Все виды сирени отличаются красивыми и пахучими соцветиями, отчего их издавна разводят в садах. Сильнее прочих видов распространена сирень обыкновенная (лат.Syringa vulgaris) — роскошный рослый кустарник родом с Балкан, чрезвычайно выносливый, который отлично растёт на открытом воздухе как на юге, так и на севере Европы и украшает весной сады крупными соцветиями душистых цветов. Кроме основной формы с лиловыми цветами, в культуре возникли разновидности с белыми и розоватыми цветами. Они употребляются также для выгонки в оранжереях, так что почти всю зиму можно иметь свежие цветы сирени.[комм. 3] Кроме обыкновенной сирени, можно упомянуть ещё сирень персидскую и венгерскую, также широко распространённую в озеленении городов.
Сирень в научно-популярной литературе и публицистике[править]
Рододендрон (Rhododendron dauricum) ― весьма распространён в окрестностях озера Байкала и по Амуру, довольно редко попадается в Уссурийском крае, где растёт по горам. Сирень (Syringa amurensis) встречается, хотя и не особенно часто, по берегам и островам рек. Лещина (Corylus manshurica, С. heterophylla) во множестве растёт по всему краю. В особенности распространён первый вид, который образует густейшие, непроходимые заросли и в лиственных лесах.[1]
Утёнок взмахнул крыльями и полетел; теперь крылья его шумели и были куда крепче прежнего. Не успел он опомниться, как уже очутился в большом саду. Яблони стояли все в цвету; душистая сирень склоняла свои длинные зелёные ветви над извилистым каналом.
Да, уже май, в России зеленеют леса и заливаются соловьи, на юге давно уже цветут акация и сирень, а здесь, по дороге от Тюмени до Томска, земля бурая, леса голые, на озерах матовый лёд, на берегах и в оврагах лежит ещё снег…
— Какой неприятный запах! — сказала она. — Мне кажется душным этот запах, когда сирени отцветают.
— В вашем саду много сирени, — сказал он. — У них такой роскошный запах.
— Я больше люблю ландыши.
— Ландыши пахнут наивно. Сирень обаятельна, как вы.
— С кем же вы сравниваете ландыш?
— Я бы взял для примера Анну Алексеевну.
— Нет, нет, я не согласна. Какой же тогда аромат вы припишете Анюте Ермолиной?
— Это… это… я затрудняюсь даже. Да, впрочем, что ж я! Конечно, фиалка, анютины глазки!
Клавдия засмеялась.
Они сидели друг против друга, немного грустные, как это бывает при встрече после долгой, долгой разлуки, когда так много есть что вспомнить.
Он — с доброй улыбкой старого холостяка, который много кой чего видел в жизни и доволен, что попал, наконец, в тихую пристань.
Она — пожилая женщина, с серебром в волосах, с лицом, сохранившим ещё маленькие намёки на прежнюю красоту.
Он держал в руке веточку сирени и машинально искал «счастья» — цветка с пятью лепестками.
Она сидела с вечным, неизбежным в её возрасте, вязаньем в руках.
Когда женщина теряет способность любить, она приобретает способность вязать.
Природа не терпит пустоты.
Цвела сирень.
Её ароматом дышал воздух. Запах сирени широкой волной лился в открытое окно, будил какие-то воспоминания, неясные грёзы, тихую грусть.[2]
Ни души! Славно дышится! Прозрачен и мягок воздух! Снова я слышу ласку Весны, и согласно поют соловьи, и ритмично качаются лиловые ветки сирени! Век сидел бы здесь, в этом очаровательном уединении, век смотрел бы на это безмятежное небо, на эту нежную зелень акации, распускающуюся почку шиповника…
Но, к сожалению, когда-то Адам и Ева согрешили, и с тех пор пребывание в Эдеме стало роскошью, которая не всегда доступна людям труда. Волей-неволей приходится покинуть рай, насаждённый Траутфеттером, и вернуться в душный кабинет, чтоб работать и в поте лица добывать хлеб насущный.
И когда я уходил из сада, окидывая прощальным взглядом бесконечные букеты сирени, млеющей в лучах полдневного солнца, я увидел на скамейке двух молоденьких девушек, ещё в недлинных платьях. Они были свежи и юны как майские розы и смотрели на сиреневые цветочки, перебирая их в пальчиках, с улыбкой надежды… Они искали цветка о пяти лепестках, они искали счастья!
Как раз над ними пел соловей, и любовно качались ветки сирени.
Душно архимандриту, сна нет. Так, какие-то неясные обрывки мыслей, однообразные, смутные. <...>
Окна открыты. Сирень цветёт. В комнате пахнет лампадкою, но сирень всё заглушает. Вдобавок служка поставил на стол у самой кровати букетик ландышей. На монастырских островах ими покрыты целые десятины. Их серебрённые колокольчики ночью совсем одуряют…
Николай Евграфович никогда с таким аппетитом не обедал, как в этот день… После обеда, когда Вера принесла Алмазову в кабинет стакан чая, — муж и жена вдруг одновременно засмеялись и поглядели друг на друга.
— Ты — чему? — спросила Вера.
— А ты чему?
— Нет, ты говори первый, а я потом.
— Да так, глупости. Вспомнилась вся эта история с сиренью. А ты?
— Я тоже глупости и тоже — про сирень. Я хотела сказать, что сирень теперь будет навсегда моим любимым цветком…
По стриженой лужайке, удаляясь от куртины повядшей сирени и огибая подпертую рогульками яблоню, гуляет, раскрыв в яшмовом переплёте тетрадь, дворянин в голубом фраке. <...>
— Найти ли предмет достойный внимания, — говорит дворянин, — когда вокруг всё подвергнуто тлению; тление и смерть овладевают сердцем при виде минутных забав жизни: как эта сирень опустила белые кисти цветов, чтобы увянуть, так и я…[3]
Пахло влажными, умирающими цветами. Но они ещё жили. Порою чуть шевелилась та или другая веточка — размётывал свои лепестки новый созревший бутон. А когда кто-то хлопнул входной дверью, высокая кружевная сирень вся вздрогнула, как нервная женщина, и долго тихо дрожала и не могла успокоиться.
— Дайте мне четыре цветка, — сказала «Лада». — Нет, дайте шесть.
Она вспомнила, как он сказала ей: «Солнечная моя».
Через несколько дней после этого разговора он робко вошёл ко мне, поглядел в угол и осведомился:
— Скажите мне: как на вас действует сирень?
Я уже привык к таинственным извивам его свежей благоухающей мысли. Поэтому, не удивляясь, ответил:
— Я люблю сирень. Это растение из семейства многолетних действует на меня благотворно.
— Если бы не сирень — ничего бы этого не случилось, — опустив глаза вниз, пробормотал он. — Это «многолетнее» растение, как вы называете его — ужасно!
— А что?
— Мы сидели на скамейке в саду. Разговаривали. Я объяснял ей разницу между сталактитом и сталагмитом — да вдруг — поцеловал!!
— Алёша! Опомнитесь! Вы? Поцеловали? Кого?
— Её. Наташу.
И извиняясь, добавил:
— Очень сирень пахла. Голова кружилась. Не зная свойств этого многолетнего растения — не могу даже разобраться: виноват я или нет… Вот, я и хотел знать ваше мнение?..
— Когда свадьба? — лаконически осведомился я.
— Через месяц. Однако, как вы догадались?!.. Она меня… любит!..
— Да что вы говорите?! Какое совпадение?! А помните, я прошлый раз говорил вам, что ботаника все-таки выше вашей кристаллографии. О зоологии и физиологии я уже не говорю.
— Да… — задумчиво проговорил он, глядя в окно светлым, чистым взглядом. — Если бы не сирень — я бы так никогда и не узнал, что она меня любит.
— Аркадий Аверченко, «Белая ворона» (Из сборника «Рассказы циника»), 1925
За воротами деревья, густые в огне фонаря. За елями ― большое здание, дворец-дача-декорация. Кругом парк, в парке сирень; весной её ломают тихо, ломают и везут, и, не боясь тихого шума, в особенно светлой прелести ночи поют соловьи. В пруду тина и ряска. Ряска напоминает треснувшую эмаль, и на эмали видны призрачные заплывающие тропы лягушек. Всё это увидел весной, а приехал осенью. Комната была полна кленовыми листьями.[4]
Вот кем-то врезан крест замшённый В плите надгробной, и, как тень, Сквозь камень, Лазарь воскрешённый, Пробилась чахлая сирень.
Листы пожёлкли, обгорели…
То гнёт ли неба, камня ль гнёт, —
Но говорят, что и в апреле
Сирень могилы не цветёт.[7]
Мозг занемог: весна. О воду капли бьются.
У слабоумья есть застенчивый секрет:
оно влюбилось в чушь раскрашенного блюдца,
в юродивый узор, в уродицу сирень. Куст-увалень, холма одышливый вельможа, какой тебя вписал невежа садовод в глухую ночь мою и в тот, из Велегожа идущий, грубый свет над льдами окских вод?
Нет, дальше, нет, темней. Сирень не о сирени
со мною говорит. Бесхитростный фарфор
про детский цвет полей, про лакомство сурепки
навязывает мне насильно-кроткий вздор.
Деревце охорашивается. Осы возвращаются, беглецы. Воздух сияет во славу саженца,
желтым огнем и красным сигналит здравница.
Светят сирени розовые столбцы,
на каждом капустница не нарадуется.[13]
↑Своё родовое название сирень получила от имени одного из мифологических персонажей Древней Греции — наяды Сиринги. В русских диалектах для обозначения растения использовалось также слово «синель», обозначающее оттенок цвета.
↑Единого мнения о классификации рода сире́нь (лат.Syrínga) пока не существует. По данным различных источников, род включает от десятка до трёх десятков видов. Почти все они в естественных условиях произрастают в горных и нагорных районах различных регионов Евразии (Венгрия, Балканы, а также Китай).
↑Многие виды сирени издавна применяются в озеленении, однако наибольшей популярностью пользуются гибриды и сорта, полученные на их основе. Мировой сортимент этой культуры насчитывает более 2300 описанных сортов, при этом две трети из них получены с участием сирени обыкновенной. Сорта различаются по окраске, форме и размеру цветков, срокам цветения, высоте и внешнему виду кустов.
↑На это стихотворение Константина Романова был написан один из самых известных романсов Петра Чайковского (op.63) для голоса и фортепиано: «Растворил я окно, — стало грустно невмочь...»
