Одува́нчик, под которым чаще всего имеется в виду Одува́нчик лека́рственный (называемый также одуванчик полево́й, апте́чный, или обыкнове́нный (лат.Taráxacum officinále) — самый известный и вездесущий вид рода Одуванчик семейства Астровые (лат.Asteraceae). Одуванчик обыкновенный — одно из самых распространённых растений, особенно в лесостепной зоне. Растёт повсеместно на лугах, полянах, около дорог, на выгонах и у жилья, часто проявляет себя как выносливый и трудновыводимый сорняк в полях, садах, огородах и парках. Все части растения содержат густой белый млечный сок, горький на вкус.
Распространению растения немало способствуют его летучие семена, каждое из которых снабжено белым парашютом. Именно за это приспособление одуванчик и получил своё название. Одуванчик — известное пищевое и лекарственное растение. На Британских островах с давних времён изготовляют очень популярное в Англии вино из цветков одуванчика. Это вино, в частности, дало название известнейшей повести Рея Брэдбери («Вино из одуванчиков»).
Одуванчик в научно-популярной литературе и публицистике[править]
В Средней России под названием а<рника> известно несколько растений, ложных арник, отчасти схожих с настоящей и употребляемых с теми же целями не без успеха; таковы Leontodon autumnale L. — желтушка, горькушка, некоторые виды Crepis — скерды, Hieracium — ястребинки и даже одуванчик (Taraxacum).
Если сравнивать с цветами, то маслёнок, как одуванчик. Может быть, других цветов: незабудок, лютиков, кашки, кошачьих лапок ― не меньше, чем одуванчиков, расцветает на земле, но всё-таки деревенские девочки свой первый в жизни венок сплетут не из купальниц и даже не из васильков, но из солнечных одуванчиков.
Как вы думаете, почему у малины не берут корневые черенки летом, когда растение плодоносит? Малина ― это не единственное растение, которое способно размножаться корневыми черенками. Другой яркий пример ― это одуванчик...[9]
— Владимир Чуб, «Что изучает наука ботаника?», 1998
Крестовник, сенецио (Senecio). Раньше к этому роду относили и близкородственный род клейния (Kleinia), но теперь он снова выделен как самостоятельный. Среди представителей этого обширнейшего рода, широко распространённого по земному шару (их насчитывают около полутора тысяч!), встречаются и деревья, и кустарники, и множество травянистых — однолетних, двулетних, многолетних — растений. <...> В нашей флоре средней полосы России насчитывается 15 видов, как правило, цветущих осенью, соцветия немного напоминают одуванчик.[10]:42
— Татьяна Клевенская, «Неприхотливые комнатные растения», 2001 г.
Странное дело, что прежде всего врезались в мою детскую память не отец мой, не мать, не дом, где мы тогда жили, а зелёный берег Невы и дедушка мой, граф Пётр Андреевич. Вероятно, потому, что весь мир мой тогда заключался в береге Невы и кусочке 13-й линии, где в сереньком домике в три окна жил мой возлюбленный дед. Господи! как мне весело было тогда гулять с няней по этому берегу, какая большая трава росла на нём, сколько жёлтого цикория, одуванчиков на ней цвело! Иду, бывало, и рву без конца. А няня ворчит: «Не рви, матушка, эту гадость, ручки почернеют, после не отмоем!»[11]
Стебельки мать-и-мачехи, этого раннего подснежника, а также молодые, нежные стебельки тмина я, по её совету, попробовал, но, наверное, и тогда, в детстве, они не понравились бы мне: очень уж приторно пахучи. Трубочки одуванчиков с ободранной кожицей всё-таки неприятно горьки, а молоденькие листья липы, наоборот, пресноваты.[12]
В мае мы уже ели лебеду и удивлялись, какая это вкусная трава. Лебеду испокон веку ела русская голодающая деревня, а наше положение было значительно хуже. Потому, видно, и лебеда нам нравилась. Люди выкапывали в скверах корни одуванчиков, сдирали дубовую кору, чтобы остановить кровь из десен (сколько погибло дубов в Ленинграде!), ели почки листьев, варили месиво из травы.[13]
Одуванчик в беллетристике и художественной прозе[править]
Трудно было найти лучший уголок для отдохновения. Весна, долго задерживаемая холодами, вдруг началась во всей красе своей, и жизнь заиграла повсюду. Уже голубели пролески, и по свежему изумруду первой зелени желтел одуванчик, лилово-розовый анемон наклонял нежную головку. Рои мошек и кучи насекомых показались на болотах: за ними вдогон бегал уж водяной паук; а за ним и всякая птица в сухие тростники собралась отовсюду.
Одиноко и солнце, кроме тех случаев, когда мы в тумане видим их как бы два, но ведь одно из них — ложное. И бог тоже одинок, а вот дьявол, тот отнюдь не одинок, он постоянно вращается в обществе, и имя ему легион. Я не более одинок, чем одиноко растущий коровяк, или луговой одуванчик, или листок гороха, или щавеля, или слепень, или шмель. Я не более одинок, чем мельничный ручей, или флюгер, или Полярная звезда, или южный ветер, или апрельский дождь, или январская капель, или первый паук в новом доме.
Травы росли, колыхались, тянулись к чему-то бессознательно и неуклонно. Вот скерда, — на сухом песке взошла, и всё тянется. Вот шелковисто-серый астрагал с лиловыми цветками лепится на песчаном обрыве. Вот ядовитый вех, томясь на болоте, раскинул свой белый зонтик. Из цветов любее всех стали Саше в эти дни одуванчики, хрупкие да чуткие, как и он. Уже когда созревали их круглые серенькие корзиночки, ему нравилось, лёжа в траве, развеивать их, не срывая, лёгким дыханием, и следить за их неторопливым полётом.
― Пусти… Пусти!.. Это я ему. И в руке у нее Павел увидел скомканные, жалкие цветы: голубенький колокольчик и одуванчики. Они были, как она их сорвала, с листьями и травой, и держала она их так крепко, что из одуванчика выступил белый, как молоко, сок.
― Сестра! ― сказал дядя Егор, ― успокойся. Павел оттолкнул его плечом и кротко сказал: ― Положи, мама. И живые цветы легли на грудь мертвеца. Когда мать и Павел ушли, фотограф придал цветам живописное положение, и дядя Егор похвалил его.[14]
Геннадий спрыгнул и отошел в сторону. Малинник, пылающий ягодами, стоял перед его глазами, сквозь серый забор, заросший со стороны переулка крапивой и одуванчиками, мерещились ему пышные, высокие лозы, рассаженные на одинаковом расстоянии друг от друга, и зубчатая листва, обрызганная красным дождем.[15]
В первый день пасхи он пошёл на кладбище христосоваться с Палагою и отцом. С тихой радостью увидел, что его посадки принялись: тонкие сучья берёз были густо унизаны почками, на концах лап сосны дрожали жёлтые свечи, сверкая на солнце золотыми каплями смолы. С дёрна могилы робко смотрели в небо бледно-лиловые подснежники, качались атласные звёзды первоцвета, и уже набухал жёлтый венец одуванчика.
― Я прошу у всех извинения. Я тоже хочу прочесть кое-что. Вчера я написала стихотворение в прозе «Одуванчик». Оно короткое, всего несколько строк…
― Вот это дело, просим! ― крикнул Коридолин.
― Пожалуйста, Анна Павловна, просим, душечка, читайте, дорогая, ― защебетали девицы хором.
― Арик, что такое жирофаг? ― спросила тетя Марго.
― Бродячий монах, ― сурово ответил Арик.
Анна Павловна ухватилась за стул и слегка качнулась. Галочка поддержала ее.
― Вам дурно, Анна Павловна?
― Оставь меня, добрая Галочка. У меня хватит силы снести до конца мой крест. «На осеннем солнце в саду, на фоне зелени и голубого неба рос одуванчик. Он был так красив своей последней предсмертной красотой. Он так любил и небо, и зелень и так жаждал солнца».
Анна Павловна судорожно взялась за горло. Галочка второпях подала ей стакан Ария Петровича.[16]
Когда дилижанс равнялся с калиткой, то в него летели скромные дары: крошечные букетики лютиков, вероники, иван-да-марьи, жёлтых одуванчиков, жёлтой акации, а иногда даже фиалок, набранных в соседнем ботаническом саду с опасностью быть пойманным и оставленным без третьего блюда.[17]
― А что такое Жёлтая страна? ― спросила Маша. Толстяк сел подле неё на скамейку.
― Жёлтая страна, ― сказал он, ― это страна, в которой растут подсолнечники, одуванчики и куриная слепота. Жители этой страны едят гороховый суп и все до одного больны жёлтой лихорадкой.
— Вениамин Каверин, «О Мите и Маше, о Весёлом трубочисте и Мастере золотые руки», 1939
Потом машина поехала среди зарослей моркови, клубники, желтого одуванчика. Потом опять начались заросли мака.
― Здесь, наверно, какие-нибудь макоеды живут, ― сказал Пестренький. <...>
― Совершенно верно, ― подтвердил Калачик. ― Черные круги, которые вы видите вон там направо, ― это недавно вспаханные поля. На них еще ничего не выросло. Там, где уже появились всходы, круги зеленые. Красные круги ― это маковые поля. Желтые круги ― это цветущие одуванчики.
― А белые? ― спросила Кнопочка.
― Белые ― тоже одуванчики, но уже созревшие, с пушинками.
― А для чего вы сеете одуванчики? Их, что ли, едят?
― Нет, не едят, конечно, но из корней одуванчика добывают резину, из стеблей ― различные пластические массы и волокнистые вещества для приготовления тканей, из семян ― масло.
― Скажите, ― спросил Пестренький Калачика, ― мне вот что немножечко непонятно: мне понятно, что цветные круги ― это поля, на которых растут… ну, скажем, мак или одуванчики, а вон там вдали вся земля словно в горошинах ― что это?
― То, что вам кажется небольшими горошинами, ― это такие же круглые поля, только они далеко от нас и поэтому кажутся маленькими.
— Николай Носов, «Незнайка в Солнечном городе», 1958
У мужиков тем временем свое: собирают валежины, хламье всякое, кромсают лопатами на куски натасканные половодьем осочные пласты, наваливают на подводу и отвозят прочь. После того стоит луг зелен до самой осени, лишь цветы переменяет: то зажелтеет одуваном, то сине пропрянет геранькой, а то закипит, разволнуется подмаренниками.[18]
Ранняя весна была ― начало мая. Воскресенье ― порт не работал и был тих и пустынен. Первая зелень трав вдоль проездов. Вспышки жёлтых одуванчиков и мать-и-мачехи. Какие-то голубые цветочки между шпал.[19]
Вокруг посёлка за речкой, в устье, разжульканном гусеницами, раскинулся, точнее сказать, присоседился к широкой поляне, заросшей курослепом, сурепкой и одуванчиками, чушанский аэродром с деревянным строением, нехитрым прибором да двумя рядками фонарей-столбиков.[20]
Те, кто по пути мне встречаются, говорят мне: «Благословенный, не ходи в манговую рощу». А я иду, мне говорят три девушки, одна такая лунная-лунная, а другая ― пасторальная вся, в венце из одуванчиков, конечно, а уж на третью я и не смотрю. Я разрываю все узы, постигаю все дхармы и не стремлюсь ни к одной из услад, я перешагиваю через третью, патетическую, даму ― и ухожу из зала Песнопений ― в манговую рощу. 80 тысяч гималайских слонов следуют за мною, они говорят мне о тщетности печали… <...> Идешь убогий, босой и с волосами. А без волос нельзя, с волосами думать легче… И когда идешь ― целуешь все одуванчики, что тебе попадаются на пути. А одуванчики целуют тебя в расстегнутую гимнастерку, такую выцветшую, видавшую виды, прошедшую с тобой от Эльбы до Техаса…[7]
— Венедикт Ерофеев, «Вальпургиева ночь, или Шаги командора», 1985
Лето уже прошло, но на косогоре под горячим сентябрьским солнцем неожиданно расцвели одуванчики. Доверчиво и нежно смотрит в лицо пушистый желтый цветок. Раньше друзья поедали его бездумно, а теперь выкапывают осторожно, с корнем. Как крепко держится одуванчик за землю, жалко его обижать. Но нужно ― для классного гербария, для школьной науки. И, разломив неожиданно полированный горб спины, взлетает с цветка на нежных и сильных крыльях божья коровка. Одноух и Дыркорыл долго смотрят ей вслед, машут цветком, вдыхают запах травы. Нет, лето еще не улетело, оно рядом.[21]
— Евгений Велтистов, «Классные и внеклассные приключения необыкновенных первоклассников», 1985
Все вокруг рассмеялись. А одуванчики так тряслись, что все поголовно растеряли свой пух и остались нагишом.[8]
Вы уж, верно, расцвели.
Ваши листья так росисты,
И цветки так золотисты!
Надломи вас хоть легко, ―
Так и брызнет молоко…
Вы всегда в рою веселом
Перелетных мотыльков,
Вы в расцвет ― под ореолом
Серебристых лепестков,
Хороши вы в день венчальный;
Но… подует ветерок,
И останется печальный,
Обнаженный стебелек…
Он цветка, конечно, спорей:
Можно выделать цикорий![22]
— Лев Мей, «Одуванчики» (посвящается всем барышням), 30 мая 1858
Много закрылось очей в год суровый! Взяли те очи в могилу с собой Облик попа с чашей крови Христовой, Облик последний из жизни земной…
Ярко оделись поля зеленями,
Вышел по пару богатый пырей;
Плачут, что слезы льют, ивы серьгами,
Цвет одуванчиков ― блеск янтарей!![1]
Обветрен стужею жестокой,
Еще лес млеет без листвы,
Но одуванчик златоокий
Уже мерцает из травы.
Он юн, и силы молодые
В нем бродят тайною игрой.
Питомец поля, он впервые,
Лобзаясь, встретился с весной.
И смотрит он в часы восхода,
Как ходят тучи в высоте,
Как пробуждается природа
В своей весенней наготе.[23]
Ветер ласковый при встрече Розу только поцелует, Одуванчики ж, как свечи, Поколеблет и задует.
Налетит, как ветер, горе,
Сердце юное ― чуть тронет,
А в отцветшем сердце вскоре
Всё убьет, всё похоронит…[23]
Одуванчик, целый мир,
Круглый как земля,
Ты зовешь меня на пир, Серебря поля. <...>
Поседеешь, отцветешь,
Разлетишься весь.
Но тоска и страхи ― ложь,
Счастье вечно здесь.
Поседеешь, но седой
Помни свой черед.
Будешь снова золотой, Утром, через год.[2]
Георгины тупые, с цветами застылыми,
Точно их создала не Природа живая,
А измыслил в безжизненный миг человек.
Одуванчиков стая седая.
Миллионы раздавленных красных цветов,
Клокотанье кроваво-окрашенных рек.
Одуванчик вздумал взять
Замуж маргаритку.
А червяк, чтоб не отстать,
Замуж взял улитку. И ликуют два цветка, Счастливы друг другом. И улитка червяка Назвала супругом.
Но мгновенно улетел
Одуванчик белый.
Маргаритке был удел
Стать вдовой несмелой.[2]
Миг за мигом в Небе вьются звездовидные снежинки,
С ветром падают на Землю, и лежат, как белый слой.
Но снежинки сон лелеют, то ― цветочные пушинки,
Нежный свежий одуванчик с влажною Весной.[2]
Мохнатые, шафранные
Звездинки из цветов…
Ну вот, моя желанная,
И садик твой готов. Отпрыгаются ноженьки, Весь высыплется смех, А ночь придет ― у боженьки Постельки есть для всех…
Заснешь ты, ангел-девочка,
В пуху, на локотке…
А желтых два обсевочка
Распластаны в песке.[26]
И около тела нагого
Холодная пела волна
Давно позабытое слово
Из мира далекого сна.
Она одуванчиком тела
Летит к одуванчику мира,
И сказка великая пела, ― Глаза человека ― секира.
И в сказку вечернего неба
Летели девичьи глаза,
И волосы темного хлеба
Волнуются, льются назад.[3]
Полиняли цветы. Улыбаясь беззубо,
На изнанке небес солнце светит иначе…
Мне сегодня в лесу стало ясно, как в лупу.
Что души́ отлетел одуванчик… И, притихнув, я долго лежала в траве. Облаков торопливых следила гримасы И как в них ― точно ловкий пастух на овец ― Шустрый ветер метал невидимое лассо.
Я ведь знаю, что сменят иные цветы
Мой веселый смешной одуванчик,
И опять через поле, холмы и сады
Жизни бегло покатится мячик…[4]
— Георгий Оболдуев, «Буйное вундеркиндство тополей...» (Живописное обозрение), 1927
Я стою в лесу, как в лавке,
Среди множества вещей.
Вижу смыслы в каждой травке,
В клюкве — скопище идей. На кустах сидят сомненья В виде чёрненьких жуков, Раскрываются растенья Наподобие подков.
И летят ко мне навстречу,
Раздуваясь от жары,
Одуванчики, как свечи,
Как воздушные шары.
