Ещё больше бед прибавила грубая фальсификация пищи. Хотя перед глазами человечества уже был печальный опыт с маниокой, бататом и кукурузой ― крахмалистой пищей древнейших обществ тропических областей, но даже в эпоху ЭРМ ему не вняли. Не хотели понять, что это изобилие пищи ― кажущееся; на самом деле она неполноценна. Затем наступало постепенное истощение от нехватки белков, а на стадии дикости развивался каннибализм. Плохое питание увеличивало число немощных, вялых людей ― тяжкое бремя для общества.[1]
Находясь на обеде, помни: ты угощаешь двух гостей — тело и душу. То, что ты даёшь телу, ты вскоре потеряешь, но что дашь душе — останется твоим навсегда.
Нужна ли даже и пища? Не могут ли быть существа, не принимающие пищу, т. е. поглощающие газы, воду, растения, мясо и соли? Правда, растения могут питаться одними минеральными веществами. Но все же эти вещества можем принимать за пищу организмов. Также и атмосфера принимает участие в этом питании, давая то углекислый газ, то кислород, то азот (больше при посредстве бактерий). Есть и животные, подобные растениям. Они также могут питаться неорганическими веществами. Это животно-растения (зоофиты). Они содержат в своем теле зеленые крупинки (хлорофилл), при посредстве которых и участии солнечного света разлагают углекислый газ воздуха на углерод и кислород. Кислород выделяется в воздух, а углерод с другими неорганическими веществами образует сахар, крахмал, клетчатку (углеводы), азотистые и другие органические ткани, составляющие тело существа.[2]
Разворачивается гамма еды, поднимаясь до верхних и тонких нот. Это восходит созвездиезакусок. Жёлтой планетой стоит над горизонтомсыр: чтобы он был вкуснее, его сделали круглым и назвали голландским. Его окружает многоточие редисок, нежинские огурцы и помидоры. Всё это вкусно и прекрасно, но не на них сверкают вилки и неистовствуют ножи! Он, величественно отдыхающий среди мочёных яблок и маринованных слив, производит впечатление взрыва: при взгляде на его подрумяненную до цвета красного дерева кожу звенит в ушах. Это жареный гусь.[3]
Русскаяпетербургскаякухня, сформированная иностранными поварами, приятна, сытна, хотя для непривыкшего к ней желудка может быть так же вредна, как и все другие; в ней, однако же, заметно более простоты и вкуса, происходящего от благоразумного употребления свежих припасов и приправ, нежели запутанности, чрезвычайных смесей и чрезмерного количества пряных и раздражающих веществ. Русская кухня сохранила национальные и усвоила славные блюда всех земель. Не говоря уже о чрезвычайных гастрономических собраниях, вы за самым обыкновенным обедом всегда можете заметить ее космополитизм: русская сырая ботвинья, потаж, кулебяка, гречневая каша, французскиесоусы, страсбургские пироги, пудинг, капуста, трюфели, пилав, ростбиф, кисель, мороженое нередко встречаются за нашими обедами, где квас стоит рядом с дорогими и душистыми винами бургонскими, рейнскими или шампанскими, которых выпивается здесь не менее, как в месте их рождения. Овощи произращаются и потребляются почти круглый год; в самое трудное для произрастания их время на столах богатых людей они являются как редкость: тогда десяток огурцов, блюдо спаржи или тарелкаредису, так же как в другое время тарелка клубники или вишен, стоят дороже всей остальной части обеда. Перед столом везде подают рюмку водки или ликёру и для закуски икру, солёную и копчёную рыбу, сыры всех возможных стран и т. п. Десерт во всё продолжение обеда стоит на столе; он состоит из сухих конфектов, варений и фруктов, которые произращаются в здешних оранжереях, в множестве присылаются из Москвы и её окружностей или вместе со всевозможными лакомствами привозятся из всех стран на кораблях в таком количестве, что в настоящее их время они продаются почти за бесценок. В девять часов или несколько позже пьют чай; ужин есть почти общая привычка.[4]
Составляю менюудачного дня. Например: завтрак ― зелёная (это из ботвы) каша с хлебом, поджаренным на олифе, и чай с подсушенным хлебом; обед ― два овсяныхсупа и каша пшённая. Потом дома ― две чашки соевогомолока с конфетой (её можно принести из столовой); ужин ― лепёшка из зелени с хлебным мякишем (обедаю зато без хлеба). Или, например, завтрак: натёртый рыночный турнепс с постным маслом; ужин ― запеканка из соевой колбасы... Иногда наступало просветление. Тогда хотелось наесться до тошноты, до отвращения к пище, до рвоты, ― чтобы только покончить с этим стыдом, только бы освободить свою голову. Но дистрофическим мозгом овладевал страх ― что же будет, если этого не будет?[5]
И можно поставить вопрос, не явится ли искусственное изготовление пищи человека утопией, раз должно приниматься во внимание происходящее при этом изменение некоторых химических элементов. Возможно, что некоторые химические элементы входит в пищу человека через растительные или животные вещества, которыми он питается, или в виде чистых изотопов, или в виде измененной по сравнению с обычным химическим элементом иной изотопической смеси. Если только процесс изменения изотопических смесей совершается в природе исключительно в живом веществе, то в таком случае человек не может избавиться от растительной и животной пищи, если, конечно, человек не сумеет сам извлекать из косной материи нужные ему для жизни химические элементы ― иные, чем в окружающей среде, их изотопические смеси, ― или получать чистые изотопы.[6]
Потом вдруг начали на стол жаркия ставить:
Представлен был журавль расщипанной в куски,
На коего пошла тьма соли и муки,
И печень кормнаго нам гуся предложили,
И зайца передки оторванные были,
Как лучшая еда, нежь зад, принесены,
И чайки, коих хлубь и зоб подожжены,
И дики голуби без гузок тут лежали,
Которы евствы мы б за лучшия признали,
Когда б хозяин нам причин не изъяснял,
Для коих отнял зад, и гуски оторвал,
Которому мы тем несносней досадили,
Что ничего из евств похвальных не вкусили.[7]
— Иван Барков, «Каков Назидиен за ужином казался...», 1763
В Гаштейне общий стол невыносимо худ,
А немец им вполне доволен! Много блюд,
И очень дёшево! Он вкуса в них не ищет,
И только будь ему недорога еда:
Он всякой дрянью сыт ― и как он рад, когда
С неё же он ещё и дрищет![8]
Никто не знал ни скорби, ни стыда, Инстинкт царил отчаянно и круто.
И только крик: еда, еда, еда
Объединял на тощие минуты.
И шум и говор висли над столом, Глаза блестели жадностью несытой,
Когда юнец, сойдясь со стариком,
Вгрызались разом в жёсткое копыто.
В столовой солнце ― древний пращур...
Матвей Степаныч ест, как кит,
А я, как допотопный ящур!
Еда ― не майскийгоризонт
И не лобзание русалки,
Но без еды и сам Бальмонт
В неделю станет тоньше палки... Господь дал зубы нам и пасть
(Но, к сожаленью, мало пищи), ―
За целый тощий месяц всласть
Наелись мы по голенище!..
Ведро парного молока!
Горшок смоленской жирной каши,
Бедро солёного быка
И две лоханки простокваши!!!
Набив фундамент, адвокат
Идёт, икая, на крылечко.
Я сзади, выпучив фасад,
Как растопыренная печка.
<...>
Племянник, пасть уставив вдаль,
Орёт нам издали: «О-бе-дать!»
Опять едим! О, суп с лапшой,
Весь в жирных глазках, жёлтый, пылкий...
На стул трёхногий сев пашой,
Степаныч ест, как молотилка...
«Что слышно в городе?» ― «Угу».
Напрасно тётушка спросила:
Кто примостился к пирогу,
Тот лаконичен, как могила...
<...>
Хлопочет тётушка опять
И начиняет нас, как уток.
Вдвоём пудов, пожалуй, с пять
Съедим мы здесь в теченье суток!
«Матвей, дай гостю бурачков»...
Трещат все швы! Жую, как пьяный, ―
А сон знай мажет вдоль зрачков
Тягучим клейстером нирваны.[10]
Щи да каша ―
Пища наша.
Щи?
А поди-ка поищи
Щи с капустой красной.
Не ищи напрасно
Щей в столице мира... Янтарями жира ―
Жёлтые кружочки.
Ну, берите ложки![12]