У этого термина существуют и другие значения, см. Ливень (значения).
У этого термина существуют и другие значения, см. Лето (значения).
Ию́ньский ли́вень — сильный проливной дождь в июне, чаще всего, кратковременный, нередко сопровождаемый грозовыми проявлениями, вполне обычное событие для умеренной климатической зоны и северных широт, где он является прямым продолжением майских весенних гроз и ливней. В июне сильные ливни чаще всего знаменуют прохождение атмосферного фронта и перемену погоды. Июньские ливни питают землю и растительность, после них ускоряется летний рост растений.
Как результат, словосочетание июньский ливень чаще всего имеет положительную коннотацию, за исключением тех случаев, когда слишком сильные потоки воды имеют разрушающее действие.
...1 июня, случилась жестокая гроза, которая произвела на меня сильное впечатление страха. <...> ...опомнившись, я увидел, что сижу на коленях у Евсеича, что дождь льёт как из ведра и что комната освещена не зарею, а заревом от огня.[1]
— Сергей Аксаков, «Детские годы Багрова-внука, служащие продолжением семейной хроники», 1858
...в июне даже ливень ничего не значит. Через час после грозы почти уже незаметно, что этот чудный светлый день плакал. Летом земля высыхает так же быстро, как щёчка ребёнка.[2]
Ливнями 17-го, 18-го и 19-го іюня размыло всѣ дороги, залило всѣ низины, залило всѣ канавы и кюветы выемокъ. Стоя въ такомъ кюветѣ по колѣна въ водѣ, китайцы лопатами выталкиваютъ илъ и выбрасываютъ его на сторону.[3]
— Максимилиан Волошин, «Над синевой зубчатых чащ...» (из цикла «Киммерийская весна», из сборника «Selva Oscura»), 13 июня 1913
Страшный ночной ливень 29 июня 1882 года, давший море воды, вырвал эту трубу, вымыл землю и образовал огромную подземную пещеру в насыпи, в глубину которой и рухнул поезд…[5]
Сильные грозовые ливни, неположенные в начале июня — им время в августе, когда убраны хлеба и поля бронзовеют щетиной стерни, — усугубили сумятицу в мироздании. И сирень зацвела вся разом, в одну ночь вскипела...[7]
Не успела я отойти от здания прокуратуры, как начался дождь, да не просто дождь, а один из тех сумасшедших июньских ливней, которые мгновенно превращают небо, землю и деревья в одну кипящую и пенящуюся субстанцию.[8]
— Вера Белоусова, «По субботам не стреляю», 2000
Практически одновременно хлынул дождь, сразу настоящий летний ливень, как будто наверху одним размашистым движением отодвинули гигантскую заслонку.[9]
— Ант Скаландис, «Главы из книги» («Июньский дождь»), 2008
Июньский ливень в публицистике и документальной прозе
Вильна, 4 июня. Несмотря на распространившиеся тревожные слухи, отменённая 1 июня по случаю ливня религиозная процессия сегодня состоялась.[10]
— «Новое время», Телеграммы, июнь 1906
9-го Июня, после целого ряда ливней, на рынках Петербурга появились первые грибы, но, как новинка, они котируются на этих рынках по невозможной цене.[11]
— Петербургский листок, «Первые грибы», июнь 1913
...неожиданный при всей своей естественности факт, июньский ливень, врывается в жизнь обеих траншей и выгоняет солдат на поверхность. «10-го июня, <...> у нас затопило дождем траншеи. Залило все землянки; в самой траншее воды было по пояс, а в более низких местах — по горло. Людей вымыло на насыпь. У немцев та же история. Как бы в молчаливом соглашении ни те, ни другие не считали возможным открыть пальбу по удобным мишеням…[12]
Огромный глубокий овраг пересекает узкая, сажень до двадцати вышины, насыпь полотна дороги, прорванная на большом пространстве, заваленная обломками вагонов. На том и другом краю образовавшейся пропасти полувисят, готовые рухнуть, разбитые вагоны. На дне насыпи была узкая, аршина в полтора диаметром, чугунная труба ― причина катастрофы. Страшный ночной ливень 29 июня 1882 года, давший море воды, вырвал эту трубу, вымыл землю и образовал огромную подземную пещеру в насыпи, в глубину которой и рухнул поезд… Два колена трубы, пудов по двести каждая, виднелись на дне долины в полуверсте от насыпи, такова была сила потока… Оторвался паровоз и первый вагон, оторвались три вагона в хвосте, и вся средина поезда, разбитого вдребезги, так как машинист, во время крушения растерявшись, дал контр-пар, разбивший вагоны, рухнула вместе с людьми на дно пещеры, где их и залило наплывшей жидкой глиной и засыпало землей, перемешанной тоже с обломками вагонов и трупами погибших людей.[5]
В это время, кажется 1 июня, случилась жестокая гроза, которая произвела на меня сильное впечатление страха. Гроза началась вечером, часу в десятом; мы ложились спать; прямо перед нашими окнами был закат летнего солнца, и светлая заря, еще не закрытая черною приближающегося тучею, из которой гремел по временам глухой гром, озаряла розовым светом нашу обширную спальню, то есть столовую; я стоял возле моей кроватки и молился богу. Вдруг страшный громовой удар потряс весь дом и оглушил нас; я бросился на свою кроватку и очень сильно ушиб себе ногу. Несколько минут я не мог опомниться; опомнившись, я увидел, что сижу на коленях у Евсеича, что дождь льёт как из ведра и что комната освещена не зарею, а заревом от огня. Евсеич рассказал мне, что это горит соборная Троицкая колокольня, которую зажгла молонья. Милая моя сестрица также была испугана и также сидела на руках своей няни; вдруг вошла княжна-калмычка и сказала, что барыня спрашивает к себе детей. Нас привели в спальню. Мать лежала в постели, отец хлопотал около нее вместе с бабушкой-повитушкой (как все ее называли), Аленой Максимовной. Я заметил, что мать не только встревожена, но и нездорова; она положила нас к себе на постель, ласкала, целовала, и мне показалось, что она даже плакала. <...> Мы воротились в нашу комнату. Ночь была душная, растворили окна, ливень унялся, шёл уже мелкий дождь; мы стали смотреть в окна и увидели три пожара, от которых, несмотря на черные тучи, было довольно светло.[1]
— Сергей Аксаков, «Детские годы Багрова-внука, служащие продолжением семейной хроники», 1858
Нашъ поѣздъ стоитъ на разъѣздѣ въ выемкѣ. Ливнями 17-го, 18-го и 19-го іюня размыло всѣ дороги, залило всѣ низины, залило всѣ канавы и кюветы выемокъ. Стоя въ такомъ кюветѣ по колѣна въ водѣ, китайцы лопатами выталкиваютъ илъ и выбрасываютъ его на сторону. Работаютъ они, какъ мокрое горитъ, какъ поденные всего міра и, пожалуй, хуже. Собственно, ничего не дѣлаютъ.[3]
Но вот неожиданный при всей своей естественности факт, июньский ливень, врывается в жизнь обеих траншей и выгоняет солдат на поверхность. «10-го июня, — пишет с фронта другой русский доброволец, — у нас затопило дождем траншеи. Залило все землянки; в самой траншее воды было по пояс, а в более низких местах — по горло. Людей вымыло на насыпь. У немцев та же история. Как бы в молчаливом соглашении ни те, ни другие не считали возможным открыть пальбу по удобным мишеням… Все, что только можно было, пустили в дело для выкачивания воды. Мармиты, ведра, сослужили свою службу. Составили цепь и начали на виду у немцев работу. Вода не убывает. Ищем причину. Оказывается, что выброшенная вода возвращается через кротовые норы в траншею. Наконец, наладили, воду выкачали, вернулись на места, и — перестрелка возобновилась»…[12]
Накануне шёл дождь, и даже в этот день утром немного накрапывавший. Но в июне даже ливень ничего не значит. Через час после грозы почти уже незаметно, что этот чудный светлый день плакал. Летом земля высыхает так же быстро, как щечка ребенка.
В пору летнего солнцестояния полуденное солнце отличается необычайной жадностью. Оно берёт всё. Своими лучами оно точно присасывается к земле. Кажется, будто солнце страдает жаждой. Ливень для него все равно что стакан воды: дождевая вода сейчас же выпивается солнцем. Утром везде потоки, в полдень — пыль.[2]
Сильные грозовые ливни, неположенные в начале июня — им время в августе, когда убраны хлеба и поля бронзовеют щетиной стерни, — усугубили сумятицу в мироздании. И сирень зацвела вся разом, в одну ночь вскипела и во дворе, и в аллеях, и в парке. А ведь положено так: сперва запенивается белая, голубая и розовая отечественная сирень, ее рослые кусты теснятся меж отдельным флигелем и конюшнями, образуют опушку Старого парка, через пять-шесть дней залиловеет низенькая персидская сирень с приторно-душистыми свешивающимися соцветиями, образующая живую изгородь меж двором и фруктовым садом; а через неделю забросит в окна господского дома отягощенные кистями ветви венгерская сирень с самыми красивыми блекло-фиолетовыми цветами. А тут сирени распустились разом, после сильной ночной грозы, переполошившей обитателей усадьбы прямыми, отвесными, опасными молниями. И даже куст никогда не цветшей махровой сирени возле павильона зажёг маленький багряный факел одной-единственной кисти.[7]
Утром, когда я выходила из дома, светило яркое солнце, а сейчас все небо было затянуто тучами. Не успела я отойти от здания прокуратуры, как начался дождь, да не просто дождь, а один из тех сумасшедших июньских ливней, которые мгновенно превращают небо, землю и деревья в одну кипящую и пенящуюся субстанцию. Зонта у меня с собой, конечно, не было. Я на секунду остановилась, оглядываясь в поисках убежища и не предполагая, что меня подстерегает очередная неприятная неожиданность. Внезапно, как из-под земли, возникли люди с камерами и микрофонами, всего человек десять или пятнадцать, и всем скопом налетели на меня.[8]
— Вера Белоусова, «По субботам не стреляю», 2000
И тут появилась Нина. Практически одновременно хлынул дождь, сразу настоящий летний ливень, как будто наверху одним размашистым движением отодвинули гигантскую заслонку. Нина бежала теперь не потому, что боялась опоздать, а потому, что у неё зонтика не было, а надо было спасать бесценную подписанную рукопись от дождя. Он кинулся навстречу, поймал, обхватил, она была такая маленькая и лёгкая, оторвал от земли и стал кружить под дождём. А Нина стучала кулачками ему в грудь и говорила сквозь смех:
— Арк, ты с ума сошёл, отпусти, люди смотрят!
Но люди просто разбегались, прячась от дождя, а смотрели на них только эти двое с одинаковыми зонтами. И тогда Аркадий поставил Нину на асфальт, выхватил у неё папку с рукописью, мигом обернул главную ценность снятой с себя лёгкой курточкой, и они побежали рядом, не разбирая дороги, по лужам, смеясь и подпрыгивая.[9]
— Ант Скаландис, «Главы из книги» («Июньский дождь»), 2008
Над синевой зубча́тых чащ,
Над буро-глинистыми лбами
Июньских ливней тёмный плащ
Клубится дымными столбами.
Весёлым дождевым вином,
Водами, пьяными, как сусло,
И пенно-илистым руном
Вскипают жаждущие русла.
Под быстрым градом тонких льдин
Стучат на крышах черепицы,
И ветки сизые маслин
В испуге бьют крылом, как птицы.
Дождь, вихрь и град — сечёт, бьёт, льёт
И треплет космы винограда,
И рвётся под бичами вод
Кричащая Гамадриада…[4]
— Максимилиан Волошин, «Над синевой зубчатых чащ...» (из цикла «Киммерийская весна», из сборника «Selva Oscura»), 13 июня 1913
Июнь пересушивал губы,
жёг травы и стискивал грудь.
От белого облака скумпий
уже ни уснуть, ни вздохнуть. <...> Унизана каплями хвоя, потоки воды на стекле, и воздух уже не от зноя кипит — от дождя побелел.
Ему, громогласному, внемля,
замру и гляжу из окна,
как падает небо на землю,
и как ненасытна она.
