У этого термина существуют и другие значения, см. Сурок (значения).
Суро́к, под которым чаще имеется в виду самый распространённый в Европе сурок альпийский (латин.Marmota marmota), немного реже — евразийский байбак, сурок обыкновенный или степной (лат.Marmota bobak). Все виды сурков — грызуны из семейства беличьих. Сурок альпийский распространён в высокогорных районах Центральной и Южной Европы, прежде всего в Альпах, более восточный байбак — обитатель целинных степей Евразии. В Европе сурок — третий по величине грызун после бобра и дикобраза. Альпийские сурки достигают половой зрелости к третьему году жизни и только затем покидают свою семью. Этим обусловлен социальный образ жизни сурков в колониях, насчитывающих до двух десятков особей.
Альпийский сурок — типичный представитель фауны ледникового периода, который в эпоху плейстоцена обитал на европейской низменности. Сегодня он является реликтом того времени, и его ареал ограничен высокогорными районами, так как только здесь остались подходящие для него условия обитания. Зимняя спячка продолжительностью от 6 до 7 месяцев позволяет сурку обходиться без пищи в течение длительного времени и существовать исключительно за счёт собственных запасов жира.
...сурки любят целыми семьями посещать своих соседей и принимать гостей: соберутся кучкой, посидят на задних лапках, посвищут и разойдутся. Бывало, станешь приближаться к такой приятельской беседе, и вдруг хозяева попрячутся в норы, а гости побегут неуклюже и смешно к своим сурчинам.[3]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
— Я тебе говорю, что я сплю везде и всегда, как сурок.
В отрогах водятся волки, изредка и барсуки, а по скатам гор водились прежде в великом множестве сурки. Я еще помню, что около самых деревень, куда, бывало, ни взглянешь, везде по сурчинам сидят они на задних лапках, как медвежата, и громким свистом перекликаются между собою. По мере населения края сурки отступали от новых пришельцев в места более уединенные и, наконец, в некоторых уездах почти перевелись. Бесчисленные сурчины, но уже пустые, свидетельствуют о множестве прежних жильцов.[12] В покинутых норах нередко поселяются лисы и выводят детей, а зайцы русаки прячутся в них от всякой невзгоды.[3]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
Крепкая кожа и отлично мягкое сало сурков, которые бывают до невероятности жирны к осени, весьма пригодны для домашнего обихода. Бить из ружей их трудно, потому что сурки сидят над самою норою и, будучи даже смертельно ранены, падают прямо в нору и успевают залезать в нее так глубоко, что их не достанешь, а разрывать нору много хлопот. Туземцы ловят сурков петлями, которые настораживают над лазом из главной норы, и капканами, которые ставят на торных тропах, проложенных от одной сурчины к другим; сурки любят целыми семьями посещать своих соседей и принимать гостей: соберутся кучкой, посидят на задних лапках, посвищут и разойдутся. Бывало, станешь приближаться к такой приятельской беседе, и вдруг хозяева попрячутся в норы, а гости побегут неуклюже и смешно к своим сурчинам. ― Сурки рано осенью уходят в норы, затыкают их изнутри сухою травою и засыпают до весны, до пробуждения от зимнего сна всей природы.[3]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
Настоящая каторга, «её головка»: «Иваны», «храпы», «игроки» и «жиганы», — хохочет над «шпанкой».
— Да нешто он понимал даже, что делал! Так — несуразный народ.
И совершенно искренно не считает «шпанку» за людей:
— Какой это человек? Так — сурок какой-то. Свернётся и дрыхнет!
У этих, вечно полуголодных людей, с вида напоминающих «босяков», есть два занятия: работать и спать. Слабосильный, плохо накормленный, плохо одетый, обутый, он наработается, прийдет и «как сурок» заляжет спать. Так и проходит его жизнь.[5]
Спросите у сурков, хорошо ли отказывать другим суркам своей колонии в доступе к своему подземному магазину запасов? И они опять дадут ответ, что очень худо, так как будут всячески надоедать скупому товарищу. Наконец, спросите первобытного человека, чукчу например, хорошо ли зайти в пустой чум другого чукчи и там взять себе пищи? И вам ответят, что если чукча мог сам добыть себе пищи, он поступил очень худо, беря ее у другого.[6]
Второй был сурок, пойманный дядей Ваней на покосе, и третий ― удод, захваченный мною в гнезде на острове. Поместил я их под навесом кладовых, в отдушинах наружной, для просушки кладовых, печи. Ястреба сделать ручным мне не удалось, хотя он и ел с моих рук и уже не клевал мои пальцы, когда я убирал его клетку. Сурок прогуливался по лежанке печи, по постели Михалыча и снова забирался в клетку. Погубило его или праздное любопытство, или желание совершить побег. Змейка относилась к моему сурку с особым вниманием. Когда сурок выходил из клетки, Змейка хоть и старалась не глядеть в его сторону, но ее ноздри шевелились, вдыхая запах зверька, и слышалось нервное, нежное скуление сдерживаемого интереса к моему питомцу. С собакой была условлена неприкосновенность сурка на лежанке, и последний обычно не нарушал этого договора; на этот печальный раз зверек соскочил с печи, полочкой пробежал до наружи, сел на задние лапы и завозил носом, втягивая садовый воздух. После этого он прыгнул вниз и направился по ступеням на мостовую двора. Я бросился за сурком. Этого только и ждала Змейка, чтоб помочь мне: в два прыжка настигла она беглеца, и в ее челюстях хрустнули сурочьи кости… Что касается ястреба ― он улетел во время чистки клетки.[13]
Надо заметить, в Америке много праздников, связанных с временами года, с яркими проявлениями природы. Есть, например, День сурка, совпадающий по сезону с нашей масленицей. И подобно тому как у нас деревенские жители на сретенье («зима с весной встретились») наблюдают, «напьётся ли курочка у порога», и судят по этому, ранней ли будет весна, деревенские жители в США такие прогнозы строят, наблюдая выходящих из нор сурков.[14]
Некоторые американские политики напоминают мне пенсильванских сурков, которые боятся собственной тени в солнечный день, ― смеется Гэллап. ― Дело в том, что в Америке существует давняя народная примета: если второго февраля пенсильванский сурок высунется из норы, испугается своей тени и юркнет обратно ― быть стуже и ветрам еще шесть недель. Но ведь весна все равно наступит, как бы ни вели себя сурки. То, что уже достигнуто в отношениях между Советским Союзом и Соединенными Штатами, одобряют большинство американцев. Это подтверждают наши опросы.[11]
К чаю больших Долли вышла из своей комнаты. Степан Аркадьич не выходил. Он, должно быть, вышел из комнаты жены задним ходом.
— Я боюсь, что тебе холодно будет наверху, — заметила Долли, обращаясь к Анне, — мне хочется перевести тебя вниз, и мы ближе будем.
— Ах, уж, пожалуйста, обо мне не заботьтесь, — отвечала Анна, вглядываясь в лицо Долли и стараясь понять, было или не было примирения.
— Тебе светло будет здесь, — отвечала невестка.
— Я тебе говорю, что я сплю везде и всегда, как сурок.
— Об чем это? — сказал Степан Аркадьич, выходя из кабинета и обращаясь к жене.
По тону его и Кити и Анна сейчас поняли, что примирение состоялось.
― К чему ж ты учился? ― нередко задавала она вопрос. ― Разве ты хочешь из меня кухарку сделать? Я этого не хочу!
Я закрывал ей уста поцелуями, но Зоя, видимо, начинала скучать. Вечно вдвоем с таким сурком, как я, действительно было скучно такой женщине, как Зоя. Она решила сама помочь мне и отправилась, скрыв от меня, к одному из бывших своих покровителей, весьма влиятельному дельцу. Устроилось дело как будто без ее помощи: я получил прямо предложение и приглашался к известному барину.[4]
Дней пять уже просидел он в добровольном заключении, ежедневно выходя на прогулку во внутренний двор, но Гиршфельд не появлялся. Николаю Николаевичу это стало надоедать.
― Вот жидовская образина, трус израильский, сурком сидит у себя в берлоге… ― посылал он ругательства по адресу Николая Леопольдовича. Наконец однажды Арефьев, выйдя на прогулку, заметил вдали еле движущуюся фигуру Гиршфельда, которого даже, подойдя поближе, едва узнал. До того он похудел, осунулся и даже сгорбился. В бороде и усах появилась седина.[15]
Зимой, когда не нужно было выгонять стадо в горы, Лу с Мирой охотились на сурков.
Сурки живут в горах довольно высоко, где уже не селится человек. Теперь охота на этих животных запрещена в Швейцарии, но тогда этого запрещения ещё не было, и Лу в сопровождении Миры, а иногда и нас с Гретой, отправлялся в горы.
Сурки — очень заботливые хозяева, и каждый из них имеет всегда несколько норок: летнюю — небольшую, для одного зверька, с маленьким отверстием, и, кроме того, норку на случай, куда он убегает, прячась от беды. На зиму же они копают большую семейную нору. Я сама видела много таких норок; когда раскопаешь её, то видно, что она узким коридором разделена на две комнаты: в одной лежит много сена и разного сора, а другая, где спит всё семейство, устлана шерстью сурков. В начале зимы сурки пробираются в эти свои семейные норы, ложатся там и засыпают до весны. Альпийские сурки спят целых девять месяцев.
Мира раскапывала такие норы, и Лу брал себе маленького сурка, а потом опять всё закапывал и затыкал снегом; сама же Мира никогда не трогала зверьков.
В тёплой комнате сурок скоро просыпался, хотя и ненадолго; его кормили, и он снова впадал в сон. Сон сурка зимой совсем не простой, обыкновенный сон, а скорее похож на смерть: сурок делается холодный и неподвижный.
Лу отлично умел выучивать молоденьких сурков разным фокусам: ходить с палкой, плясать под звуки горного рожка и т. п. Но когда сурок становился стар, он делался тяжёл и ленив и ни за что не хотел выделывать свои штуки; тогда Лу относил старого сурка в горы и брал вместо него другого.
Как-то в летний полдень, чуть ниже границы распространения леса, где небесного оттенка соцветия (я бы их назвал шпорником) толпились вдоль журчащего горного потока, мы наконец нашли, Лолита и я, уединённое романтическое место, приблизительно в ста футах над перевалом, где мы оставили автомобиль. Склон казался неисхоженным. Последняя запыхавшаяся сосна остановилась для заслуженной передышки на скале, до которой долезла. Сурок свистнул, увидя нас, и исчез.[16]
— Отец раз хотел мне уши надрать. Мы с ним стояли весной на крыльце, вдруг слышу — сурки свистят. Отец посмотрел искоса: ты что же, сурка за версту слышишь? Конечно. Врешь, негодяй! Не можешь ты слышать. И суркам рано еще свистеть. Нет, говорю, свистят. Он крикнул, чтоб подали коня. Вскочил в седло. Если наврал, уши оборву. И ускакал. Вернулся тихий, смущенный. Прости, сын, вышли сурки из нор, играют, свистят.[10]
На другом краю могилы сидел пьяный сурок в шапке-ушанке, на которой сверкала начищенная кокарда с буквой «альфа». Оправдываясь, сурок что-то лопотал в мобильный и моргал красными глазами.
Однажды на лужок, лишь только солнце село,
Проказники сурки
Сошлись играть в езду, в гулючки, в уголки
И в жмурки! ― Да, и в жмурки! Это дело
Так верно, как я здесь, и вот как: осокой
Тому, кому ловить, завязывались глазки,
Концы ж повязки
Под морду в узелок; а там ― бреди слепой!
Слепой бредет! другие же беситься,
Кувыркаться, скакать кругом;
Тот под нос шиш ему, тот в зад его пинком;
Тот на ухо свистит, а тот пред ним вертится,
Коверкаясь как бес![1]
Вьющийся столб комаров стал провожать меня; где-то
Свистнул, — должно быть, сурок, и, как струна басовая,
В сумерках вечера жук мимо ушей прогудел.
Дорого б дал я, чтоб здесь мне навсегда надышаться
Силой земли, тишиной и обаяньем простора...[18]
...Там жили черви, и кроты там жили...
Был там и я, со мною ― мой сурок.
Мы все там будем, дайте срок...
Там холодно и сыро, как в могиле.
Там жить нельзя ― но эта груша,
Толстеет и растёт: и в дождь, и суше.[7]
— Михаил Савояров, «Тамбур» (из сборника «Не в растения»), 1921
↑Сурчинами называются бугорки, насыпанные сурками при рытье своих нор, которые бывают очень глубоки, всегда имеют два входа и проводятся под землею на довольно большое расстояние. Главный, или передний, вход, широкий и утолоченный от беспрестанного влезанья и вылезанья, называется норою, а задний, малоприметный, употребляемый только в крайности, называется поднорком. Эти бугорки, а иногда порядочные бугры, если семейство сурков велико, составляются первоначально из чернозёма, а потом, по мере углубления норы, заметываются выгребаемою лапами сурков глиною и даже галькой и потому краснеются издали, покуда плотно не обрастут чилизником и бобовником. (примечание от автора)
↑Петров-Водкин К.С., «Хлыновск. Пространство Эвклида. Самаркандия». — М: «Искусство», 1970 г.
↑«Сурок» (Marmotte) — пожалуй, самая знаменитая Lied (песня) Бетховена (op.52 № 7), написанная около 1790 года на стихи Гёте (из пьесы «Ярмарка в Плундерсвейлере», 1773 год). Герой песни – мальчик-савояр, бродящий по Германии с дрессированным сурком. Каждый раз, когда голод в альпийских долинах становился невыносимым, савойские бедняки отправляли своих детей с дрессированными сурками, бродить по улицам городов сытой Франции или Германии. На ярмарках, в гостиницах и на известных торговых улицах мальчики-савояры показывали различные фокусы со своими четвероногими питомцами, временами сопровождая свои выступления пением под шарманку.
↑Я. П. Полонский. Полное собрание стихотворений. — СПб.: Издание А. Ф. Маркса, 1896. — Т. 3. — С. 41.
