Бо́жий одува́нчик — устойчивое сочетание, иронический фразеологизм, идиоматическое выражение, предназначенное для краткой характеристики старого, дряхлого, беззлобного и беззащитного человека. В прямом смысле — только дунь, сразу обсыплется (в точном подобии другому фразеологизму: песок сыплется).
Выражение «божий одуванчик» представляет собой устойчивую речевую конструкцию, метафору формульного типа, употребление которой отличается высочайшей степенью стереотипности. Как правило, употребляется в точном виде, и даже простая перестановка слов («одуванчик божий») или падежное склонение встречается очень редко, как особая речевая краска.
Божий одуванчик в афоризмах и кратких высказываниях
...рядом с ним сидела хлипкая старушка того вида, который называют «божьим одуванчиком», непрерывно зевала и каждый раз крестила рот, опасаясь, как бы бес-искуситель не проник в это отверстие и не погубил ее душу...[1]
Новая энергия возникает и в Чичикове, который весь начеку, так как боится, что Ноздрёв спутает ему все планы. Затем они в ночи, в степи, у поломанной телеги. Коробочка, с виду божий одуванчик, от страха, что ее окружают бандиты, защищается шумно и беспомощно. В этом спектакле характер каждого из помещиков приходится выражать лишь одним каким-то значком. Надо найти этот один-единственный значок, который выделял бы человека и в то же время не мешал бы общему действию.[14]
― Да что вы, ваше величество!.. Еще Бакунина вспомните! Плеханов ― божий одуванчик по сравнению с этим человеком, по нему дом престарелых плачет! Ему бы конституцию да дачу под Москвой и он стразу станет монархистом. А этот метит империю нашу многострадальную сокрушить, на династию замахивается ― подвиг Гришки Отрепьева повторить![8]
— Сергей Осипов, «Страсти по Фоме. Книга первая. Изгой», 1998 г.
Добродушие его покрылось ржавчиной обиды, хотя, кроме своего слабого здоровья, винить ему было некого. Славные прежде арабы были переименованы в «черных обезьян»; толстые женщины на пляже получили желчный ярлык: «Genetischer Sondermull»; конная полиция превратилась в «ослов на лошадях», океан стал противным, ветер ― холодным, а еда ― невкусной.
― Это пройдёт, ― успокаивал я его и советовал мазать простоквашей голову, чтобы не обгорала лысина. Но превращения божьего одуванчика в репей было не остановить. Швагер то и дело читал нудные монологи на тему «Мы, немцы, развитая нация! А это все ― примитивные народы!»[12]
— Михаил Гиголашвили, «Красный озноб Тингитаны: Записки о Марокко», 2006
― Ах, какой красавец! Он был именно божий одуванчик, не божий, конечно. Восторженный младенец-негодяй, получивший за свой порок награду. Он заметил, что в тесных и грязных домах живут некрасивые и кривоногие люди. Они пили водку и закусывали подснежниками.[3]
Жила она, общаясь с соседями помещиками, часто ходила на могилу своем мужа, очень любила свою ближайшую наперсницу-эмономку и много внимания отдавала старушкам из богадельни, которую, основала и содержала на свои деньги. Была она маленькая, некрасивая, вся в бородавках и весьма разговорчивая. Брат Владимир называл ее Божьим одуванчиком, и это прозвище очень к ней подходило. В первые годы после революции бабушку Юлю выселили из барского дома, и она вместе со своей экономкой перебрались в богадельню. Старушки, обитавшие там, считая ее своей барыней и благодетельницей, отвели ей отдельную комнату.[15]
Выявили некоего концертного администратора, который вписал в ведомость мою фамилию, расписался за меня, причем весьма непохоже, и получил деньги. В ОБХСС я заявил: «Уж где-где, но в Пензе я точно никогда не был». Устроили очную ставку с этим концертным деятелем. Смотрю ― старик, божий одуванчик. Пожалел я его и сказал: «Знаете, я забыл. Я разрешил ему за себя расписаться». Начали опять разбираться. Дотошные ребята из ОБХСС вскоре все поняли: что я чист, что меня подставили, что я из жалости сказал, будто разрешил старику расписаться… Но тогда на меня должны были бы завести дело за соучастие в изготовлении подложных финансовых документов. Пришлось брать свои слова обратно. В ОБХСС мне потом сказали: «Нам все понятно. Но вы-то хоть знаете, кого пожалели? Знаете, сколько у этого старика денег?..»[9]
― Ехал я в поезде. Был осмотр. Вывели троих. Санврач остался, рассказал нам об одуванчиках божьих. Оказывается, наконец-то идет настоящая борьба со вшами.
― Надо выкорчевать это зло, покончить, ― прервал человек лет 48 в синем пальто. ― Помню на фронте мы совсем от бекасов ума решились. Вешать их стали. Выдерешь волос и повесишь на нем вшу. Да ведь все не перевешаешь. Надо организованно с ними бороться.[16]
Устименко кивнул. И, набравшись храбрости, вдруг попросил Вересову достать ему два флакона духов «Ландыш».
― Значит, сразу два романа? ― улыбаясь глазами, спросила Вера.
― Да. Ашхен и Зинаида Михайловна...
― А знаете, вы просто трогательный человек, ― прижавшись на мгновение плечом к Володиному локтю, сказала Вера. ― Никогда бы не подумала, что вы способны помнить про ваших божьих одуванчиков…[17]
А лейтенант Вася Кологойда молчал потому, что рядом с ним сидела хлипкая старушка того вида, который называют «божьим одуванчиком», непрерывно зевала и каждый раз крестила рот, опасаясь, как бы бес-искуситель не проник в это отверстие и не погубил ее душу. Разговаривать с богомолкой не хотелось, да и вообще единственный человек, с которым Васе хотелось бы разговаривать сегодня, была Ксаночка, кассирша городского кинотеатра.[1]
Ну что ― совсем девчонка, ни хитрости у ней, ничего. Насквозь светится, как божий одуванчик. Однажды в субботу нас не уволили, уволили в воскресенье утром ― всю ночь она меня на причале ждала, от росы вымокла. Сторожа ее гоняли, она в каком-то пакгаузе пряталась. Это ценить надо, Сеня! Я уже о ней пo-серьезному: демобилизуюсь и увезу, а почему нет![13]
«А внучат я себе на шею посадить не даю. Припрет нужда: заболеет кто или на курорт съездить надо ― придут, попросят, помогу, выручу, а в няньки к ним идти на старости лет ― что-то не поманивает». И дети на нее не обижаются. У Славки два малыша, ему с женой очень туго приходится, но он говорит: «Они свое дело сделали, пусть божьи одуванчики хоть напоследок по-человечески поживут». Или бабка Хворостинина. Ей за семьдесят. Ходячее отрицание тезиса, что «в здоровом теле здоровый дух». От тела почти ничего не осталось ― косточки и кожа.[4]
Дымилась и Настасьина изба, в нее сразу же, как только приехал к Дарье внук, перебралась Катерина. Похоже, что она обрадовалась причине перейти туда, чтобы сподобить сухой угол и своему Петрухе, который по-прежнему слонялся по деревне без забот и без дела, как одуванчик божий: куда понесёт ― туда и покатится. Услышав, что Андрей едет на ГЭС, Петруха заявился к нему и долго выяснял условия: сколько там зарабатывают, как живут, какой имеют «навар» ― под «наваром» разумелась выгода.
― Мне чтоб фатера была, а не стайка, ― выкаблучивался, прицениваясь, он, как всегда, с придурью, с форсом.[6]
А поначалу тот просто показался ему лубочным старичком, Божьим одуванчиком ― в золотистом венчике вокруг бледно-розовой лысинки, в обнимку с Библией. Собственно, таким он и оставался достаточно долго, пока однажды не потянул с таинственным видом Нифонтова в левое крыло здания, в дальний угол за лестницей на второй этаж, и там обнаружилась серебристая металлическая бочка, кое-где заляпанная белой краской. «Вот», ― кивнул дед, а потом еще и похлопал бочку по звонкому боку, произведя некоторый шум. Ну и что? ― вопросительно уставился на него студент. А то, что они завтра с зятем подъедут на машине, раненько, до зорьки, а студент пусть отворит ворота, так, да? С директрисой, значит, дед договорился, все в порядке. Подъедут и заберут.[18]
А вот с Ядвигой Михайловной Лекановой меня ожидал небольшой сюрприз. Врачи-педиатры редко меняют свою профессию, и я как-то уже представлял себе этакую старушку ― божий одуванчик, согнувшуюся под невообразимым грузом специфического и, по сути, самого ценного в мире опыта, бодренько семенящую все по той же территории Сыктывкарской школы. Черта с два ― семенящую! Некоторое время она действительно педиатрствовала и именно в Сыктывкаре, но потом она переквалифицировалась в этнолога, и мало того ― она занималась последовательно: ксенологией, патоксенологией, сравнительной психологией и левелометрией, и во всех этих не так уж тесно связанных между собой науках она явно преуспела, если судить по количеству опубликованных ею работ и по ответственности постов, ею занимаемых.
Кое-как все это можно было бы простить, если бы поэт был какой-то божий одуванчик, далёкий от действительности. Изливаясь мощной энергией, стихи его были полны примет места и времени, примет всех краев России, где он побывал, и ― неслыханная наглость ― примет всех краев Европы, где он явно не бывал. Это уж они знали точно. Кроме того, там были всемирные названия сигарет, напитков, гостиниц, городов и даже бесчисленных островов Средиземноморья, словно он на яхте с другом-миллионером, лениво прихлебывая джин с тоником, пришвартовывался к ним, точнейшие названия предметов интимного женского туалета и так далее и тому подобное.[10]
Организация Вселенной
была неясной нашим предкам,
но нам ― сегодняшним, учёным, ―
ясна, как божий одуванчик.
Не на слонах стоит планета,
не на китах и черепахах,
она висит в пустом пространстве,
усердно бегая по кругу.[11]
.svg){kind=logo}
