоровье глоток джинанаса.

— Владимир Набоков, «Лолита», 1955

— Как же вы его убили? — спросил Володя. Он внезапно почувствовал себя так, как будто Цветков уже кончил ту школу, куда его только что определили. — В бою? Вишневые, «лук Амура», сильно вырезанные губы Цветкова дрогнули, но, словно раздумав улыбаться, он нахмурился и не торопясь рассказал: — Детский крик произошел у нас в медсанбате. Едва развернулись и я спать залег в землянке — десант. А сплю я крепко, должен вам доложить. Проснулся — слышу большой джентльменский набор: ножами, сволочи, наших докторш режут, — потом выяснилось. У меня тогда коровинский пистолет был. А возле топчана — окошечко. Вижу фасонные офицерские сапожки. Стоит обер-лейтенант, любуется. Долго я целился, тут промахнуться нельзя. Согласно всем своим знаниям анатомии, так, знаете, атлас перед глазами и перелистал. Хорошо выстрелил, элегантно!

— Юрий Герман, «Дорогой мой человек», 1958

Возвратившись наконец домой, профессор Жовтяк, жалея себя и вздыхая над своей судьбой, медленно снял хорьковую шубу с бобровым воротником, боярскую шапку, стащил с ног боты «прощай, молодость» и выложил на стол в столовой тяжелый пистолет, который ему в свое время вручил цу Штакельберг, заявив, что герр профессор должен «в случае чего» дорого продать свою жизнь «красным разбойникам». В ту пору Геннадий Тарасович лишь благодарно улыбнулся, теперь же, кое-что узнав и разведав, он стал весьма серьезно относиться к своему личному оружию, научился его разбирать, смазывать и вновь собирать и даже на досуге, сложив красный ротик гузкой и прищурив один глаз, подолгу целился в какой-либо безобидный предмет, например в керосиновую лампу или в чайник… И дома пистолет он всегда держал на видном месте — под рукой.

— Юрий Герман, «Дорогой мой человек», 1958

— Чем вы там все время скрипите? — спросила она Володю. — Тут пистолет валяется разобранный, я хочу его собрать. Ваш? — Мой, — кивнула Ашхен. — Я его разобрала, а сложить обратно не могу. По-моему, там много лишнего. — Вы думаете? — Уверена. <…> — Вот ваш пистолет, — сказал Володя бабе-Яге. — В нем никаких лишних частей, Ашхен Ованесовна, нет. Только сами не разбирайте. — Вы его зарядили? — Зарядил. — Тогда положите в кобуру, а кобуру на полочку над моим топчаном. Я не люблю трогать эти револьверы. И Зиночкин тоже осмотрите, у нее там, наверное, мыши вывелись, она к нему не прикасалась ни разу… Зиночка, сделай Владимиру Афанасьевичу бутерброд, он не умеет.

— Юрий Герман, «Дорогой мой человек», 1958

	…Устименко вплотную столкнулся с полковником Мордвиновым, который что-то весело и громко рассказывал двум докторшам. Их Володя не узнал, они стояли к нему спиной, и только позже, когда обратился к начсанупру, увидел Веру Николаевну Вересову, которая стояла у трюмо и расстегивала кобуру пистолета, чтобы достать оттуда губную помаду. Все докторши носили пудру и помаду в кобурах.
	— Юрий Герман, «Дорогой мой человек», 1958

Нестеренко раздумчиво почесал бровь и сердито крякнул: — Ничего с тобой не поделаешь, придется лишаться дорогой вещицы… Раз уже заковали с тобой дружбу, прими в подарок вот эту игрушку, пригодится в нужде. Нагульнов получил предупреждение, берегись и ты, а то можешь получить кое-что похуже… Из кармана куртки он достал матово блеснувший браунинг второго номера, вложил его в ладонь Давыдова. — Эта мелкая штука в обороне, пожалуй, надежнее слесарного инструмента. Давыдов крепко стиснул руку Нестеренко, растроганно и несвязно забормотал: — Спасибо тебе за товарищескую, как бы это сказать… ну, факт, что за дружескую заботу! Большое спасибо! — Носи на здоровье, — пошутил Нестеренко. — Только, смотри, не потеряй! А то ведь старые вояки с годами становятся рассеянными… — Пока жив — не потеряю, а если уж потеряю, то вместе с головой, — заверил Давыдов, пряча пистолет в задний карман брюк.

— Михаил Шолохов, «Поднятая целина», 1959

Когда Язон пристегнул кобуру к предплечью и взял в руку пистолет, он увидел, что они соединены гибким проводком. Рукоятка пистолета пришлась ему точно по руке. — Тут заключен весь секрет силовой кобуры. — Бруччо коснулся провода пальцем. — Пока пистолет в деле, провод висит свободно. А как только тебе надо вернуть его в кобуру… — Бруччо что-то сделал, провод превратился в твердый прут, пистолет выскочил из руки Язона и повис в воздухе. — Смотри дальше. Увлекаемый проводом пистолет нырнул в кобуру. — А когда надо выхватить пистолет, происходит все то же самое, только в обратном порядке. — Здорово! – сказал Язон. — Но все-таки с чего надо начинать? Посвистеть или там еще что-нибудь? — Нет, он не звуком управляется. — Бруччо даже не улыбнулся. – Тут все потоньше и поточнее. Ну-ка попробуй представить себе, что ты сжимаешь левой рукой рукоятку пистолета… Так, теперь согни указательный палец. Замечаешь, как напряглись сухожилия в запястье? Ну вот, на твоем правом запястье помещены чувствительные датчики. Но они реагируют только на сочетание импульсов, которое означает «рука готова принять пистолет». Постепенно вырабатывается полный автоматизм. Только подумал о пистолете, а он уже у тебя в руке. Не нужен больше — возвращается в кобуру. Язон напряг правую руку и согнул указательный палец. В ту же секунду что-то больно ударило его по ладони и грянул выстрел. Рука держала пистолет, из дула вился дымок. — Понятно, пока человек не освоится со своим оружием, мы заряжаем холостыми. А вообще пистолет всегда должен быть заряжен. Видишь, предохранителя нет. Скобы тоже. Поэтому выстрел следует сразу, если заранее согнуть указательный палец. Язон никогда еще не имел дела с таким грозным оружием. И таким непослушным. Борясь с непривычной силой тяжести, от которой болели мышцы, он начал упражняться с дьявольским изобретением. Пистолет упрямо возвращался в кобуру, не дожидаясь, когда он нажмет курок. Но еще хуже было то, что пистолет слишком быстро выскакивал из кобуры и нещадно бил его по пальцам, если он не успевал их правильно согнуть. Тем не менее Язон упорно продолжал тренироваться, пока рука не превратилась в распухшую подушку. Со временем он овладеет этой техникой, но уже теперь ему стало ясно, почему пирряне никогда не снимают пистолета. Это было бы все равно что расстаться с частью тела.

— Гарри Гаррисон, «Неукротимая планета»

Я доел яичницу со сковородки, налил себе второй стакан вина… Потом я надел портупею — хозяин почтительно присутствовал при этом, — затянул широкий офицерский ремень и, чувствуя каждый мускул, с особенным удовольствием ощущая тяжесть пистолета на бедре, надел офицерскую фуражку и вышел во двор. Даже провоевав такую войну, человек в двадцать два года, в сущности, остается очень молодым, если могут быть важны все эти мелочи, да еще в глазах немца.

— Григорий Бакланов, «Был месяц май» («Почём фунт лиха»), 1962

Ничем нельзя было доставить Ведину такого удовольствия, как тем, чтобы принести ему неисправное оружие, особенно сложной, мало распространенной системы. Тогда на его служебном столе расстилалась эта клеенка с инструментами, а в случае необходимости к подоконнику привинчивались тисочки. Если не случалось продолжительное время такой работы, то Ведин занимался тем, что разбирал и чистил оружие. «Мне тогда легче думается», — говорил Василий. «Во всей Советской Армии это, пожалуй, единственный случай, — подумал Шарипов, — когда начальник чистит личное оружие подчиненного». Часто случалось так, что Ведин предлагал Шарипову: «Давай почистим пистолеты», а затем брал его пистолет, с удовольствием разбирал его, чистил и смазывал.

— Владимир Киселёв, «Воры в доме», 1963

Точными, красивыми движениями Ведин собрал пистолет. Шарипов взял его в руки, вынул обойму и, убедившись, что она пуста, взвел курок. — А пистолет ты все-таки положи, — недовольно предложил Ведин. — Конечно, это игрушка… Но довольно опасная. Я не знаю статистики, но случайных убийств, наверное, немногим меньше, чем умышленных. — Он подвинул кольт поближе к себе. — Да, так вот и я говорю, — продолжал он, возвращаясь к прежнему тону, — что, несомненно, со временем будут найдены еще какие-то решения этой задачи. Конструкторы сумеют придумать, как сделать так, чтобы затвор начал отодвигаться лишь в тот момент, когда пуля покинет канал ствола, еще каким-то новым способом… Хотя в наше время пистолет является только символом силы. А настоящее оружие, как ты говорил, имеет совсем другой вид, да, пожалуй, и другое назначение…

— Владимир Киселёв, «Воры в доме», 1963

— Остались какие-нибудь чертежи или записи? — спросил Шарипов. — Новой конструкции пистолета? Которой Вася занимался?.. Перед этим? — Нет, — сказала Зина. — Ничего не осталось. А если бы осталось, я бы не дала. Хватит пистолетов. Старых конструкций. — Это не так, — строго сказал Шарипов. — Оружие нужно. Нам. Самое лучшее. — А они сделают еще лучше, — глухо ответила Зина. — То они, то вы. А пока убивают. — Пистолет не игрушка, — сказал Шарипов. — Пистолет — это средство в борьбе. Вася понимал, что это средство в борьбе. Хоть относился к нему, как к игрушке. — Игрушка, — повторила Зина. — Но почему ему так разнесло голову?.. — Так всегда бывает, — сказал Шарипов.

— Владимир Киселёв, «Воры в доме», 1963

— Это тебе на десерт, — говорит Франсуаз, ставя коробку возле моей чашки. Открываю коробку. В ней лежит новый черно-серый маузер 7,65 с тремя магазинами. — Надеюсь, тебе известно, с какой стороны вставляются патроны. — Как придет время действовать, я позову тебя, чтоб ты вставила, — бормочу я, пряча пистолет с магазинами в свои задние карманы. — До этого не дойдет. Даже и не воображай, что тебе удастся позабавиться с этим пугачом. Тебе дается пистолет, но это еще не значит, что ты можешь пользоваться им. Кроме… — Знаю, знаю. Мы поняли друг друга.

— Богомил Райнов, «Господин Никто», 1967

	Первым делом он показал мне свой ТТ. Подышал на него, протер и протянул на ладони. — Это нам выдали… Ведь придется разъезжать по району… Возможны, — он перешел на шепот, — боевые столкновения. По-моему, ТТ этот выбраковали при инвентаризации в армии. Ствол был изъеден раковинами, и механизм спуска заедало. Но Абросимов очень гордился оружием, и я не стал обижать хозяина.
	— Виктор Смирнов, «Тревожный месяц вересень», 1971

В молчании они пошли дальше, и капитан снова охотно погрузился в свои мысли, однако немного погодя Алехин опять заговорил. — Как у нас с оружием? — будто самого себя спросил он и, вытащив из кобуры пистолет, взвел курок и оттянул затвор, проверяя, есть ли патрон в патроннике; Блинов тотчас же проверил свой «ТТ». Но помощник коменданта, к кому, собственно, был обращен этот вопрос, шагал молча, будто не слыша. — А у вас? — осведомился у него Алехин. — За меня можете не беспокоиться. — А эта штука вам знакома? — продолжал Алехин, достав небольшой вороненый «вальтер». Получив утвердительный ответ, он загнал патрон в патронник и, поставив пистолет на предохранитель, протянул его капитану: — Прошу… возьмите в карман. — Зачем? — На всякий случай… Берите, берите! — настаивал Алехин и, так как помощник коменданта лишь усмехнулся, сунул ему «вальтер» в правый карман брюк. — Осторожность всегда оправданна… Знаете, разное бывает…

— Владимир Богомолов, «Момент истины», 1973

Тараскин спросил у Гриши: — А почему картина называется «Безвинно виноватая»?.. Гриша захохотал, а Жеглов сказал сердито: — Вот если я еще раз узнаю, что ты сторублевку от жены в ствол пистолета заначиваешь, я тебя сделаю по вине виноватым. — А как быть, Глеб Георгиевич? — взмолился Коля. — Ей бы с нюхом-то её у нас работать! В прошлый раз в кобуре спрятал — нашла! А пистолет трогать она все-таки опасается.

— Братья Вайнеры, «Эра милосердия»

И вдруг вижу ― он сам выходит из-за угла и нахально приближается. Я ничего не понимаю и сгоряча кричу. ― Он звал меня в машину! Он больше всех стрелял! Держите его! А меня они еще плотнее окружают, а я уже горячусь и сам не знаю, что кричу. А этот подходит к нам, вынимает из кармана пистолет, как убийца Кеннеди, и, протянувшись через милиционеров, упирается пистолетом мне в подмышку и стреляет, издевательски говоря. ― Да замолчишь ты когда-нибудь или нет! И что интересно ― именно эта пуля застряла внутри меня, а все остальные навылет. А моего убийцу никто не хватает.

— Фазиль Искандер, «Сандро из Чегема» (книга третья), 1989

На взятие квартиры я отрядил шестерых и пошел с ними сам. Полицейские были в противопульных нагрудниках и шлемах, с короткоствольными «барышевыми» в руках. На стволы были насажены мощные глушители, и с ними автоматы, и без того имеющие непривычный «неоружейный» вид, вообще походили то ли на пылесосы, то ли на распылители для побелки. На самом же деле это была крутая игрушка, лучшая среди того, что имелось в наличии. Из нижнего тридцатимиллиметрового ствола можно было выстрелить картечью, гранатой или, скажем, мягкой медной пулей и вынести к чертовой матери любой замок, а верхний выпускал девятимиллиметровые пули или одиночными выстрелами, или отсекая по три, или ненормированной очередью с замедленным темпом стрельбы, или в режиме «мясорубки» ― все шестьдесят шесть патронов в одну секунду. При этом у него практически не задирало ствол. Нельзя сказать, что эта машинка лишена недостатков, но при надлежащем уходе и в неполевых условиях она приемлема вполне. Правда, для перестрелок в тесных помещениях патрон излишне мощен, и рикошеты пуль представляют немалую опасность и для неделиквентов, и для самого стрелка… Я пошел почти налегке: со стареньким «Березиным». Почему-то за столько лет службы, перепробовав несколько сот образцов оружия, я вернулся именно к нему, вроде бы вполне заурядному пистолету выпуска шестьдесят шестого года. Он не отличался ни сверхточностью, ни особой скорострельностью из-за сильной отдачи ― сказывалось использование очень мощного маузеровского патрона. Кроме того, он крупноват и тяжеловат. Тут уж, однако, как в том анекдоте: если у тебя такие слабые руки, так чего ж ты замуж пошла? Но зато по законам каких-то неуловимых гармоний «Березин» совершенно не чувствуется в руке как посторонний предмет и как-то всегда успевает навести свой недлинный хобот на цель раньше, чем эта цель начинает эффективно реагировать. Очень жаль, что кому-то в казначействе пришла в голову мысль экономить на порохе, и маузеровские патроны «9/ 25, 5» (пуля которых прошибала навылет любой бронежилет, а если не прошибала, то отправляла носителя непрошибаемого жилета в такой нокаут, после которого добросовестный арбитр вспотел бы, считая) заменили в производстве на «9/19», в девичестве парабеллум… и в армию валом пошел «Драгунов» ― тоже по-своему хорошее оружие, но уже немного не то. И опять же ― какие-то тревожащие меня разговоры о грядущем переходе на еще более легкий патрон… Нет, все-таки военный пистолет ― это в первую очередь мощный пистолет. Сие касается и стрельбы в помещениях ― просто надо уметь попадать туда, куда нужно, а не туда, куда получается. Я знаю, что есть другие мнения, но сомневаюсь, что мои оппоненты решились бы отстаивать свою правоту, так сказать, практически.

— Андрей Лазарчук, «Все, способные держать оружие..., 1995

С большим интересом по ходу бега он наблюдал сценку между Савельевой и Корчагиным. Давай, ты, писатель, вались, нечего тормозить и оборачиваться! Вот таким писателям нередко хочется под адамово яблоко нажать прикладом ствола в десантном варианте. Тут Савельева прыгнула в машину и захлопнула за собой дверь. Для пробежавшего писателя это, может, выглядело завершением сценки, а вот для двух прямых участников только начала разворачиваться драма жизни. Очень просто, конечно, снять телку «от бордюра», завезти в Измайловский лесопарк, задернуть шторки и тянуть ее весь день под дулом пистолета. Можно было бы, конечно, и еще попроще, то есть без пистолета, однако так уж получилось, что эта штука стала неизменным участником их свиданий. При одном лишь взгляде на О. О. у нее начиналась течка. Такая вот чепуха началась, однако, если сквозь призму жизненной драмы смотреть, нелегко оказалось отделаться от обезьяны.

— Василий Аксёнов, «Негатив положительного героя», 1996

	― Увидев игольник, клиент начинает метаться, искать укрытие. А когда заходит компания с большими красивыми пистолетами, тут сразу все в оцепенение впадают. Ты бы видел, какая там немая сцена образовалась, когда Мышкин очередь выпустил! Один деятель чуть в бассейне не утонул. ― Тех самых пятерых взяли? ― Угу. На редкость сплоченный коллектив попался. У них даже на всех одна девица была.
	— Олег Дивов, «Выбраковка», 1999

И конечно, оружие. В Вене я видел подземный склад, где по рельсам катились вагонетки, и была там целая стена ящиков одесского коньяка. На этом складе попались мне сыпучие пакетики: высыпешь в кружку с водой, зашипит, и вот готовая газированная вода. Сознаюсь, поразили они тогда мое воображение, некоторое время мы ими забавлялись. И другой склад был в Вене. Шел бой, когда мы туда ворвались. Железные раздвигающиеся ворота, как в цеху, стеллажи по стенам, на стеллажах ящики с гранатами, пистолетами, все это в большом порядке, каждый пистолет, как бывало перед войной продавали лимоны, завернут в бумажку. Смазанные, новенькие, я разворачивал их, совал в карманы. Был я в телогрейке, в кожаной куртке и всюду, во все карманы насовал маленькие пистолеты «вальтер», то ли девять, то ли тринадцать штук. Мы шли улицей, дым еще не рассеялся, щебень всюду под ногами, а на углу у двери пивной стоял хозяин, толстый австриец, держал в обеих руках кружки с пивом, по многу на пальцах. Рядом с ним женщина, русская, она тоже держала кружки, улыбалась тревожно: «Его не трогайте, он не обижал». А собственно, зачем нам трогать его? Мы сдували пену с кружек на пыльные свои сапоги, хозяин суетился, выносил еще, а улицы за две отсюда грохотало. Вечером в дом, который мы заняли, набились лётчики, прослышав про пистолеты.

— Григорий Бакланов, «Жизнь, подаренная дважды», 1999

Держа в одной руке Пушкина, а в другой «Макарова», Макаров перешел в кухню, где уже все было готово к операции: на столе лежала раскрытая опасная бритва, которой брился Александр Сергеевич, не признавая всяких там «шиков» и электрических машинок, и стоял старый медный таз. Макаров положил между ними Пушкина, раскрыл его примерно на середине и наткнулся на иллюстрацию: дуэль Онегина и Ленского. Макаров улыбнулся ностальгически-грустно и перевел взгляд на текст поэмы… Только начав читать главку, Александр Сергеевич вспомнил ее и прочитал по памяти, с закрытыми глазами. Когда-то он знал «Онегина» наизусть почти целиком… Макаров открыл глаза. Времени на воспоминания не было, следовало срочно приступить к операции. Он положил пистолет на страницу, обвел его карандашом, отложил в сторону, взял бритву и стал вырезать в книжной плоти ложе для пистолета, выгребая ненужную бумагу и бросая ее в таз. Операция длилась две-три минуты, не больше. Александр Сергеевич уложил «Макарова» в нишу и закрыл книгу. Кто бы мог подумать, что там лежит пистолет, — никто! Пушкин и Пушкин. Эта идея пришла Макарову в голову ночью, он даже подпрыгнул на кровати, да так сильно, что Наташа проснулась и стала допытываться встревоженно: что случилось? Пришлось срочно придумывать дурной сон. Но сейчас Александр Сергеевич был один и мог дать волю чувствам. Выхватив «Макарова» из книги и потрясая им в воздухе, он восторженно воскликнул: — Ай да Макаров, ай да сукин сын!

— Валерий Залотуха, «Макаров», 2000

	― А если бы он выстрелил? ― Кто? ― Краб! ― Успокойся, Фитиль, ― примирительно проговорил Муха. ― Чтобы выстрелить в человека, мало иметь пистолет и уметь нажимать на курок. Пистолет ― это не оружие. Это всего-навсего инструмент. ― А что оружие? ― Фитиль! Ты как будто вчера родился. Марксистско-ленинская идеология! ― По-моему, ты надо мной издеваешься, ― заключил Томас.
	— Виктор Левашов, «Заговор патриота», 2000

Никакой авиации в небе не намечалось. У меня в ногах валялась пьяная однокурсница, угробившая здоровенный транспортный вертолёт. Мужчины отладили свою работу, пригнали еще пять рабочих автомобилей, развозили раненых по больницам: у нас там две больницы. Женька плакала и металась: думаю, ждала мести какого-то мужчины, а может, переживала, что он погиб. Лесные братья не нападали, они оказались в потасовке перемешанными с раненой толпой и отстреливали федералов из пистолетов Макарова. Я заметила это позже из-за болтовни с Женькой. Однако и к ней подошел бритый араб с татуировкой на запястье и выстрелил ей в голову. Он был очень серьезным на вид, хладнокровным и сосредоточенным. Он даже пробормотал нечто вроде приветствия в мой адрес.

— Вадим Месяц, из рассказа «Мой первый "калашников"», 2004

Пистолет в поэзии

	Возможно ль? Чуть лишь из пелёнок, Кокетка, ветреный ребёнок! Уж хитрость ведает она, Уж изменять научена! Не в силах Ленский снесть удара; Проказы женские кляня, Выходит, требует коня И скачет. Пистолетов пара, Две пули — больше ничего — Вдруг разрешат судьбу его.
	— Александр Пушкин, «Евгений Онегин», 1831

	Вот пистолеты уж блеснули, Гремит о шомпол молоток, В граненый ствол уходят пули, И щелкнул в первый раз курок. Вот порох струйкой синеватой На полку сыплется. Зубчатый, Надежно ввинченный кремень Взведен еще. За ближний пень Становится Гильо смущенный. Плащи бросают два врага. Зарецкий тридцать два шага Отмерил с точностью отменной, Друзей развел по крайний след, И каждый взял свой пистолет.
	— Александр Пушкин, «Евгений Онегин», 1831

	Вянет лист. Проходит лето. Иней серебрится… Юнкер Шмидт из пистолета Хочет застрелиться.
	— Козьма Прутков, «Юнкер Шмидт», 1854

	Гаврило Афанасьефич, Должно быть, перетрусился, Увидев перед тройкою Семь рослых мужиков. Он пистолетик выхватил, Как сам, такой же толстенький, И дуло шестиствольное На странников навел: «Ни с места! Если тронетесь, Разбойники! грабители! На месте уложу!..»
	— Николай Некрасов, «Кому на Руси жить хорошо»

	Ах ты, ну ты, ножки гнуты, Надечка из Львова, Говорят, на всё готова, ― Оказалось ― нет! Оказалось ― отказалась, Пистолетом помахала, Дуло нюхала, стреляла, На пол съехала, упала, И поэзии не стало, Всё исчезло, всё пропало, ― Ни-че-го. Кроме Брюса конопатого ― Од-но-го.
	— Михаил Савояров, «Брюква для Брюса» (из сборника «Оды и парóды»), 1914

	Обфренчились формы костюма ладного, яркие, прямо зря, все достают из кармана из заднего браунинги и маузера́. Ушедшие подымались года, и бровь по-прежнему сжалась, когда разлетался пень и когда за пулей пуля сажалась.
	— Владимир Маяковский, «Дачный случай», 1928

«Vous aitez enfen» ― что значит: «Вы герой» сказал мужчина в согнутых перчатках и в шляпе наклонённой к сапогам в тяжёлом фраке до калена с одною пуговкой на пиджаке. француз покрылся фиолетом и вынув руку из кармана ответил пистолетом. ба бах! ответил он мужчине прямо в сердце ба-бах! ответил он мужчине прямо в грудь мужчина выпустив цветочек подумал в шёлковый платочек: неужто смерть в моём саду?

— Даниил Хармс, «Шел мужчина в согнутых штанах...», 1928

	Еще мы так молоды. Дождь лил все лето, Но лодки качались за мокрым стеклом. Трещали в зеленом саду пистолеты. Как быстро, как неожиданно лето прошло.
	— Борис Поплавский, «Солнце нисходит, еще так жарко...», 1930

	Но не в футляре пистолет Разряженный, а на столе ― На блюдце ягоды морошки. Губами бы их в рот вобрать, Не окисляя серебра Чуть потемневшей чайной ложки. Хотя б одну из них попробуй. Как терпнет рот! Они горчат ― В них свежесть снежная сугроба И выстрела похмельный чад.
	— Михаил Зенкевич, «Морошка», 1937

	Вы сидели на диване, Походили на портрет. Молча я сжимал в кармане Леденящий пистолет. Расположен книзу дулом Сквозь карман он мог стрелять, Я все думал, думал, думал — Убивать, не убивать?
	— Геннадий Шпаликов, «Лают бешено собаки…», 1959

	Таится лицо под личиной, Но глаз пистолета свинцов. Мужчины, мужчины, мужчины К барьеру вели подлецов.
	— Владимир Солоухин, «Мужчины», 1968

	Вспомнил, вспомнил я эти заветы, К роковым тридцати подойдя… Отказали твои пистолеты, Опоздали твои поезда. Завещаний ребяческих иго Я свободе решил предпочесть. Не написана лучшая книга, Но небесные замыслы есть. Не кори меня, мальчик, не сетуй… Ничего, на другие года Сохраню я твои пистолеты, Подожду я твои поезда.
	— Юрий Кузнецов, «Тридцать лет», 1971

См. также

• Браунинг
• Маузер
• Пистолет Люгера
• Оружие
• Ружьё
• Кинжал
• Убийство
• Преступник
• Армия
• Война