Жорж-Шарль Дантес

Жорж-Шарль д’Анте́с (фр. Georges-Charles de Heeckeren d'Anthès, после усыновления носил фамилию Ге́ккерн, в российских документах — Гео́рг Карл де Геккере́н; 5 февраля 1812 — 2 ноября 1895) — французский офицер-кавалергард, который в 1830-е годы жил в России, позже занимался политикой, был сенатором Франции. Приёмный сын барона Якоба (Луи) Геккерна. Наиболее известен интригой с Н. Н. Гончаровой, женой Александра Пушкина, которого он смертельно ранил на последовавшей дуэли 27 января (8 февраля) 1837 года (см. в той статье в т.ч. его цитаты).

Цитаты

По воспоминаниям современников

	Господин Дантес думает, <…> что Президент кончит тем, что провозгласит империю. — см. ниже цитаты С. Панчулидзева и Л. Гроссмана
	— Киселёв (посол России в Париже), письмо К. В. Нессельроде, 28 мая 1852

	Барон Геккерн-д’Антес сообщает сведение, полученное им из Женевы, как он полагает, из верного источника: женевские нигилисты утверждают, что большой удар будет нанесён в понедельник.
	— Орлов (посол России в Париже), секретная телеграмма из Парижа А. К. Гирсу, 1 (13) марта 1880

	Дантес был вполне доволен своей судьбой и впоследствии не раз говорил, что только вынужденному из-за дуэли отъезду из России он обязан своей блестящей политической карьерой; что не будь этого несчастного поединка, его ждало незавидное будущее командира полка где-нибудь в русской провинции, с большой семьёй и недостатком средств.
	— Луи Метман (внук Дантеса) по записи Я. Б. Полонского

О Дантесе

	Моя свояченица Екатерина выходит за барона Геккерна <…>. Это очень красивый и добрый малый, он в большой моде, богат… — подоплёку свадьбы см. в статье о дуэли
	Ma belle-sœur Catherine se marie au baron Heckern <…>. C’est un très beau et bon garçon, fort à la mode, riche…
	— Александр Пушкин, письмо С. Л. Пушкину, конец декабря 1836

Злодейству места с славой нет!! Тобой там воздух заразится; И под пятой завянет цвет, И кровь святая задымится!! Твой жребий — Каина удел! Бежать тех мест, где злодеяньем Ты положил себе предел И осудил себя изгнаньем! Беги, злодей! Терзай себя! Здесь не взведут тебя на плаху! Земля чуждается тебя — И твоего не примет праха! Да будет казнь тебе одно: Багрить над грешным изголовьем Твоё кровавое пятно, И всех проклятие — надгробьем!

— неизвестный автор, «Дума на смерть П-а», 7 февраля 1837

	Из чьей руки свинец смертельный Поэту сердце растерзал? Кто сей божественный фиал Разрушил, как сосуд скудельный? Будь прав или виновен он Пред нашей правдою земною, Навек он высшею рукою В цареубийцы заклеймён.
	— Фёдор Тютчев, «29-ое января 1837», май-июль(?) 1837

Вечером на гулянии увидал я Дантеса с женою: они оба пристально на меня смотрели, но не кланялись, я подошёл к ним первый, и тогда Дантес буквально бросился ко мне и протянул мне руку. <…> он скоро опять пристал ко мне и, схватив меня за руку, потащил в густые аллеи. Не прошло двух минут, что он уже рассказывал мне со всеми подробностями свою несчастную историю и с жаром оправдывался в моих обвинениях, которые я дерзко ему высказывал. Он мне показал копию с страшного пушкинского письма, протокол ответов в военном суде и клялся в совершенной невинности. Всего болee и всего сильнее отвергал он малейшее отношение к Наталье Николаевне после обручения с сестрою её, и настаивал на том, что второй вызов был, как черепица, упавшая ему на голову. — перевод с фр.

— Александр Карамзин, письмо Е. А. Карамзиной из Баден-Бадена, 28 июня (8 июля) 1837

	Поэтов русских князем был… И вдруг, пришельцем безыменным, Зашедшим к нам бродяг путём, Принятым с лаской, накормленным За радушным у нас столом, Ты смертным поражён ударом… <…> О Русь! Многих твоя уж правит тризна, И каждый твой пришлец, как вран, Питается от наших ран, От ран и язв твоих, Отчизна!
	— Ефим Петрович Зайцевский, «Памяти Пушкина», 1837

Вот, однако, сведения о его смерти, почерпнутые из самого чистого источника. Дантес пустой человек, но ловкий, любезный француз, блиставший в наших салонах звездой первой величины. Он ездил в дом к Пушкину. Известно, что жена поэта красавица. Дантес, по праву француза и жителя салонов, фамильярно обращался с нею, а она не имела довольно такта, чтобы провести между ним и собою черту, за которую мужчина не должен никогда переходить в сношениях с женщиною, ему не принадлежащею. А в обществе всегда бывают люди, питающиеся репутациями ближних: они обрадовались случаю и пустили молву о связи Дантеса с женою Пушкина. Это дошло до последнего и, конечно, взволновало и без того тревожную душу поэта. Он запретил Дантесу ездить к себе. Этот оскорбился и отвечал, что он ездит не для жены, а для свояченицы Пушкина, в которую влюблен. Тогда Пушкин потребовал, чтобы он женился на молодой девушке, и сватовство состоялось.

— Александр Никитенко, «Дневник», 1837

Дань сочувствия, приносимая толпой умирающему великому поэту, действительно трогательна! Высочайшая милость, столь щедро оказанная семье покойного, должна заставить покраснеть наших недоброжелателей за границей. Но Пушкина этим не воскресишь, и эта утрата невозместима. Ты, впрочем, слишком обвиняешь Дантеса, ― нравственность, или, скорее, общая безнравственность, с моей точки зрения, дает ему отпущение грехов: его преступление или его несчастье в том, что он убил Пушкина, ― и этого более чем достаточно, чтобы считать, что он нанес нам непростительное, на мой взгляд, оскорбление. Пусть он знает (свидетель Бог, что я не шучу), что при первой же нашей встрече один из нас не вернется живым. Когда я прочел твое письмо Мамуку Арбелианову, он разразился проклятиями. «Я убью этого Дантеса, если только когда-нибудь его увижу!» ― сказал он. Я заметил, что в России достаточно русских, чтобы отомстить за дорогую кровь. Пусть он остерегается!

— Александр Бестужев-Марлинский, Письма, 1837

	Дантес, лишённый карьеры, обманутый в честолюбии, с женою старее его, принужден был поселиться во Франции, в своей провинции, где не может быть ни любим, ни уважаем по случаю своего эмигрантства. Сего не довольно: небо наказало даже его преступную руку. Однажды на охоте он протянул её, показывая что-то своему товарищу, как вдруг выстрел, и пуля попала прямо в руку.
	— Николай Смирнов, «Памятные заметки», 1842

	… Дантес, при довольно большом росте и приятной наружности, был человек неглупый и хотя весьма скудно образованный, по имевший какую-то врождённую способность нравиться всем с первого взгляда. <…> Дантес пользовался очень хорошей репутацией и <…> заслуживал её вполне, если не ставить ему в упрёк фатовство и слабость хвастать своими успехами у женщин.
	— Александр Аммосов, «Последние дни жизни и кончина А. С. Пушкина. Со слов бывшего его лицейского товарища и секунданта К. К. Данзаса» 1863

Проходя под колоннадой кургауза, я часто встречаю человека, наружность которого меня постоянно поражает своей крайней непривлекательностью. Во всей фигуре его что-то наглое и высокомерное. На днях, когда мы гуляли с нашей милой знакомой М. А. С. и этот человек нам снова встретился, она сказала: «<…> Мне вчера его представили, и он сам мне следующим образом отрекомендовался: «Барон Геккерен (Дантес), который убил вашего поэта Пушкина». И если бы вы видели, с каким самодовольством он это сказал! <…>» Трудно себе вообразить что-либо противнее этого, некогда красивого, но теперь сильно помятого лица, с оттенком грубых страстей. Геккерен ярый бонапартист, благодаря чему и своей вообще дурной репутации, все здешние французы, — а они составляют большинство шинцнахских посетителей — его явно избегают и от него сторонятся.

— Александр Никитенко, дневник, 20 июня 1876

	Дантес возымел великий успех в обществе; дамы вырывали его одна у другой. В доме Пушкина он очутился своим человеком.
	— Вильгельм Ленц, «Приключения лифляндца в Петербурге»

Всегда полный самого деликатного внимания к своей бабушке, поэт, живший у нее в Петербурге, с трудом воздержался от раздраженного ответа, когда старушка стала утверждать, что Пушкин сел не в свои сани и, севши в них, не умел управлять конями, помчавшими его, наконец, на тот сугроб, с которого вел один лишь путь в пропасть. Не желая спорить с бабушкой, поэт уходил из дому. Елизавета Алексеевна, заметя, как на внука действуют светские толки о смерти Пушкина, стала избегать говорить о них… Но говорили другие, говорил весь Петербург и, наконец, все так сильно повлияло на Михаила Юрьевича, что он захворал нервным расстройством. Ему приходило даже на мысль вызвать убийцу и мстить за гибель русской славы. Это, впрочем, неудивительно: было много людей, готовых сделать то же. Говорили, что император Николай Павлович, желая спасти Дантеса от грозившей ему опасности, выслал его за границу. Прежде всего Лермонтов дал выход своему негодованию, написав стихотворение «На смерть поэта» и выставив в нем его противника, как искателя приключений: … Издалека, Подобно сотням беглецов, На ло́влю счастья и чинов Заброшен к нам по воле рока… Такой взгляд на Дантеса сердил его защитников. Он был принят в обществе, был приглашен на службу самим императором, был офицером в первом гвардейском кавалерийском (кавалергардском) полку ― и вдруг дерзнуть назвать его пустым искателем приключений! Умы немного утихли, когда разнесся слух, что государь желает строгого расследования дела и наказания виновных. Тогда-то эпиграфом к стихам своим Лермонтов поставил: Отмщенье, Государь, отмщенье! Паду к ногам твоим: Будь справедлив и накажи убийцу, Чтоб казнь его в позднейшие века Твой правый суд потомству возвестила, Чтоб видели злодеи в ней пример. (Из трагедии)

— Павел Висковатов, «Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова», 1891

	Дантес был принят в лучшее общество, где на него смотрели, как на дитя, и потому многое ему позволяли, напр., он прыгал на стол, на диваны, облокачивался головою на плечи дам и пр.>
	— Пётр Бартенев

	… молодой Геккерен был человек практический, дюжинный, добрый малый, балагур, вовсе не ловелас, ни дон-жуан, а приехавший в Россию сделать карьеру. Волокитство его не нарушало никаких великосветских петербургских приличий.
	— Павел Вяземский, ок. 1880

	… я думаю, что у этого «цареубийцы» имеется своё оправдание. В самом деле, разве обязан был он, иностранец, знать, кого он убивает, когда даже теперь иностранцы, особенно наши друзья, соотечественники Дантеса, почти не знают, что такое Пушкин, а при его жизни не знало этого и большинство русских?
	— Пётр Перцов, «Смерть Пушкина», 1897

Дантес обладал безукоризненно правильными, красивыми чертами лица, но ничего не выражавшими, что называется, стеклянными глазами. Ростом он был выше среднего, к которому очень шла полурыцарская, нарядная, кавалергардская форма. К счастливой внешности следует прибавить неистощимый запас хвастовства, самодовольства, пустейшей болтовни. <…> Дантесом увлекались женщины не особенно серьёзные и разборчивые, готовые хохотать всякому излагаемому в модных салонах вздору..

— Ольга Павлищева по записи Л. Н. Павлищева

Дантес по поступлении в полк оказался не только весьма слабым по фронту, но и весьма недисциплинированным офицером; таким он оставался в течение всей своей службы в полку: то он «садился в экипаж» после развода, тогда как «вообще из начальников никто не уезжал»; то он на параде, «как только скомандовано было полку вольно, позволил себе курить сигару» <…>. Число всех взысканий, которым был подвергнут Дантес за три года службы в полку, достигает цифры 44. <…> Во время последней империи Дантес был persona grata при дворе Наполеона III. <…> По словам одного из наших соотечественников, знавшего в Париже Дантеса, это был человек, «очень одарённый и крайне влиятельный; <…> он был замешан во всех событиях и происках Второй империи». После падения Второй империи Дантес почти безвыездно жил в своем замке Сульц в Эльзасе. Дантес постоянно вел свои записки, но в последние годы, дожив до глубокой старости, он впал почти в детство и в минуту раздражения сжег свои мемуары.

— Сергей Панчулидзев

	Можно с уверенностью полагать, что Дантес не был сыном [Геккерена], но наиболее близкие к Геккерену люди избегали высказываться о том, какие отношения существовали между ним и Дантесом.
	— Николай Чарыков

	Чем нулевее соперник — тем полнее ревность: Пушкин — Дантес. (Нулевее — и как круглый нуль, и как последний нуль порядкового числительного: миллионный, ста-миллионный и т. д.) В лице Дантеса Пушкин ревновал к нелицу. И — нелицом (пóлом — тем самым шармом!) был убит.
	— Марина Цветаева, записная книжка, 1928

Фактическое. Пушкин должен был быть убит белым человеком на белой лошади, в которого так свято верил, что даже ошибочно счел его Вейскопфом (он точно свою смерть примерял), ― одним из генералов польской войны, на которую стремился ― навстречу смерти. Судьба посредством Гончаровой выбирает Дантеса, пустое место, равное Гончаровой. Пушкин убит не белой головой, а каким-то ― пробелом. Кто бы ― кроме? «Делать было нечего, я стал готовиться к поединку, купил пистолеты, выбрал секунданта, привел бумаги в порядок и начал дожидаться и прождал напрасно три месяца. Я твердо, впрочем, решил не стрелять в Пушкина, но выдерживать его огонь, сколько ему будет угодно». (Гр. В. А. Соллогуб ― обиженный им!) Не такой же, а именно Дантес, красавец, кавалергард, смогший на прощальные прощающие слова Пушкина со смехом ответить: «Передайте ему, что я его тоже прощаю!» Не Дантес смеялся, пушкинская смерть смеялась, ― той белой лошади раскат (оскал). Чтобы не любить Пушкина (Гончарова) и убить Пушкина (Дантес), нужно было ничего в нем не понять. Гончарову, не любившую, он взял уже с Дантесом in dem Kauf, то есть с собственной смертью. Посему, изменила Гончарова Пушкину или нет, только кокетничала или целовалась, только целовалась или другое все, ничего или все, ― не важно, ибо Пушкин Дантеса вызвал за его любовь, не за ее любовь. Ибо Пушкин Дантеса вызвал бы в конце концов и за взгляд. Дабы сбылись писания. И еще, изменила ли Гончарова Пушкину или нет, целовалась или нет, все равно ― невинна. Невинна потому, что кукла невинна, потому что судьба, невинна потому, что Пушкина не любила.

— Марина Цветаева, Наталья Гончарова (Жизнь и творчество), 1929

Дантес сам рассказывал, что, в бытность свою поручиком Кавалергардского полка, русского языка не знал. Он только заучил наизусть с посторонней помощью те готовые фразы, без которых нельзя было обойтись при несении службы в эскадроне <…>. Впрочем, Дантесу не было большой нужды в знании чужого языка. В том кругу, куда он был вхож, мало говорили по-русски. <…> Леностью он отличался ещё в детстве. Этим в семье объясняли и пробелы его посредственного образования. Даже французский литературный язык давался Дантесу нелегко. Вообще же ни в молодости, ни в зрелом возрасте он не проявлял почти никакого интереса к литературе. Домашние не припомнят Дантеса в течение всей его долгой жизни за чтением какого-нибудь художественного произведения. <…> наследный принц Вильгельм (впоследствии император германский) знал Дантеса и даже снабдил его рекомендательным письмом, когда тот отправлялся в Россию.

— Луи Метман

Он играл слишком крупную и слишком преданную роль в государственном аппарате Наполеона III, чтоб рассчитывать на какой-нибудь политический пост после 4 сентября 1870 года. <…> Широко применявшийся во Франции середины столетья политический шпионаж, которому служили виднейшие представители знати, <…> стал тайной сферой деятельности и постаревшего д'Антеса. Трудно установить, когда именно прекратился совершенно и этот вид его политической работы [на Россию], но известные нам даты допускают его продолжение почти до самого «конца века».

— Леонид Гроссман, «Карьера д'Антеса»

	… иноземный аристократический прохвост, наёмник царизма…
	— газета «Правда», 10 февраля 1937

С ужасом думаю я о трагедии Пушкина. Мало того, что его жена симпатизировала Дантесу. Это бы ещё ничего. Но ведь Дантес был молод. Дантес был привлекателен. А главное — Дантес был совершенно зауряден. Не отягощён гениальностью, которая молоденьких женщин повергает в ужасающую тоску. Убеждён, что Пушкина выводила из себя заурядность Дантеса. И она же служила предметом его мучительной зависти. Источником беспредельного комплекса неполноценности…

— Сергей Довлатов, «Nobody is Perfect (Все мы не красавцы)», 1981

	Он навсегда покинул свет, И табаком засыпал след И даже плащ сменил на плед, Чтоб мир о нём забыл. Но где б он ни был тут и там — При нём стихал ребячий гам, и дети спрашивали мам: «Он Пушкина убил?»
	— Леонид Филатов, «Дантес», 1990

	… «Духовный мардонг Александра Пушкина». <…> Антонов пишет о духовных мардонгах, образующихся после смерти людей, оставивших заметный след в групповом сознании. В этом случае роль обжарки в масле выполняют обстоятельства смерти человека и их общественное осознание (Антонов уподобляет Наталью Гончарову сковороде, а Дантеса — повару),..
	— Виктор Пелевин, «Мардонги», 1992

	… появление Дантеса было только кровавым эпилогом уже начавшейся драмы
	— Вадим Вацуро, «Пушкин в сознании современников», 1974

	«В чём смысл жизни?» спросил однажды Дантес у Александра Сергеевича. «Твоя — во мне», ответил Пушкин и как всегда был прав,..
	— Вагрич Бахчанян, «Сочинение №29», [2010]