Е́рик — относительно узкая протока, соединяющая озёра, заливы, пруды, заводи или рукаварек между собой, а также с морем. В близком значении — старица реки (в словаре Даля это значение показано основным) либо искусственный осушительный или оросительный канал. Ерики бывают постоянные и временные (сухие старицы или ложбины). Часто они располагаются в устьях, поймах рек или между озёрами.
Слово «ерик» объясняется как старое заимствование из тюркских языков, по агогике напоминающее более поздние арыки и яруги упомянутые в «Слове о полку Игореве».
В низовьях Волги большинство окуней трётся в глухих ериках и ильменях, не имеющих во время нереста (до разлива) еще сообщения с руслом, и могут выйти отсюда только много позднее.[1]
Ерикъ — не длинный, узкій протокъ. Тысячами ерики соединяютъ главные и второстепенные рукава Волги, составляя огромный водный лабиринтъ дельты. Кромѣ проточныхъ, ерики бываютъ и глухіе.[2]
Монотонный ландшафт несколько разнообразился небольшими рощицами верб да «ериками», т. е. узкими протоками, разрезавшими займище во всех направлениях.[3]
— Фёдор Крюков, «На тихом Дону», (Летние впечатления и заметки) 1898
Въ сорока пяти верстахъ выше Астрахани Волга отдѣляетъ отъ себя широкій притокъ Бузанъ <...>. Вся эта низменная мѣстность <...> изрѣзана безчисленными притоками — ериками. Ихъ такъ много, что едва-ли десятая часть хорошо извѣстна, да и то старожиламъ-ловцамъ. Незнающій-же человѣкъ легко можетъ въ нихъ заблудиться такъ, что и не выберется.[4]:126
Всё дочиста переменилось, как иностранное царство стало, степь и не призначишь… где бугорок был, теперя ерик, где ерик, теперя буерак, не переедешь, не перескочишь.[5]
Волга залила левый берег, потопила луга и леса, врезалась на десятки вёрст ериками — быстрыми, глубокими весенними речками, которые уйдут назад, когда сбудет вода, образуя узкие пересохшие овраги.[6]
Ерик — это рукав, вытекающий из какой-либо реки и через несколько километров в неё же впадающий. В Петербурге много речек и каналов, некоторые очень похожи на ерики. Они-то и создали массу островов в нашем городе.
— Валерий Ширский, «Мой Безымянный ерик», 2022
Безымянный же ерик мог бы стать рекой, до залива ему не так далеко оставалось бежать. А он взял и снова впал в Неву.
В низовьях Волги большинство окуней трётся в глухих ериках и ильменях, не имеющих во время нереста (до разлива) еще сообщения с руслом, и могут выйти отсюда только много позднее. Стаи же, зазимовавшие на речных ямах и на взморье (в тех частях Каспия, где не преобладает пресная вода, окунь не живет), заходят для нерестования в первые попавшиеся ильмени и култуки, то есть речные и морские заливы.[1]
В реках, однако, весенние станицы окуней всегда гораздо малочисленное, чем в больших проточных прудах или озерах, особенно таких, где окунь составляет чуть ли не главную породу рыб. В последних мелкий окунь нерестится огромными стадами в несколько тысяч штук, хотя очень может быть, что эта численность стай только кажущаяся и каждая стая состоит из многих отдельных станиц, собравшихся в одно место, удобное для нереста. Иначе весьма трудно объяснить, почему в ериках и ильменях устьев Волги, где окунь также встречается во множестве, он, как свидетельствует В. Е. Яковлев, выметывает икру «не косяками, а в одиночку, отдельными парами или небольшими стайками». Это может быть справедливо только там, где окунь очень редок.[1]
...на Волге, Оке и в некоторых их притоках стаи окуня, по-видимому, большей частью стоят под крутоярами или уступами берега, зачастую также в устьях речек. В низовьях Волги они, однако, предпочитают главному руслу чистые и глубокие ерики, где ложатся в самые глубокие, обыкновенно там, где ерик разделяется на два рукава.[1]
Есть нечто непобедимое в этой вере. Усталое и удрученное сердце все-таки бьется радостным трепетом, дожив до красного весеннего солнышка, до нежного золота клейких тополевых листочков, до изумрудной зелени далеких луговин среди разлившихся ериков, — и безмолвным восторгом отзывается серебристому звону в голубой высоте — крику летящих к северу диких гусей…[8]
Известно, что слоны в диковинку у нас. Их купали прямо в Фонтанке, которая до того была от французского прононса далека, называлась Безымянный Ерик, что значило «непроточная».[7]
Ерик — это рукав, вытекающий из какой-либо реки и через несколько километров в неё же впадающий. В Петербурге много речек и каналов, некоторые очень похожи на ерики. Они-то и создали массу островов в нашем городе. Когда-то их насчитывалось сто один. При начале строительства города не до всех речек дошли и о них мало знали. Поэтому и был один ерик.
Что же может относится к ерикам в нашем городе? Река Карповка начинается с Большой Невки и впадает в Малую Невку. Да, вроде бы в разные реки, но всё же это единая Нева с её дельтой. К ерику можно отнести и речку Ждановку, идущую от и впадающую в Малую Невку. Можно ериком назвать и речку Мью, нынешнею Мойку. Правда, это можно оспаривать, начало она берёт в Фонтанке, но очень близко к Большой Неве и впадает вновь в Большую Неву. Все остальные водные магистрали это речки, начинающиеся издалека и впадающие в дельту Невы или в Финский залив. Безымянный же ерик мог бы стать рекой, до залива ему не так далеко оставалось бежать. А он взял и снова впал в Неву. На берегах Безымянного ерика построил себе Летний дворец Пётр I, раскинул прекрасный Летний сад. В саду архитекторы устроили различного вида и форм — фонтаны. Вот тут-то и захотели дать ерику имя. Назвали его Фонтанной рекой, или просто Фонтанкой.
За главные источники соли почитать должно впадающие в озеро соленые речки. Первая из них называется Горький ерик. Она неширока, и не в дальнем расстоянии из степи выходит. Впадает в озеро с северо-западной стороны. За Горьким ериком, верстах в пяти, протекает нарочито большая река шириной сажен на пятнадцать, называемая Хары Хаза. <...> Между Горьким ериком и Хары Хазою впадает еще речка, называемая Улан Хаза, шириной своей много Хары Хазе уступающая.[9]
На пути переѣхали мы два Ерика въ глубокихъ долинахъ къ Сѣверному Донцу текущіе. Земля здѣсь была чернопещаная, подъ которою лежитъ толстый слой красноватаго песку съ суглинкомъ, а подъ онымъ мергель. Чѣмъ ближе къ городу подъѣзжали, тѣмъ становилось пещанѣе. Наконецъ пріѣхали въ Бѣлгородъ.[10]
— Василий Зуев, «Путешественныя записки отъ С. Петербурга до Херсона въ 1781 и 1782 году», 1787
Ехали шагом, часто заворачивали за углы, пока добрались до плавучего мостика через какой-то «ерик» и выехали, наконец, из станицы в займище. <...>
Монотонный ландшафт несколько разнообразился небольшими рощицами верб да «ериками», т. е. узкими протоками, разрезавшими займище во всех направлениях. Вот мы подъехали к одному из таких ериков.
— Этот как называется? — спросил я.
— Гнилой, — отвечает мой возница.
— А ведь мы потонем, — прибавляет он совершенно равнодушно, видя, что ехавшие впереди дроги, нагруженные огурцами уже начали подплывать: — либо мне на каюке перевезть вас?[3]
— Фёдор Крюков, «На тихом Дону», (Летние впечатления и заметки) 1898
Казак сначала перенес вещи в лодку и сложил на носу, — это было единственное сухое место там… Потом вернулся опять на берег и с видом бесповоротной решимости сказал:
— Пожалуйте.
С этим словом он несколько подогнулся и подставил мне спину. После некоторого колебания я взгромоздился на него, и он, шлепая сапогами по мутной воде ерика, поднес и ссадил меня на баркас. Потом, оттолкнув баркас от берега, он начал грести уже обломком доски, который нашел на берегу, и мы перебрались на другую сторону.[3]
— Фёдор Крюков, «На тихом Дону», (Летние впечатления и заметки) 1898
Тихие озерки, маленькие ерики чульметы лежат и отсвечивают вечерними отсветами. Степь заволакивается. Подъезжаем к зеленому кудрявому ерику. За ним луга и Урал…
Солнце село. Опять направо стоит луна, но сегодня она как червонец. Невдалеке Урал (синяя полоска леса). Мы спускаемся в ерик, тихая степная речка, поросшая осокой. <...>
Въезжаем глубже, берег ерика. Зелень гуще. Степь совсем скрылась за увалом. Песку нет, направо буйная поросль поймы… A из раскаленной степи уже тихо ползут переносные пески и на этот бес<печный> уголок.
Переправу миновал по льду. За мной следовал обоз. Взрыв разорвавшегося снаряда похоронил подо льдом лошадей. Точно корректируют огонь. Я спасся в неглубоком ерике на берегу Донца.
Дон в устье образует дельту площадью триста сорок квадратных километров. Она начинается в шести километрах от Ростова и тянется на тридцать километров множеством рукавов и проток, разлившихся на ширину в двадцать два километра. Тут Мёртвый Донец, Каланча и Старый Дон. Ближе к морю эти рукава и протоки делятся в свою очередь на новые, теряясь в зарослях камышей и рогозы. Где же мне справиться с такой махиной, даже если Данилыч и будет готов всегда помогать мне? Сколько же нужно времени только для осмотра всей этой уймы ериков, стариц, проток и рукавов? Правда, я не хотел бы, чтобы кто-нибудь понял меня так, что Дон — это неведомая пустыня, нет! Бассейн реки хорошо изучен советскими учеными, и сейчас не было б большой нужды в поисках какой-то новой истины, если бы не условия, возникшие в связи с постройкой Цимлянской гидростанции.[11]
Съ каждымъ шагомъ впередъ виднѣлись все чаще и чаще побочные протоки, носящіе наименованіе воложекъ, ериковъ и рѣчекъ.[12] Эти отпрыски Волги кидались изрѣдка вправо, а въ большинствѣ влѣво, по направленію къ ушедшей туда Ахтубѣ — старшей дочери Волги, точно силясь связать и удержать ее безчисленными узами съ матерью-рѣкой. Это кружево протоковъ, все тѣснѣй и запутаннѣе переплетающихся между собою, образовало множество острововъ, желтѣвшихъ камышами и зеленѣвшихъ лѣсами и луговинами. Водолюбивые талъ и ветла, осокорь, тополь и ива, чѣмъ ближе въ морю, тѣмъ гуще и чаще покрывали острова и тѣснѣе жались къ водѣ, окаймляя протоки.[2]
В тёмные осенние ночи нередко приходилось мне делать объезды рыболовных вод. Смелые ловцы не хотели признавать ни прав собственности на воду, ни ограничительных законов, и ставили свои сети там, где им вздумается. Они заграждали ими узкие ерики,[13] входящие в море, и мешали рыбе подниматься вверх по течению. <...> Дозор понимал, что рыбакам необходимо ловить для того, чтобы кормиться, и что поэтому они не могли признавать никаких ограничений. Ловцы же знали, что дозор должен ловить их, что это его обязанность. Целый ряд хитростей пускался в ход с обеих сторон, но вместе с тем допускались и компромиссы. Дозор делал некоторые поблажки, ловцы же старались не раздражать его напрасно: так они не посягали на особо важные ерики.[4]:55-56
Южная ночь надвигалась на небо. На западе догорала заря, румяня и золотя лёгкие тучи и играя в волнах широкого залива, подёргиваемого вечерним ветерком. «Ерик», на берегу которого раскинулся аул, уходил в камыши, стеною ставшие по обе его шторы. Оттуда неслась прохлада, и слышался немолчный гам водяной птицы. <...>
Хитрые ловцы ставили свои сети и снасти в запретных устьях «ериков», не пропуская рыбу выше, а потому с промыслов каждую ночь выплывали разъезды — несколько лодок «косных» — которые и несли сторожевую службу. Тихо плывёт «косная», беззвучно опускаются вёсла в тихую воду; тёмными громадами стоят камыши, в которых извиваются «ерики». С кормы косной спущена в воду «кошка-подготовка» — маленький якорёк. Тащась по песчаному дну, «кошка» захватывает сети и снасти: тогда «косная» останавливается, и команда её забирает добычу.[4]:93-94
Въ сорока пяти верстахъ выше Астрахани Волга отдѣляетъ отъ себя широкій притокъ Бузанъ, который идетъ до самаго Синяго морца — такъ называется одинъ заливъ Каспійскаго моря. Вся эта низменная мѣстность покрыта непроходимыми крѣпями камышей и изрѣзана безчисленными притоками — ериками. Ихъ такъ много, что едва-ли десятая часть хорошо извѣстна, да и то старожиламъ-ловцамъ. Незнающій-же человѣкъ легко можетъ въ нихъ заблудиться такъ, что и не выберется.
Свернувъ съ Волги на Бузанъ, «Каспій» затѣмъ пошелъ по одному изъ ериковъ. Камыши, стоявшіе по обоимъ его берегамъ, въ узкихъ мѣстахъ сходились такъ близко, что, казалось, пароходу изъ нихъ и не выйти.[4]:126-127
Возница в пропотелой рубахе и портах и теплой, сбившейся блином шапке обернулся, ухмыляясь, и, помахивая сложенным кнутом, проговорил:
— Всё дочиста переменилось, как иностранное царство стало, степь и не призначишь… где бугорок был, теперя ерик, где ерик, теперя буерак, не переедешь, не перескочишь. Пашни песком заносит, а целину давно подняли, скрозь пашут, ей-богу!..[5]
Волга залила левый берег, потопила луга и леса, врезалась на десятки вёрст ериками — быстрыми, глубокими весенними речками, которые уйдут назад, когда сбудет вода, образуя узкие пересохшие овраги.
По этим ерикам весной заходит в озёра рыба: щука, лини, окуни и особенно сазаны. Сазан мечет икру на мелких местах и входит в ерик, чтобы найти широкие поляны, залитые водой.
Еремеич ещё с утра перегородил вентерями несколько ериков и на закате поехал подымать их. Лодка у него была самодельная, старая, вся в заплатах. Вёсла короткие. Сам он шершавый, обросший беспорядочными седыми волосами. На селе держался Еремеич особняком, жил бедно, перебивался кое-как рыбной ловлей. Ездил за рыбой всегда один, за это так его и прозвали «бобылём»…
Лениво шлёпая вёслами, проехал Еремеич по течению мимо рыбацкого стана, завернул за песчаный бурун и въехал в пенистый ерик.[6]
Рыба, накрытая мокрыми снетками, успокоилась и только изредка билась о края лодки. Ерик становился всё тенистей, небо серело и ближе придвигалось к земле. Вдруг по верхушкам деревьев пронёсся тревожный, протяжный гул. Еремеич насторожился. Поднял голову. И приналёг на вёсла. По течению ехать было незаметно, а теперь вода крепко обхватывала лодку и отбрасывала назад.
«Только бы до Волги дотянуться, — думал он, — там парусом живой рукой…»
Деревья шумели всё протяжнее, всё тревожнее. Темнеть стало резко, порывами. Вода в ерике отливалась стальным блеском и, казалось, ещё стремительней ударяла в тяжёлую лодку. <...>
Деревья скрипели и раскачивались в разные стороны, даже тонкий тальник гнулся против течения. И по узкому ерику пошли неровные волны.[6]
Я попал в глухое местечко Нижегородской губернии, на один из притоков Волги. Леса, камышовые озера и ерики;[14] река, как коридор из берёз, ив и черёмухи, со стеклянным полом, отражающим небеса, деревья, облака; луга, похожие на ковры из ярко-пунцовых, желтых, белых и синих пятен гвоздики, ромашек, лютиков, колокольчиков…[15]
Казачки первым делом затопили бани. Они вычерпали чуть ли не половину Ерика, таская без устали воду на узорных коромыслах. Бегом поднимались с полными ведрами на крутой, рыжий яр, где не только трубами, но и окнами, щелями курились и дымили приземистые глиняные избушки. <...>
Но казачки не унимались. Они то и дело выбегали на Ерик, высоко поднимали исподние юбки, бултыхая весело водою, шли на ту сторону речушки и там с азартом купались, чтобы хоть немного остыть от горячей бани и угарных томлений.[16]
Степной ветер, исконный хозяин здешнего края, замел, однако, старое русло, и Яик, беззубо шурша песками, ушел от поселка версты на две к востоку. Здесь же, за дворовыми плетнями, косо повисшими над желтой кручей, осталась покойная камышовая речонка Ерик, неторопливо бегущая краем лугов.[16]
Подруги называли ее журавушкой. Синеватые глаза ее уже не смеялись, только горели еще сильнее, чем раньше. Без нужды она совсем перестала выходить на люди. Изредка копалась на огороде или спускалась к Ерику за водою. Но каждый вечер она непременно присаживалась с подсолнухами у окна и, поплевывая, неотрывно глядела вдоль улицы. Всякий раз, только Клементий проезжал на дрогах с большой бочкой мимо их двора на Ерик, Настю вдруг охватывало радостное возбуждение. Девушка вскакивала, вытягивалась на носках и, зажав голову руками, раскачивалась, словно ласкала самое себя. Внутри у нее все ликовало, разрывалось на части. Она бежала на задний двор и, растеребив еще зеленоватые ветки нового плетня, надолго припадала к щели. На Ерике всегда бывало много народу, убирали огороды, возили воду, поили скот, — Клементий не бывал один, и Настя, взволнованная, притихшая, шла домой, кусая до крови смугловатые, алые свои губы…[16]
Над Ериком ползла луна, от медленно падающего густого снега похожая на рябую девку. «Вылитая Хинка Вязова», — подумала Настя. Луна то выходила из-за туч, то снова пропадала. Дул легкий ветерок, и серые, дымчатые тучи бежали быстро. Насте все казалось сейчас особенным и странным. Все топорщилось и тянулось: труба на кухне, кровли сараев, ветла на огороде. Ничто не стояло на месте: все бежало, летело, уплывало. Плетни были похожи на черную стаю насторожившихся волков. Все бежало за Настей, и она то и дело останавливалась, чтобы прислушаться, нет ли за ней действительно погони. Она уже на яру! Ага, здесь тише, покойнее. Ерик лежал внизу мертво, как всегда — узкий от камышей, темно-голубой посредине и свинцовый у закроек.[16]
На десятый день она увидела в бреду речонку Ерик, какой она была в ночь убийства Клементия — черной, смутной, закрытой камышами. На средине реки раскачивалась чудовищно большая, черная бочка, а на бочке сидела голая безносая баба с толстыми ножищами и утробно хохотала. Потом Настя сама очутилась в воде, ноги проваливались в тину, Настя захлебывалась и никак не могла выбраться на сушу. Ей под руки попадались человечьи отрубленные ноги, головы, пальцы. Это было ужасно… Это продолжалось очень долго. Наконец Настя с облегчением увидала впереди покойную свою бабушку. Та стояла на берегу под высоким осокорем и держала, как ребенка, в обнимку пук золотистого сена. Бабушка манила Настю пальцем...[16]
Скользких раковин черные спины.
Берег топкий и глинистый спуск.
Затворяется, скрипнув, моллюск.
Раздвигается медленно тина. Уцелело от шлюза бревно, да и то полусъедено гнилью. Насекомое преизобилье надо всем распустилось одно.
Надо в донную воду по шею,
продавивши поверхность, войти,
чтобы сердце узнало пути
змея-холода, тихого клея.[17]
↑ 1234Леонид Сабанеев (старший). Рыбы России. Жизнь и ловля наших пресноводных рыб. — Москва: Ред. сб. «Природа», 1874—1875 гг.
↑ 12Н. К. Бобылев Тёмное дело (Повесть из Нижневолжской жизни). — СПб.: журнал «Русская Мысль», №№ 5—7, 1883 г.
↑ 123Ф. Д. Крюков. На тихом Дону. — СПб., журнал «Русское Богатство», № 8 за 1898 г.
↑ 1234П. А. Оленин На вахте. — СПб.: Типография П. П. Сойкина, 1904 г.
↑ 12А. С. Серафимович Собрание сочинений: В 4 т., том 2. — М.: «Правда», 1980 г.
↑ 123Валентин Свенцицкий Собрание сочинений. Том 1. Сост., коммент. С. В. Черткова. — М.: Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет, 2014 г. — стр.554-561.
↑ 12А. Г. Найман, Колыбель. ― М.: «Октябрь», № 3, 2013 г.
↑И. И. Лепёхин. Дневныя записки путешествія доктора и Академіи Наукъ адъюнкта Ивана Лепехина по разнымъ провинціямъ Россійскаго государства, 1768 и 1769 году, в книге: Исторические путешествия. Извлечения из мемуаров и записок иностранных и русских путешественников по Волге в XV-XVIII вв. — Сталинград. Краевое книгоиздательство. 1936 г.
↑В. Ф. Зуев. Путешественныя записки Василья Зуева отъ С. Петербурга до Херсона въ 1781 и 1782 году. — Въ Санктпетербургѣ, при Императорской Академіи Наукъ 1787 года
↑П. А. Сажин, «Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень». — М.: «Советский писатель», 1963 г.
↑Ерикъ — не длинный, узкій протокъ. Тысячами ерики соединяютъ главные и второстепенные рукава Волги, составляя огромный водный лабиринтъ дельты. Кромѣ проточныхъ, ерики бываютъ и глухіе.
