Повести покойного Ивана Петровича Белкина

Материал из Викицитатника

«Повести покойного Ивана Петровича Белкина» — цикл из 5 повестей Александра Сергеевича Пушкина, выпущенный в 1831 году от имени вымышленного им помещика Ивана Петровича Белкина. Также имеется предисловие издателя А. П. (т.е. Пушкина).

Повести:

К ним примыкает «История села Горюхина».

Цитаты о цикле[править]

XIX век[править]

Александр Пушкин[править]

  •  

… как странно читать в 1829 году роман, писанный в 775-м. Кажется, будто вдруг из своей гостиной входим мы в старинную залу, <…> узнаём наших дядюшек, бабушек, но помолодевшими. Большею частию эти романы не имеют другого достоинства. <…> Умный человек мог бы взять готовый план, готовые характеры, исправить слог и бессмыслицы, дополнить недомолвки — и вышел бы прекрасный, оригинальный роман. Скажи это от меня моему неблагодарному P*[К 1]. Полно ему тратить ум в разговорах с англ[ичанками]! Пусть он по старой канве вышьет новые узоры и представит нам в маленькой раме картину света и людей, которых он так хорошо знает.[К 2]

  — <Роман в письмах>, 1829
  •  

… написал я прозою 5 повестей, от которых Баратынский ржёт и бьётся — и которые напечатаем Anonyme — под моим именем нельзя будет, ибо Булгарин заругает.

  письмо П. А. Плетнёву 9 декабря 1830
  •  

Смирдину шепнуть моё имя, с тем, чтоб он перешепнул покупателям.

  — письмо П. А. Плетнёву около (не позднее) 15 августа 1831
  •  

Не дожидайтесь Белкина; не на шутку видно он покойник; не бывать ему на новосельи ни в гостиной Гомозейки, ни на чердаке Панка. Не достоин он видно быть в их компании…[К 3][2]ответ на письмо 28 сентября (см. ниже)

  письмо В. Ф. Одоевскому 30 октября 1833
  •  

Вскоре по выходе «Повестей Белкина» я на минуту зашёл к Александру Сергеевичу; они лежали у него на столе. <…>
«Какие это повести? И кто этот Белкин?» — спросил я, заглядывая в книгу.
«Кто бы он там ни был, а писать повести надо вот этак: просто, коротко и ясно».

  — П. И. Миллер[К 4], «Встреча и знакомство с Пушкиным в Царском Селе»

1831[править]

  •  

Естественность происшествий, совершенное знание языка и русского народного быта, оригинальность изложения, остроумие — не натянутое, чувствительность — не вынужденная, добродушие — искреннее, слог — лёгкий, ясный и точный: вот неотъемлемые достоинства сей книги. Прочтя оную, каждый истинно образованный человек легко узнает того Протея-писателя[К 5], который один служит доказательством, что русская литература <…> уже имеет свою самобытность, свою жизнь, свой характер.[4][3]первый критический отклик на «Повести»[3]

  — «Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданные А. П.»
  •  

Не много в мире Ирвингов-Вашингтонов и Марлинских, умеющих сделать занимательным всё, что ни начнут они рассказывать. И чем легче, по-видимому, говорить и раздобаривать о пустяках приятно, умно и занимательно, тем труднее это на самом деле. Недавно мы видели пример в «Повестях покойного Белкина», скончавшегося вместе с родителем своим. Кажется, что этот отставной шалун хотел также в Ирвинги:
Но — видно, не прыгнешь из мичманов в цари![5]»[6][3]

  — вероятно, Николай или Ксенофонт Полевой, рецензия на «Были» П. Атрешкова
  •  

Как приятно в тесном дружеском кругу пред камином слушать рассказы умного, образованного человека <…>. Рассказчик не утомляет вас подробностями, которые были бы уместны только в настоящей повести, легко очеркивает свои изображения, но бросает черты сии не без разбору: каждая из них необходима для составления целого; иногда забывает он роль рассказчика и на несколько минут сам становится действующим лицом, заменяя свои картины повествовательные сценою драматическою <…>. — Вы имеете ныне случай пользоваться прелестями такого рассказа, не трудясь искать рассказчика: возьмите «Повести Белкина».[7][3]

  •  

Этот И. П. Белкин, этот издатель сочинений его, который подписывается буквами А. П. и о котором в объявлении книгопродавцев говорят как о славном нашем поэте, не походят ли они на дитя, закрывшее лицо руками и думающее, что его не увидят?
Впрочем, буквы А. П. были необходимы в другом отношении: без этого никто и не заметил бы «Повестей Белкина». <…>
Кажется, сочинителю хотелось испытать: можно ли увлечь внимание читателя рассказами, в которых не было бы никаких фигурных украшений ни в подробностях рассказа, ни в слоге и никакого романизма в содержании…[8][3]

  — вероятно, Николай Полевой, рецензия
  •  

Основной идеи нет в «Повестях Ивана Петровича Белкина». Прочтёшь точно так, как съешь конфект — и забыл![9][3]

  Фаддей Булгарин, «Петербургские записки. Письма из Петербурга в Москву. К В. А. У. II»
  •  

Они отличаются, кроме лёгкого живого слога, истиною и каким-то особенным бесстрастием, которое граничит иногда даже с холодностью г. Булгарина. <…> Но, подметив многое в сердце человеческом, он умеет при случае взволновать читателей, возбуждать и щекотать любопытство, не прибегая ни к каким вычурам.[10][3]

  вероятно, Николай Надеждин (может быть, Михаил Погодин), рецензия

1830-е[править]

  •  

Весьма желательно было бы, чтобы те, которые насмехаются над «Повестями Белкина», умели писать так ясно, живо и правильно, как написаны сии повести.[11][3]

  — Фаддей Булгарин
  •  

… отозваться о повестях И. П. Белкина как о подражании, кому бы вы думали?.. Ирвингу Вашингтону[6]!.. Вот, что называется, с плеча и наобум рубить здравый смысл.
Правда, Ирвинг прекрасный рассказчик: он любит запутать происшествия, заинтересовать читателя странностию положения действующего лица; но он всегда охотно занимает вас мелочами и, мастерски их обрисовывая, щеголяет выражением; от этого слог его иногда неровен, а острота часто изысканна, хотя юмор составляет главное его достоинство.
У И. П. Белкина напротив: происшествия так естественны, что редкий читатель не уверится в их действительности; они не запутаны, ибо сменяются не по случаю или произволу автора, а потому, что так или так должно было случиться при известных условиях и обстоятельствах. Белкин не гоняется за выражением, но слог его лёгок, чист и ровен, шутки его непринуждённы и острота, столь ярко отличающая особую складку русского ума, выпадает у него как бы нечаянно и от избытка силы.[12][3]

  — вероятно, Александр Воейков, «Литературная заметка»
  •  

… что делает наш почтенный г. Белкин? Его сотрудники Гомозейко и Рудый Панёк по странному стечению обстоятельств описали: первый — гостиную, второй — чердак: нельзя ли г. Белкину взять на свою ответственность — погреб, тогда бы вышел весь дом в три этажа и можно было бы к Тройчатке[К 6] сделать картинку, представляющую разрез дома в 3 этажа с различными в каждом сценами; Рудый Панёк даже предлагал самый альманах назвать таким образом: Тройчатка, или Альманах в три этажа[2]

  Владимир Одоевский, письмо Пушкину 28 сентября 1833
  •  

Ни в одной из «Повестей Белкина» нет идеи. Читаешь — мило, гладко, плавно; прочтёшь — всё забыто, в памяти нет ничего, кроме приключений. «Повести Белкина» читаются легко, ибо они не заставляют думать. В них нельзя не заметить слова «я», которое повторяется беспрестанно, почти на каждой странице. Везде Белкин да Белкин, к чему это? Читатель хочет повестей, а не Белкина.[13][14]

  Владимир Строев, «Повести, изданные Александром Пушкиным»

Виссарион Белинский[править]

  •  

Воля ваша, а весна самое лучшее время года! Хорошо ещё, если осень плодородна и обильна, если она озарена последними прощальными лучами великолепного солнца; но что, когда она бесплодна, грязна и туманна? <…> Вот передо мною лежат «Повести», изданные Пушкиным: неужели Пушкиным же и написанные? <…> Правда, эти повести занимательны, их нельзя читать без удовольствия; это происходит от прелестного слога, от искусства рассказывать (conter); но они не художественные создания, а просто сказки и побасенки; их с удовольствием и даже с наслаждением прочтёт семья, собравшаяся в скучный и длинный зимний вечер у камина; но от них не закипит кровь пылкого юноши, не засверкают очи его огнём восторга; но они не будут тревожить его сна — нет — после них можно задать лихую высыпку. <…> как произведение Пушкина… осень, осень, холодная, дождливая осень, после прекрасной, роскошной, благоуханной весны, словом,
«…прозаические бредни,
Фламандской школы пёстрый вздор!»[К 7]

  «Повести, изданные Александром Пушкиным», февраль 1835
  •  

… «Повести Белкина» принадлежат исключительно к области беллетристики.

  «Герой нашего времени», июнь 1840
  •  

… холодно принятые публикою и ещё холоднее журналами. Действительно, хотя и нельзя сказать, чтоб в них уже вовсе не было ничего хорошего, всё-таки эти повести были недостойны ни таланта, ни имени Пушкина. Это что-то вроде повестей Карамзина, с тою только разницею, что повести Карамзина имели для своего времени великое значение, а повести Белкина были ниже своего времени.

  — «Сочинения Александра Пушкина», статья одиннадцатая и последняя, сентябрь 1846

1850-е[править]

  •  

… маленькие романы <…> все умны, натуральны и приманчивы;..

  Павел Катенин, «Воспоминания о Пушкине», 1852
  •  

… все согласятся, что эти повести не имели большого художественного достоинства.

  Николай Чернышевский, «Очерки гоголевского периода русской литературы» (статья первая), декабрь 1855
  •  

По особенной природе своего гения, Пушкин был поэт мгновения. <…>
В прозаических повестях своих Пушкин как бы превозмогает эту особенность своей природы и пробует вести связный рассказ от начала до конца; но дарование его падает под этим усилием. Рассказы его, по большей части, вялы и бесцветны. Кто что ни говоря о красотах «Повестей Белкина», <…> это простые рассказы, не отличающиеся даже и внешнею занимательностью. Хвалят в них язык; действительно, язык в них гладок, чист и правилен, свободен от риторики: но что это за качества, когда речь идёт о произведениях такого таланта, как Пушкин?

  Михаил Катков, «Пушкин», февраль 1857
  •  

Великая и цельная натура Пушкина, решительно не поддававшаяся туманному веянию <мистического романтизма>, как слишком ясная и живая, — подвергаясь влиянию стихийно-тревожного, боролась с ним, увековечивая борьбу высокими созданиями, пытаясь уходить от стихийно-тревожного в рассудочные и простодушные воззрения Ивана Петровича Белкина, — и опять будила в себе страстные элементы, но будила их, уже овладевая ими, возводя их в меру и гармонию.

  — Аполлон Григорьев, «Романтизм. — Отношение критического сознания к романтизму. — Гегелизм (1834—1840)», 1859

XX век[править]

  •  

… всё кончается не так, как можно было бы ожидать поначалу. Они все точно пародируют традиционные сюжетные схемы. <…>
Пародирование сюжетных схем <…> — частое явление в литературе. <…> Происходит новое осмысление традиционной формулы.

  Борис Эйхенбаум, «Болдинские побасенки Пушкина», 1919
  •  

Это искусство рассказывания (conter) почувствовал даже Белинский, ничего не понявший в «Повестях Белкина».
Пушкин создавал свою прозу на основе своего же стиха. Именно поэтому они — на таком расстоянии от стиха. <…> Маленькая фабула развёртывается в увлекательный сюжет, рассказанный стилем «свободного разговора». Это — не «быстрые» повести; наоборот — при помощи тонких художественных приёмов Пушкин задерживает бег новеллы, заставляя ощущать каждый её шаг. При простой фабуле получается сложное сюжетное построение. <…>
Чрезвычайно интересно было бы исследовать архитектонику прозаической и стихотворной фразы Пушкина — между ними есть какое-то родство <…>. Есть какие-то математические отношения в частях фразы — наследие стихотворной речи.

  — Борис Эйхенбаум, «Проблемы поэтики Пушкина», февраль 1921
  •  

… в «Повестях Белкина» ничто поначалу не бросается в глаза, кроме совершенства каждой вещи. <…>
Кажется, что Пушкин боится взбудоражить мир своих повестей страстью, болью или жалостью. Он может прервать ход повествования и заговорить от собственного имени: но это будет не исповедь, а, скорее, доверительное сообщение — сообщение, которое вытекает из самого повествования, подчиняется его законам и лишается, таким образом, всяческого налёта интимности. <…>
Именно в том, что автор намеренно не использует или оставляет на заднем плане элементы многократно испытанные, широко распространённые, но тем не менее плодотворные, — и заключается основная особенность повестей Пушкина. В равной степени меня восхищает как его умение «воздержаться», так и его умение выбрать. И дело тут не в чрезмерной строгости и внутренней дисциплине. Пушкин ни в чём и никогда не скован. Он от чего-либо отказывается только для того, чтобы сохранить лучшее, своё, пушкинское. <…>
В чём же, по Пушкину, назначение рассказываемой им истории? Его история не должна ни трогать, ни учить. Она должна быть рассказанной, то есть быть историей. <…>
Жёсткий каркас чувствуется и в самых, казалось бы, «свободных» его повестях. Какому бы капризу ни поддавался Пушкин в тот или иной момент, он никогда не упускает из виду своего замысла, и каждый его каприз в конечном итоге служит осуществлению этого замысла. Самое восхитительное, что он тем не менее воспринимается как каприз. <…>
У Пушкина никогда не чувствуется озлобленности. У него нет горечи или холодной иронии <…>. Он показывает слабости своих, героев, рисует их ребячливыми и пылкими, делает их игрушкой в руках судьбы, случайности и страстей, но в этом нет ни сатиры, ни жалости. Для него они фигуры на шахматной доске; важна прежде всего партия в целом, повороты фортуны, неисповедимые комбинации игры. Порой в голосе автора слышится смех, это смех чуть саркастический, иногда, если хотите, безжалостный; это смех человека молодого, возможно и уязвлённого, но по натуре своей здорового, одним словом, такого, как сама жизнь.[15][16]

  Марсель Арлан, «„Дубровский“»
  •  

Как алгебраический знак, поставленный перед математическим выражением, образ Белкина не мог не предопределить направления понимания текста, не мог не изменить соотношения структурных элементов в стиле повестей.

  Виктор Виноградов, «Стиль Пушкина», 1941
  •  

… тенденции к социологизации понимания человека и общества <…> заметны и в художественной прозе Пушкина 1830 года, в частности в «Повестях Белкина» и в «Истории села Горюхина». И здесь, как и в стихах, дело заключается, разумеется, вовсе не в том, что социальный признак назван при изображении того или иного героя или той или иной среды, а в том, что он есть в существе самого изображения, в том, что он строит облик изображаемой культуры, определяет всю атмосферу изображаемого мира людей и отношений, в том, что он обосновывает и объясняет психику людей, героев произведения, их характер.

  Григорий Гуковский, «Пушкин и проблемы реалистического стиля» (гл. 4), 1948
  •  

И хоть это от него повёлся на Руси обычай изображать действительность, Пушкин ещё стыдился козырять реализмом и во избежание мезальянса свои провинциальные повести спихивал на безответного Белкина…

  Андрей Синявский, «Прогулки с Пушкиным», 1968 [1973]
  •  

Так вскрывается глубинный смысл «парадоксов» в «Повестях Белкина» — внутренний сюжет постоянно просматривается за внешней фабулой и в акцентных местах выходит на поверхность, иногда в резком противоречии с тривиальным сознанием. <…>
У них не было последователей и почти не было ценителей, — но вплоть до нашего времени — в течение ста пятидесяти лет — они оказывают мощное воздействие на литературное сознание читающих и пишущих поколений.

  Вадим Вацуро, «Повести покойного Ивана Петровича Белкина», 1981

Комментарии[править]

  1. Видимо, это латинская P, сокращение фамилии Пушкина, как он иногда подписывал свои статьи.
  2. Эту программу он реализовал в «Повестях Белкина»[1].
  3. Видимо, он предполагал отдать сюда «Пиковую даму», но из-за большей платы предпочёл «Библиотеку для чтения»[2].
  4. (1814–1885), племянник по матери А. А. Волкова.
  5. Так часто называли Пушкина, имея в виду разносторонность его поэтического таланта[3].
  6. Тройная плеть (как указано в словарике к первой части «Вечеров на хуторе близ Диканьки»)[2].
  7. Неточная цитата из «Отрывков из путешествия Онегина».

Примечания[править]

  1. В. Э. Вацуро. «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» // Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданные А. П.: 1830/1831. — М., 1981. — С. 19.
  2. 1 2 3 4 Пушкинское у Гоголя. Гоголевское у Пушкина [2004] // Фомичев С. А. Пушкинская перспектива. — М.: Знак, 2007. — С. 206-216.
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Пушкин в прижизненной критике, 1831—1833 / Под общей ред. Е. О. Ларионовой. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 2003. — С. 125-137, 168; примечания: 369-381, 483. — 2000 экз.
  4. Без подписи // Русский инвалид. — 1831. — № 278, 3 ноября. — С. 1112.
  5. Н. И. Хмельницкий, «Воздушные замки» (явление 11), 1818.
  6. 1 2 Без подписи // Московский телеграф. — 1831. — Ч. 42. — № 21 (ноябрь). — С. 111-2.
  7. Без подписи // Северная пчела. — 1831. — № 255 (10 ноября).
  8. Московский телеграф. — 1831. — Ч. 42. — № 22 (вышел 4—6 февраля 1832). — С. 254-6.
  9. Северная пчела. — 1831. — №288 (18 декабря).
  10. N. N. // Телескоп. — 1831. — Ч. VI. — № 21 (вышел 28—30 декабря). — С. 117.
  11. Примечание издателя к разделу «Смесь» // Северная пчела. — 1832. — №25 (1 февраля).
  12. Марк Феоктистов // Литературные прибавления к «Русскому инвалиду». — 1832. — № 21 (12 марта). — С. 165.
  13. Р. М. // Северная пчела. — 1834. — № 192 (27 августа).
  14. Пушкин в прижизненной критике, 1834—1837. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 2008. — С. 52. — 2000 экз.
  15. La Nouvelle Revue, 1937, №191.
  16. Перевод И. В. Радченко / Писатели Франции о литературе. — М.: Прогресс, 1978. — С. 201-4.