Попытка к бегству

«Попытка к бегству» — фантастическая повесть братьев Стругацких повесть из цикла про Мир Полудня, написанная в 1962 году и опубликованная в следующем. Черновой вариант назывался «Возлюби дальнего». Процитирована в «канонической» редакции, исправившей цензуру.

Цитаты

Люди в мешковине приблизились и быстрым шагом прошли мимо. Вадим ахнул. Два десятка босых людей были впряжены в неуклюжие тяжёлые сани, в которых развалился закрытый по пояс шкурами человек в шубе и в меховой конической шапке. В руках он вертикально держал длинное копьё с устрашающе зазубренным наконечником. Лица запряжённых людей выражали радость, и они громко, ликующе вскрикивали. — V

II

Странности… Нет никаких странностей. Есть просто неровности. Внешние проявления непостижимой тектонической деятельности в глубинах человеческой натуры, где разум насмерть бьётся с предрассудками, где будущее насмерть бьётся с прошлым. А нам обязательно хочется, чтобы все вокруг были гладкие, такие, какими мы их выдумываем в меру нашей жиденькой фантазии… Чтобы можно было описать их в элементарных функциях детских представлений: добрый дядя, жадный дядя, скучный дядя. Страшный дядя. Дурак.

Почему человек никак не научится жить просто? Откуда-то из бездонных патриархальных глубин всё время ползут тщеславие, самолюбие, уязвлённая гордость. И почему-то всегда есть что скрывать. И всегда есть чего стесняться.

Почему всё устроено так глупо: можно спасти человека от любой неважной беды — от болезни, от равнодушия, от смерти, и только от настоящей беды — от любви — ему никто и ничем не может помочь… Всегда найдётся тысяча советчиков, и каждый будет советовать сам себе. Да и потерпевший-то, дурак, сам не хочет, чтобы ему помогали, вот что дико.

— … я прошу рассказать не о сущности вашей работы, а о внешней форме, так сказать… Вот вы приходите на работу. Обычные трудовые будни… — Хорошо. Будни. Я ложусь на вычислитель и думаю. — Ну-ну… Постойте — на вычислитель? Ну да, понимаю. Вы лингвист, и вы ложитесь на… И что же дальше? — Час думаю. Другой думаю. Третий думаю… — И наконец?.. — Пять часов думаю, ничего у меня не получается. Тогда я слезаю с вычислителя и ухожу. — Куда?! — Например, в зоопарк. — В зоопарк? Отчего же в зоопарк? — Так. Люблю зверей. — А как же работа? — Что ж работа… Прихожу на другой день и опять начинаю думать. — И опять думаете пять часов и уходите в зоопарк? — Нет. Обычно ночью мне в голову приходят какие-нибудь идеи, и на другой день я только додумываю. А потом сгорает вычислитель. — Так. И вы уходите в зоопарк? — При чём здесь зоопарк? Мы начинаем чинить вычислитель. Чиним до утра. — Ну, а потом? — А потом кончаются будни и начинается сплошной праздник. У всех глаза на лоб, и у всех одно на уме: вот сейчас все застопорится, и начинай думать сначала. — Ну, ладно. Это будни. Однако же нельзя все время работать… — Нельзя, — сказал Вадим с сожалением. — Я, например, не могу. В конце концов заходишь в тупик, и приходится развлекаться. — Как? — Как придётся. Например, гоняю на буерах. Вы любите гонять на буерах?

VI

— Кто прислал сюда преступников? <…> — Их прислал Великий и могучий Утёс, сверкающий бой, с ногой на небе, живущий, пока не исчезнут машины.

… местные власти пытались овладеть способом управления машинами. Методы при этом использовались чисто варварские. Преступников заставляли тыкать пальцами в отверстия, кнопки, клавиши, запускать руки в двигатели и смотрели, что при этом происходит. Чаще всего не происходило ничего. Часто машины взрывались. Реже они начинали двигаться, давя и калеча всех вокруг. И совсем редко удавалось заставить машины двигаться упорядоченно. В процессе работы стражники садились подальше от испытываемой машины, а преступники бегали от них к машине и обратно, сообщая, в какую дыру или в какую кнопку будет сунут палец. Всё это тщательно заносилось на чертежи.

— Что он делает с машинами? — Кто? — Утёс. На лице пленника изобразилось смятение. — Это же должность, Саул, — сказал Вадим. — Говорите полностью. — Хорошо. Что делает с машинами Великий и могучий Утёс, с ногой на небе… или на земле?.. Тьфу, чёрт, не помню… живущий, пока… это… — Пока не исчезнут машины, — подсказал Вадим. — Бессмыслица какая-то, — сказал сердито Саул. — При чём здесь машины? — Это титулование, — пояснил Вадим. — Символ вечности. <…> — Итак, что делает с машинами Великий и могучий Утёс? — Никто не знает, что делает Великий и могучий Утёс, — с достоинством сказал пленник.

— В мире этом царит средневековье, это совершенно очевидно. Всё это титулование, пышные разглагольствования, золочёные ногти, невежество… Но уже теперь здесь есть люди, которые желают странного. Как это прекрасно — человек, который желает странного! И этого человека, конечно, боятся. Этому человеку тоже предстоит долгий путь. Его будут жечь на кострах, распинать, сажать за решётку, потом за колючую проволоку… Да.

— Вы понимаете, что вы хотите сделать? Вы хотите нарушить законы общественного развития! Хотите изменить естественный ход истории! А знаете вы, что такое история? Это само человечество! И нельзя переломить хребет истории и не переломить хребет человечеству. — Никто не собирается ломать хребты, — возразил Вадим. — Были времена, когда целые племена и государства по ходу истории перескакивали прямо из феодализма в социализм. И никакие хребты не ломались. Конечно, это случится не сразу. Придётся поработать, лет пять потребуется… — Пять! — сказал Саул, поднимая руки к потолку. — А пятьсот пятьдесят пять не хотите? Тоже мне просветители! Народники-передвижники! Это же планета, понимаете? Не племя, не народ, даже не страна — планета! Целая планета невежества, трясина! <…> Это не шутки. Коммунизм — это прежде всего идея! И идея не простая. Её выстрадали кровью! Её не преподашь за пять лет на наглядных примерах. Вы обрушите изобилие на потомственного раба, на природного эгоиста. И знаете, что у вас получится? Либо ваша колония превратится в няньку при разжиревших бездельниках, у которых не будет ни малейшего стимула к деятельности, либо здесь найдётся энергичный мерзавец, который с помощью ваших же глайдеров, скорчеров и всяких других средств вышибет вас вон с этой планеты, а всё изобилие подгребёт себе под седалище, и история всё-таки двинется своим естественным путём. <…> Нет, голубчики. Коммунизм надо выстрадать. За коммунизм надо драться вот с ним, — он ткнул трубкой в сторону Хайры, — с обыкновенным простаком-парнем. Драться, когда он с копьем, драться, когда он с мушкетом, драться, когда он со «шмайссером» и в каске с рожками. И это ещё не всё. Вот когда он бросит «шмайссер», упадёт брюхом в грязь и будет ползать перед вами — вот когда начнётся настоящая борьба! Не за кусок хлеба, а за коммунизм! Вы его из этой грязи поднимете, отмоете его… <…> — Что ж, если придётся стрелять, вспомним, как это делалось, и будем стрелять. Только, по-моему, обойдётся без стрельбы. Пригласим, например, этих желающих странного на Землю. Начнём с них. Они, наверное, захотят уехать отсюда… <…> — Настоящий человек уехать не захочет. <…> А ненастоящему на Земле делать нечего. Кому он нужен, дезертир в коммунизм?

VII

— Как жаль, что нельзя уничтожить одним махом всю тупость и жестокость, не уничтожив при этом человека.

«Дорогие мальчики! Простите меня за обман. Я не историк. Я просто дезертир. Я сбежал к вам, потому что хотел спастись. Вы этого не поймёте. У меня осталась всего одна обойма, и меня взяла тоска. А теперь мне стыдно, и я возвращаюсь. А вы возвращайтесь на Саулу и делайте своё дело, а я уж доделаю свое. У меня ещё целая обойма. Иду… Прощайте. Ваш С. Репнин».

О повести

«Попытка…» оказывается кошмарной притчей о могуществе самодовольной глупости и беззащитности мудрости и добра. Ведь в ситуации, когда тупой и уверенный в себе противник не может оценить положение даже настолько, чтобы испугаться, а вторая сторона скована моральными принципами, без нарушения которых (убийства) невозможно продемонстрировать глупцу своё преимущество, — благороднейшему не остаётся ничего другого, как уйти. Вот только… останется ли он благородным, если уйдёт? Указание, как действовать в такой безвыходной ситуации, даёт поступок историка, который реагирует на первый взгляд истерично, с яростью расстреливая из дезинтегратора шеренгу идущих по шоссе машин, которые являются для аборигенов синонимом вечности. И хотя непоколебимо идущую колонну, метафору течения истории, не удаётся остановить, Саул отмечает: «…начинать здесь нужно с чего-нибудь подобного. Вы сюда вернётесь, я знаю. Так помните, что начинать нужно всегда с того, что сеет сомнение». Действительно: в борьбе с тупым самодовольством, фанатизмом, глупостью, примитивными стереотипами результат может дать лишь пробуждение критицизма и распространение неуверенности постановкой вопросов, на которые нелегко найти ответ. Окончание произведения несколько напоминало «мораль», содержащуюся в финале «Стажеров». <…> Такой — вопреки законам жанра — совершенно не подготовленный и рационально не объяснимый поворот действия требовал символического прочтения, становился универсальным моральным посланием.

— Войцех Кайтох, «Братья Стругацкие», 1992

	Магистральный путь своего творчества, обогативший и значительно ожививший мир «Полдня» (и всю современную НФ в целом — единственным аналогом в западной НФ служит творчество Урсулы Ле Гуин), братья Стругацкие впервые нащупали в повести «Попытка к бегству»…
	— Вл. Гаков, Всеволод Ревич

Рельефн[о] сходства и различия наших авторов проявляются при сопоставлении романа “Эдем” (1959) и повести “Попытка к бегству”. Тут совпадают не только базовые ситуации, <…> но и сюжетные схемы. <…> Земляне должны решить: ограничиться наблюдением или вмешаться в ситуацию. Здесь и возникает расхождение. Лем заставляет своих героев смириться с очевидным: <…> попытка серьёзного вмешательства с целью “исправления” чревата тяжёлыми и непредсказуемыми последствиями — ввиду отсутствия общего языка, общего культурного опыта. <…> Смысловое пространство повести Стругацких разомкнуто и неконсистентно. В неё могут врываться не поддающиеся учёту, “беззаконные” факторы, каковым и становится один из участников экспедиции, странный человек Саул Репнин…

— Марк Амусин, «Драмы идей, трагедия людей», 2009

	… и до настоящего времени роман-из-рассказов читается легко — даже напоминает бешеную езду на «газике» по сельской дороге: ухабов много, тряска страшная, но скорость почти не снижается.
	— Дмитрий Володихин, Геннадий Прашкевич, «Братья Стругацкие», 2011

Стругацкие

	Это антифашистская вещь с одной стороны, а с другой — мы показали, что истинный коммунист не может дезертировать в коммунизм, даже когда изнемог в борьбе. Если он не выпустит последних патронов в борьбе с фашистами, коммунизма не будет.
	— Аркадий Стругацкий, речь на совещании секции научно-фантастических писателей Союза писателей 27 марта 1963

— Чем больше мы задумывались над морально-нравственными проблемами завтрашнего дня, тем яснее нам становилось, что путь становления качественно новой морали, качественно иного отношения к действительности гораздо более сложен, чем нам казалось, труден и непрост; он чреват ошибками и потерями. корр.: Очевидно, этим трудным поискам посвящена повесть «Попытка к бегству»? — Да, именно так. Мы, было, задумали её как веселую повестушку о приключениях молодых коммунаров, которые решили удрать и вволю порезвиться на какой-нибудь планете. Написали пару глав и… остановились. Почувствовали, что зашли в тупик. Исписались. Герои стали такими розовыми, такими… недумающими… и тогда появился Саул Репнин, беглец из фашистского концлагеря… Появился фашизм и борьба с ним.

— Аркадий Стругацкий, «Румата делает выбор», 1974

И вот тут мы впервые испытали муки творческого кризиса. Мы вдруг поняли, что задуманное писать нам неинтересно. Это был очень тяжёлый момент. Мы тогда помучились, однако в результате родилось произведение, в известном смысле новое не только для нас лично. В нём мы впервые почувствовали творческую свободу, впервые поняли, что, как мы считаем нужным, так и надо писать. Нет и не должно быть никаких авторитетов, никаких стандартов, в которые нужно вписаться, нет никаких ссылок и отсылок — мы хозяева в рукописи. Кроме того, как вы помните, в «Попытке к бегству» мы применили приём, который до тех пор, по крайней мере в советской фантастике, не применялся. Мы безо всяких объяснений взяли и перебросили человека из прошлого в будущее. Без всяких объяснений! Человек нового времени, наверное, не поймёт, какой это был революционный шаг. Сейчас кажется нормальным, дескать, понадобилось авторам, они и перебросили, а тогда такая постановка вопроса выглядела дикой — что значит понадобилось авторам?! А что всё-таки произошло?! Как оказался этот человек в будущем? Мы, конечно, понимаем, что это фантастика, но хоть какое-то объяснение должно же быть… Хоть какой-нибудь тоннельный переход или ещё что-нибудь. Ну, придумайте что-нибудь!..

— Борис Стругацкий, интервью «Между прошлым и будущим», 1988

• см. Борис Стругацкий, соотв. главу «Комментариев к пройденному», 1999

1960-е

Новая повесть братьев Стругацких представляет собой шаг в несколько иную область литературы, ещё не обжитую этими молодыми талантливыми писателями. <…> Но как всякое завоевание нового, связанное с преодолением больших трудностей, это необходимо бывает сопряжено с известными затратами и потерями. <…> В описании этих событий чувствуется некоторое влияние «Эдема» Станислава Лема. Впрочем, это сходство чисто внешнее: у польского писателя <…> сталкиваются культуры несовместимые. <…> Саул Репнин не очень отличается от своих спутников, слишком знаком с их бытом и мировоззрением, если не развести этих героев, то интересный замысел останется незавершённым. Вадим и Антон чрезмерно сходны между собой <…>. Некоторые отличия, данные в начале, позже стираются. <…> Мы хорошо знаем, что исторический процесс, хотя он в целом обусловлен социальным строем, может быть ускорен и даже перескакивать через какие-то этапы. <…> Этого не может не знать и не помнить Саул Репнин, наш современник, но об этом могут забыть люди двадцать четвёртого века, поскольку они конкретную историю знают плохо, преимущественно помня лишь социалистические схемы <…>. Если бы в повести это было так, то и Саул не выглядел бы дурак дураком перед своими потомками, а каждому веку авторы воздали бы должное.

— Кирилл Андреев, внутренняя рецензия на «Возлюби дальнего», апрель 1962

	[По сравнению с] «Возвращением» <…> здесь ещё более отчётливо и углубленно вырисовываются высокие нравственные качества человека будущего, и авторы как бы отвечают на ими же поставленный вопрос, каким должен быть человек, достойный получить «визу» в коммунизм.
	— Евгений Брандис и Владимир Дмитревский, «Век нынешний и век грядущий», 1963

Видение «хищных вещей» впервые мелькнуло в космической повести Стругацких «Попытка к бегству». На случайно открытой планете земляне увидели, какими опасными могут стать в руках феодальных царьков даже осколки высокой культуры. <…> Стругацкие не мотивируют, как это стало возможно: побег в будущее, нуль-перелёт на Саулу. Не всё ли равно! Пусть — как в сказке. Им важно было сказать, что каждый должен дострелять свою обойму.

— Анатолий Бритиков, «Русский советский научно-фантастический роман», 1969