Александр Сергеевич Пушкин: различия между версиями
[непроверенная версия] | [непроверенная версия] |
м + |
|||
Строка 108: | Строка 108: | ||
Когда тягался с поляками |
Когда тягался с поляками |
||
Нижегородский мещанин. |
Нижегородский мещанин. |
||
[[Моя родословная]](1830) |
[[Моя родословная]](1830) |
||
И [[сердце]] бьётся в упоенье, |
И [[сердце]] бьётся в упоенье, |
Версия от 06:04, 31 августа 2016
Алекса́ндр Серге́евич Пу́шкин (1799 — 1837) — великий русский поэт, драматург и прозаик, реформатор русского литературного языка.
Пушкинизмы
- Примечание: все следующие высказывания многократно цитировались в публикациях.
Вдохновение — это умение приводить себя в рабочее состояние. |
Во всяком случае, в аду будет много хорошеньких, там можно будет играть в шарады.[1] |
Даже люди, выдающие себя за усерднейших почитателей прекрасного пола, не предполагают в женщинах ума, равного нашему, и, приноравливаясь к слабости их понятия, издают ученые книжки для дам, как будто для детей.[1] |
Должно стараться иметь большинство на своей стороне: не оскорбляйте же глупцов.[1] |
Желудок просвещенного человека имеет лучшие качества доброго сердца: чувствительность и благодарность.[1] |
Зависть — сестра соревнования, следственно из хорошего роду.[1] |
Зачем кусать нам груди кормилицы нашей; потому что зубки прорезались?[1] |
Кс. находит какое-то сочинение глупым. |
Не откладывай до ужина того, что можешь съесть за обедом.[1] |
Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный! | |
— Капитанская дочка, гл. XIII |
Нет ничего безвкуснее долготерпения и самоотверженности.[1] — со слов Анны Керн |
Первая любовь всегда является делом чувствительности. Вторая — дело чувственности.[1] |
Переводчики — почтовые лошади просвещения.[1] |
Поэзия выше нравственности — или по крайней мере совсем иное дело.[1] |
Поэзия, прости господи, должна быть глуповата.[1] |
Разберись, кто прав, кто виноват, да обоих и накажи.[1] | |
— Капитанская дочка |
Точность — вежливость поваров.[1] |
Шпионы подобны букве ъ. Они нужны в некоторых только случаях, но и тут можно без них обойтись, а они привыкли всюду соваться.[1] |
Я пишу для себя, а печатаю для денег.[1] |
Цитаты
Из писем
...ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал. | |
— Письмо П. Я. Чаадаеву 19 октября 1836 г. |
Мысли в прозе
В некотором азиатском народе мужчины каждый день, восстав от сна, благодарят Бога, создавшего их не женщинами. |
...правительство есть единственный европеец в России; оно плохо, но оно могло бы быть ещё в тысячу раз хуже, и никто бы этого даже не заметил.[2] |
Жеманство и напыщенность более оскорбляют, чем простонародность. Откровенные, оригинальные выражения простолюдинов повторяются и в высшем обществе, не оскорбляя слуха, между тем как чопорные обиняки провинциальной вежливости возбудили бы общую улыбку. |
Неуважение к предкам есть первый признак дикости и безнравственности […] Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно, не уважать оной есть постыдное малодушие. |
Разве у хорошеньких женщин должен быть характер? |
Я, конечно, презираю отечество моё с головы до ног — но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство. |
«Я всякий раз чувствую жестокое угрызение совести, — сказал мне однажды Пушкин в откровенном со мною разговоре, — когда вспоминаю, что я, может быть, первый из русских начал торговать поэзией. Я, конечно, выгодно продал свой Бахчисарайский Фонтан и Евгения Онегина, но к чему это поведет нашу поэзию, а может быть, и всю нашу литературу? Уж, конечно, не к добру. Признаюсь, я завидую Державину, Дмитриеву, Карамзину: они бескорыстно и безукоризненно для совести подвизались на благородном своем поприще, на поприще словесности, а я?» — Тут он тяжело вздохнул и замолчал. — (С. Е. Раич). Галатея, 1839, ч. IV, № 29, стр. 197. Источник: В. Вересаев. Пушкин в жизни. |
Об известных людях
Властитель слабый и лукавый, | |
— об Александре I, «Евгений Онегин», десятая глава (1830) |
Недаром лик сей двуязычен. | |
— об Александре I, К бюсту завоевателя (1828 или 1829) |
В нём много от прапорщика и немного от Петра Великого. | |
— о Николае I, дневник, 1834 |
…сын лени вдохновенный, | |
— «19 октября» |
Сентиментальный тигр.[1] | |
— о Максимилиане Робеспьере, дневник |
Ты мешаешь сёстрам, потому что надобно быть твоим мужем, чтобы ухаживать за другими в твоём присутствии.[1] | |
— письмо Наталье Гончаровой |
Приписываемые цитаты
Цитаты из произведений
См. Категория:Произведения Александра Пушкина
Стихотворные отрывки
Есть в России город Луга | |
— «Есть в России город Луга...», 1817 |
{{Q|Водились Пушкины с царями,
Из них был славен не один. | |
— «К ***», не позднее 19 июля 1825 |
Хвалу и клевету приемли равнодушно, и не оспаривай глупца. | |
— «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» |
Друзья мои, прекрасен наш союз |
Не дай мне Бог сойти с ума | |
— «Не дай мне Бог...» |
И может быть на мой закат печальный блеснёт любовь улыбкою прощальной. | |
— «Элегия» |
Нет ни в чём Вам благодати, | |
— «Нет ни в чём Вам благодати...» |
Льстецы, льстецы! старайтесь сохранить | |
— эпиграмма на Воронцова, 1825 |
Так точно дьяк, в приказах поседелый, | |
— «Борис Годунов» |
Ах, обмануть меня не трудно!.. | |
— «Признание» |
Глаголом жги сердца людей. | |
— «Пророк» |
Сильна ли Русь? Война, и мор, | |
— «Бородинская годовщина» |
— «Сцена из Фауста» |
— «Руслан и Людмила» |
— «Mon Portrait» |
— «К Чаадаеву» |
— «К Чаадаеву» |
— «Разговор книгопродавца с поэтом», 1824 |
— «Стихотворения 1823-1836» |
Исполнен мыслями златыми, | |
— «Езерский» |
Прозаические отрывки
Изо всех молодых людей, воспитанных в чужих краях (прости господи), царский арап всех более на человека походит. | |
— «Арап Петра Великого» |
— «Борис Годунов» |
Цитаты о Пушкине
- Примечание: все следующие высказывания многократно цитировались в публикациях.
Как Пушкин стихи пишет — перед ним стоит штоф славнейшей настойки — он хлоп стакан, другой, третий — и уж начнет писать! — Письмо Н. Н. Пушкиной 11 октября 1833 г. | |
— Александр Пушкин |
Пушкин был совершенным выражением своего времени. Одаренный высоким поэтическим чувством и удивительною способностию принимать и отражать все возможные ощущения, он перепробовал все тоны, все лады, все аккорды своего века; он заплатил дань всем великим современным событиям, явлениям и мыслям, всему, что только могла чувствовать тогда Россия, переставшая верить в несомненность вековых правил, самою мудростию извлеченных из писаний великих гениев, и с удивлением узнавшая о других правилах, о других мирах мыслей и понятий, и новых, неизвестных ей дотоле, взглядах на давно известные ей дела и события. Несправедливо говорят, будто он подражал Шенье, Байрону и другим: Байрон владел им не как образец, но как явление, как властитель дум века, а я сказал, что Пушкин заплатил свою дань каждому великому явлению. Да — Пушкин был выражением современного ему мира, представителем современного ему человечества; но мира русского, но человечества русского. | |
— Виссарион Белинский, «Литературные мечтания», 1834 |
При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте. В самом деле, никто из поэтов наших не выше его и не может более называться национальным; это право решительно принадлежит ему. В нем, как будто в лексиконе, заключилось все богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, он далее раздвинул ему границы и более показал все пространство. Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла. | |
— Николай Гоголь, «Несколько о Пушкине», 1835 |
В Лицее он превосходил всех чувственностью, а после, в свете, предался распутствам всех родов, проводя дни и ночи в непрерывной цепи вакханалий и оргий. Должно дивиться, как и здоровье, и талант его выдержали такой образ жизни, с которым естественно сопрягались и частые гнусные болезни, низводившее его часто на край могилы. Пушкин не был создан ни для света, ни для общественных обязанностей, ни даже, думаю, для высшей любви или истинной дружбы. У него господствовали только две стихии: удовлетворение чувственным страстям и поэзия; и в обеих он ушел далеко.[4] | |
— М. А. Корф |
Пушкин не пренебрегал ни единым словом русским и умел, часто взявши самое простонародное слово из уст черни, оправлять его так в стихе своём, что оно теряло свою грубость. В этом отношении он сходствует с Дантом, Шекспиром, с нашим Ломоносовым и Державиным.[5][6] | |
— Степан Шевырёв, 1841 |
Пушкин как нельзя более национален и а то же время понятен для иностранцев. Он редко подделывается под народный язык русских песен, он выражает свою мысль такой, какой она возникает у него в уме. Как все великие поэты, он всегда на уровне своего читателя: он растёт, становится мрачен, грозен, трагичен; его стих шумит, как море, как лес, волнуемый бурею, но в то же время он ясен, светел, сверкающ, жаждет наслаждений, душевных волнений. Везде русский поэт реален в нём нет ничего болезненного, ничего из той преувеличенной психологической патологии, из того абстрактного христианского спиритуализма, которые так часто встречаются у немецких поэтов. Его муза — не бледное существо, с расстроенными нервами, закутанное в саван, это — женщина горячая, окружённая ореолом здоровья, слишком богатая истинными чувствами, чтобы искать воображаемых, достаточно несчастная, чтобы не выдумывать несчастья искусственные. | |
— Александр Герцен, «О Пушкине», 1850 |
... значение Пушкина неизмеримо велико. Через него разлилось литературное образование на десятки тысяч людей, между тем как до него литературные интересы занимали немногих. Он первый возвёл у нас литературу в достоинство национального дела, между тем как прежде она была, по удачному заглавию одного из старинных журналов, «Приятным и полезным препровождением времени» для тесного кружка дилетантов. Он был первым поэтом, который стал в глазах всей русской публики на то высокое место, какое должен занимать в своей стране великий писатель. Вся возможность дальнейшего развития русской литературы была приготовлена и отчасти ещё приготовляется Пушкиным. | |
— Николай Чернышевский «Сочинения Пушкина» |
А Пушкин — наше всё: Пушкин — представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что остается нашим душевным, особенным после всех столкновений с чужим, с другими мирами. Пушкин — пока единственный полный очерк нашей народной личности, самородок, принимавший в себя, при всевозможных столкновениях с другими особенностями и организмами, все то, что принять следует, отбрасывавший все, что отбросить следует, полный и цельный, но ещё не красками, а только контурами набросанный образ народной нашей сущности, образ, который мы долго еще будем оттенять красками. Сфера душевных сочувствий Пушкина не исключает ничего до него бывшего и ничего, что после него было и будет правильного и органически нашего. Сочувствия ломоносовские, державинские, новиковские, карамзинские, сочувствия старой русской жизни и стремления новой, — все вошло в его полную натуру в той стройной мере, в какой бытие послепотопное является сравнительно с бытием допотопным, в той мере, которая определяется русскою душою.[7]. | |
— Аполлон Григорьев, «Пушкин — Грибоедов — Гоголь — Лермонтов», 1859 |
Потом он снял с руки кольцо и отдал Данзасу, прося принять его на память. При этом он сказал Данзасу, что не хочет, чтоб кто-нибудь мстил за него и что желает умереть христианином. | |
— Александр Аммосов, «Последние дни жизни и кончина А.С.Пушкина...» (1863) |
Пушкин пользуется своею художественною виртуозностью, как средством посвятить всю читающую Россию в печальные тайны своей внутренней пустоты, своей духовной нищеты и своего умственного бессилия».[8]. | |
— Дмитрий Писарев, «Пушкин и Белинский», 1865 |
Он дал окончательную обработку нашему языку, который теперь по своему богатству, силе, логике и красоте формы признается даже иностранными филологами едва ли не первым после древнегреческого; он отозвался типическими образами, бессмертными звуками на все веяния русской жизни. | |
— Иван Тургенев, речь по поводу открытия памятника А. С. Пушкину в Москве |
Пушкин как раз приходит в самом начале правильного самосознания нашего, едва лишь начавшегося и зародившегося в обществе нашем после целого столетия с петровской реформы, и появление его сильно способствует освещению темной дороги нашей новым направляющим светом. <…> мы уже можем указать на Пушкина, на всемирность и всечеловечность его гения. Ведь мог же он вместить чужие гении в душе своей, как родные. В искусстве, по крайней мере, в художественном творчестве, он проявил эту всемирность стремления русского духа неоспоримо, а в этом уже великое указание. Если наша мысль есть фантазия, то с Пушкиным есть, по крайней мере, на чем этой фантазии основаться. Если бы жил он дольше, может быть, явил бы бессмертные и великие образы души русской, уже понятные нашим европейским братьям, привлек бы их к нам гораздо более и ближе, чем теперь, может быть, успел бы им разъяснить всю правду стремлений наших, и они уже более понимали бы нас, чем теперь, стали бы нас предугадывать, перестали бы на нас смотреть столь недоверчиво и высокомерно, как теперь еще смотрят. Жил бы Пушкин долее, так и между нами было бы, может быть, менее недоразумений и споров, чем видим теперь. Но Бог судил иначе. | |
— Фёдор Достоевский, речь на заседании Общества любителей российской словесности, 8 июня 1880 |
Чувство красоты развито у него до высшей степени, как ни у кого. Чем ярче вдохновение, тем больше должно быть кропотливой работы для его исполнения. Мы читаем у Пушкина стихи такие гладкие, такие простые, и нам кажется, что у него так и вылилось это в такую форму. А нам не видно, сколько он употребил труда для того, чтобы вышло так просто и гладко...[9] | |
— Лев Толстой |
— Пётр Шумахер, «И как и что у нас вообще? |
Пушкину и в тюрьме было бы хорошо. Лермонтову и в раю было бы скверно.[источник?] | |
— Василий Розанов, «Пушкин и Лермонтов», 1914[10] |
В поэзии Пушкина метонимия и перифраза являются основным элементом стиля... В этом отношении Пушкин продолжает традицию поэтов XVIII в. | |
— В. М. Жирмунский |
Вошло в обычай называть Пушкина великим национальным поэтом преимущественно перед всеми другими русскими поэтами. В наши дни это почти аксиома; но разрешите трактовать здесь аксиому, как теорему, еще подлежащую исследованию и критике. | |
— П. К. Губер, «Пушкин и русская культура», 1923 |
Несмотря на всю свою славу, Пушкин при жизни не был достаточно глубоко оценен даже наиболее проницательными из своих современников. Он был любим и ценим как прекрасный лирик, как непревзойденный мастер стиха и слова — не более. Чаадаев всё-таки смотрел сверху вниз на его «изящный гений». Даже Жуковский с высоты своего переводного мистицизма считал его чем-то вроде гениального ребенка. Его истинный удельный вес и его значение далеко не постигались, как сам он, в сущности, не постиг, что такое Гоголь. Это не все: будучи о себе весьма высокого мнения, он все-таки сам себя тоже недооценивал. «Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь», — эти слова вполне можно было бы применить к нему самому. | |
— Владислав Ходасевич, «О пушкинизме», 1932.[11] |
Пушкин — природа, непосредственно действующая самым редким своим способом: стихами. Поэтому правда, истина, прекрасное, глубина и тревога у него совпадают автоматически. Пушкину никогда не удавалось исчерпать себя даже самым великим своим произведением — и это оставшееся вдохновение, не превращенное прямым образом в данное произведение и всё же ощущаемое читателем, действует на нас неотразимо. Истинный поэт после последней точки не падает замертво, а вновь стоит у начала своей работы. У Пушкина окончания произведений похожи на морские горизонты: достигнув их, опять видишь перед собою бесконечное пространство, ограниченное лишь мнимой чертою. | |
— Андрей Платонов, «Пушкин — наш товарищ», 1937 |
А вот как памятник Пушкина однажды пришёл к нам в гости. Я играла в нашей холодной белой зале. Играла, значит ― либо сидела под роялем, затылком в уровень кадке с филодендроном, либо безмолвно бегала от ларя к зеркалу, лбом в уровень подзеркальнику. Позвонили, и залой прошёл господин. Из гостиной, куда он прошёл, сразу вышла мать, и мне, тихо: «Муся! Ты видела этого господина?» ― «Да». ― «Так это ― сын Пушкина. Ты ведь знаешь памятник Пушкина? Так это его сын. Почётный опекун. Не уходи и не шуми, а когда пройдёт обратно ― гляди. Он очень похож на отца. Ты ведь знаешь его отца?» | |
— Марина Цветаева, «Мой Пушкин», 1937 |
Бедный Пушкин! Ему следовало бы жениться на Щёголеве и позднейшем пушкиноведении, и всё было бы в порядке. Он дожил бы до наших дней, присочинил бы несколько продолжений к «Онегину» и написал бы пять «Полтав» вместо одной. А мне всегда казалось, что я перестал бы понимать Пушкина, если бы допустил, что он нуждался в нашем понимании больше, чем в Наталии Николаевне. | |
— Борис Пастернак, «Люди и положения» («Девятисотые годы», 13), 1950-е |
У каждого из нас есть свой Пушкин, свое представление о нем, своя любовь к нему, своя неизгладимая горечь утраты. | |
— Вениамин Каверин, «Михаил Булгаков и его Мольер», 1962 |
На «пламени», разделенном «поневоле», Пушкин строил свою жизнь, не подозревая, что такой пламень не есть истинный пламень и что в его время уже не может быть верности только потому, что женщина кому-то «отдана». Пушкин кончил свою жизнь из-за женщины, не понимая, что такое женщина, а уж он ли не знал её! Татьяна Ларина жестоко отомстила ему.[13] | |
— Нина Берберова, «Курсив мой» (Автобиография), 1969, 1972 |
Во имя Пушкина нельзя ненавидеть, резать и сажать в тюрьму. | |
— Александр Шмеман, дневники 1973—1983 |
Бессчастный наш Пушкин! Сколько ему доставалось при жизни, но сколько и после жизни. За пятнадцать десятилетий сколько поименованных и безымянных пошляков упражнялись на нём, как на самой заметной мишени. Надо ли было засушенным рационалистам и первым нигилистам кого-то «свергать» — начинали, конечно, с Пушкина. Тянуло ли сочинять плоские анекдоты для городской черни — о ком же, как не о Пушкине? Зудело ли оголтелым ранне-советским оптимистам кого-то «сбрасывать с корабля современности» — разумеется, первого Пушкина. | |
— Александр Солженицын, «…Колеблет твой треножник», 1984 |
Пушкин — наше величайшее национальное достояние, он всегда с нами, он высший критерий для наших душ, нашей нравственности. <…> Тайна безмерного обаяния Пушкина в том, что он в каждое мгновение жизни, в каждой ее песчинке видел, ощущал, переживал огромный, вечный, вселенский смысл. И потому он не просто любил жизнь во всех ее проявлениях, жизнь была для него величайшим таинством, величайшим действом. И потому он был велик во всем: и в своих надеждах, и в своих заблуждениях, и в своих победах, и в своей любви к людям, к природе, в любви к Родине, к ее истории, её будущему. | |
— Дмитрий Лихачёв, «Пушкин дорог нам всем», 1988 |
В эти полтора столетия соперничали и сменяли друг друга два взгляда на Пушкина и два стиля суждений о нем — то, что названо пушкинским мифом, и научное пушкиноведение. | |
— С. Г. Бочаров, «Заклинатель и властелин многообразных стихий», 1999 |
Комментарии
- ↑ Стихотворение Пушкина «Mon Portrait» написано в оригинале по-французски, здесь приводится подстрочный (прозаический) перевод.
Источники
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 Мысли, афоризмы и шутки знаменитых мужчин (изд. 4-е, дополненное) / составитель Душенко К. В. — М.: Эксмо, 2004.
- ↑ Коллектив авторов СПбГУ под ред. Н.Ю. Семёнова, под рец. акад. Фурсенко. «Управленческая элита Российской Империи (1802-1917)». — С-Пб.: Лики России, 2008. — 696 с.
- ↑ Пушкин А.С. Полное собрание сочинений, 1837-1937: в шестнадцати томах, Том 2
- ↑ Цит. по: П. К. Губер. Дон-Жуанский список Пушкина. — Петербург, 1923.
- ↑ Статья в критическом отделе журнала «Москвитянин». — 1841.
- ↑ Русская критика XVIII-XIX веков. Хрестоматия / сост. В. И. Кулешов. — М.: Просвещение, 1978.
- ↑ Аполлон Григорьев. Литературная критика. — М.: Художественная литература, 1967. С. 166.
- ↑ Д. И. Писарев. Пушкин и Белинский. Глава вторая. Лирика Пушкина.
- ↑ Русские писатели о Пушкине // Энциклопедия для детей. Русская литература. Т. 1. / глав. ред. М. Аксёнова — М: Аванта+, 1998. — С. 450.
- ↑ Впервые в: «Новое Время», 1914, 9 октября.
- ↑ Владислав Ходасевич. О пушкинизме // Возрождение. — Париж, 27 декабря 1932. — № 2767.
- ↑ М.И. Цветаева. Проза поэта. — М.: Вагриус, 2001 г.
- ↑ Берберова Н. Курсив мой. Автобиография. М., 1996, с. 247.