У этого термина существуют и другие значения, см. Дудка (значения).
Ду́дки(разг.), часто с воклицанием: (ну уж) ду́дки! или с уточнением ду́дки вам! (тебе, ему, им, кому-то конкретно или в общем) — неизменяемая часть речи, предикатив, устойчивая лексема, инвективный жаргонныйфразеологизм, означающий крайнюю форму несогласие с чем-либо (кем-либо) или категорический отказ совершать какое-либо действие.
Несмотря на свою явную генетическую связь с материнским предметом (дудка) с его фаллической формой, предикатив дудки почти утратил первоначальное значение, представляя собой очевидный эвфемизм, заменяющий более грубые (или обсценные) экспрессивные выражения подобного ряда: чёрта с два, фига, фигушки, а вот тебе шиш, фиг вам, хрен тебе, а также другие из того же ряда.
― Может быть, они трюфельной помадой голову себе мажут-с? ― усомнился Половинкин.
― Ну, это, брат, дудки! После этого каждый поросёнок будет тебе в глаза лгать, что он не поросенок, а только поросячьими духами прыскается![1]
― Смотри, Демьян, осьмой стакан холодной воды пью и не могу утолить огня, который жжет меня. Тебя возьмут завтра.
Демьян Александрович отвечал:
― Покорнейше вас благодарю за донос.
― Нет, ― возразил Булгарин, бросившись на колени и сложив пальцы накрест, ― клянусь тебе сединами моей матери, я не доносил на тебя.
― Так почему же вы это знаете?
― Узнал случайно, ― сказал Фаддей, ― но от кого, сказать не смею. Поверь мне, клянусь.
― Дудки! ― промолвил Искрицкий и пошел домой.[2]
― А скажите вот еще: что за народ здесь вообще? Меня ужасно это поражает: во-первых, все говорят о чем вам угодно, и все, видимо, не понимают того, что говорят!
― Мозги здесь у всех жидки, ишь на болотине-то этакой разве может вырасти настоящий человек?.. Так, какие-то все ягели и дудки!.. ― объяснил Замин.[3]
В других пунктах стола идут разговоры более отрывочные.
― Да с этого дела, ― выкрикивает кто-то, ― не то что тридцать, сто тысяч взять мало! Это уж глупо! Это просто-напросто значит дело портить!
― Ну, брат, сто тысяч ― дудки! Кабы нашего брата поменьше было ― это так! Я понимаю, что тогда можно было бы и сто тысяч заполучить![4]
― Ступай, пожалуйста, убирайся от меня.
― Ну полно, оставь; это что-то порядочное.
― Тем лучше; мне и хочется чего-нибудь comme il faut. Ступай, ступай, mon cher.
― Дудки, любезный! ― сказал первый, удаляясь.
Оставшийся молодой человек, очень приятной наружности, но с плутовскими глазами, подсел к Саломее.
― Как приятно уединение, ― сказал он, вздохнув, ― ах, как приятно![5]
— Александр Вельтман, «Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея», 1848
А дети? не говоря уже про двойни; да куда же мне с ними? Нет, дудки; торопиться не для чего. Прежде чем Тихон Парфеньевич не объяснится сам лично, пожалуй, Елизавета Парфеньевна, то есть объяснится со мною как следует, ездить буду, пожалуй, и в рощу пойду, лясы всякие точить стану, а жениться… шалишь ― не проведут». С таким-то положительным и непоколебимым намерением сел за ужин рядом с Пелагеею Власьевною Петр Авдеевич, выпил большую рюмку настойки на центифолии, улегся, поужинав, на две перины, положенные, в свою очередь, на березовом диване гостиной, и пресладко и прекрепко проспал до утра.[6]
― Мало, что ли, таких, как вы? Эка честь над вами атаманствовать! Да захочу, пойду на Волгу, не таких наберу!
― Нет, брат, дудки. От себя не пустим; еще, пожалуй, продашь, как Коршуна продал!
― Не пустим, не пустим; оставайся с нами; слушайся нового атамана!
Дикие крики заглушили голос Перстня. Разбойник огромного роста подошел к Серебряному с чаркой в руке.
― Батька! ― сказал он, ударив его широкой лапой по плечу, ― пробазарил ты свою голову, стал нашим братом; так выпьем вместе да поцелуемся![7]
― Я знаю тоже одну вещь, ваше сиятельство, и знаю твердо! ― ответил Рубашкин. ― Дорого вы впоследствии дадите, чтоб ничего этого не было вами сделано и сказано; но будет уже поздно!
― Дудки-с, дудки! ― повторил с хохотом князь, ломаясь и лорнируя понятых, ― что, братцы, шепчетесь! По домам! ― гаркнул он снова. <...>
― Э! С ружьём на меня идете? Дудки!
Илья выбился из рук отца, поднял ружье и отдал его ему.[8]
― А был ли мальчик? Кто видел? Ведь ты уже решился. Ну! Испытай же! Уверяю: рукописи не горят. Бурнашов никогда не был трусом. Он сказал «а», он скажет и «б». Бурнашова не запугать, он себе хозяин, об него ноги не вытрешь, не-е. Нашептывай, луканька, нашептывай, бестия, ― бубнил Алексей Федорович.
― Думаешь, тебе поддался? Ан дудки, фигушки. Поддразниваешь, решил растравить, игрушечки затеял.[9]
Возвращаться? Нет, дудки. Дудочки! Валторны с геликонами! С меня хватит. Я уже окунулся, хлебнул ― теперь будем просыхать.[10]
— Давид Маркиш, «Стать Лютовым. Вольные фантазии из жизни писателя Исаака Бабеля», 2001
Сразу несколько чортовых приятелей твердили мне в один голос:
— Ни в коем случае не останавливайтесь в Турине, что бы вам ни говорили, что бы ни случилось — ни в коем случае не выходите из поезда, проезжайте мимо, бегите оттуда прочь!..
— Но почему же? – слегка передёрнув плечами, удивился я.
— Да потому что во всей Италии не сыщешь более чёрного и холодного города. К тому же, архитектура! — знали бы вы, что там за унылая архитектура! — кажется, этот ужасный город строили немцы, до того унылый и квадратно-гнездовой у него вид. Ничем не лучше доски... шахматной.
Признаюсь честно, я не слишком-то поверил. Признаюсь, я подумал: свистят, как всегда. И вот результат: я не послушался совета моих добрых приятелей. И я вышел в Турине, и я не проехал мимо, и я не бежал оттуда прочь! – ну.., и что же я там увидел? Ох, мои славные, славные приятели! — на удивление, едва ли не впервые за всю жизнь они не соврали, они сказали мне правду, чистую правду. — И в самом деле, у этого Турина оказался до того унылый квадратно-гнездовой вид, как будто его и впрямь строили эти... немцы. — И в самом деле, этот Турин временами выглядел ничем не лучше доски... (pardon, мадмуазель!) шахматной, и я не стал бы попусту ребячиться, чтобы отрицать столь очевидные и наглядные вещи. Чистейшая правда. Всё-всё — чистейшая правда.
Но в том, что касается до «чёрного... и холодного»!.. Ну уж нет!..
— А вот это уж дудки!..[11]:531-532
Сборы все и приношенья
На благие учрежденья
С нас правительство берет.
Стало, кто казну дерет,
Тот у ближних благо крадет.
Пусть кто хочет душу гадит,
Мне ж таких не надо мест ― Совесть грозная заест.
Всё терпением залечим,
Да притом подсунуть нечем:
Шарф на выжигу, темляк,
Ну хоть два, хоть три, да знак ―
Вот и всё… Нет, с этим дудки!
С этим близ трактира будки
Не получишь. Вот мечтай, Замки строй и рассуждай: Ноль на ноль сто раз помножа,
Всё в итоге будет то же.[13]
— Павел Федотов, «Поправка обстоятельств, или Женитьба майора», 1848
Царь не вымолвил ни слова,
Кликнул тотчас стремяннова.
«Что, опять на окиян? —
Говорит царю Иван. —
Нет уж, дудки, ваша милость!
Уж и то во мне всё сбилось.
Не поеду ни за что!»[14]
Нет, Николай Степаныч, дудки!
Своей фортеции не сдам.
Так ты решил, что это ― шутки?
Нет, Николай Степаныч, дудки!
Теоретической погудке
Найдется вторить Мандельштам.
Нет, Николай Степаныч, дудки!
Своей фортеции не сдам.[15]
И мерещится ярыге, Не попавшему к жене: Медный Всадник встал из книги На громоздком скакуне.
«Дудки! Шутишь, в нашем веке
Чёрный призрак на коне!» ―
Бродит в пьяном человеке Здравомыслье при луне.[17]
Неужто и впрямь начинали меня
серьезно тревожить вопросы величья,
забвенья и славы, наличья врагов,
а то ― еще лучше ― вопросы наличья ―
ну, словом, весь этот набор пустяков?
Нет, дудки! Ищите себе дураков!
Моих журавлей начинается лёт!
И ветер охоты подул на листы,
и пороховницы мои не пусты,
и ход моих мыслей сегодня таков,
что впору с богами соседствовать мне!
Спасая положенье, наш герой
сперва, как Германн, вчуже за игрой
в рулетку наблюдал, но вот и он
выигрывает сдуру миллион.
Итак, женитьба? ― Дудки! Грозный пыл
объемлет бедолагу. Он забыл
про барышню, ему предрешено
в испарине толкаться в казино.[18]
↑Ершов П. П. Конек-Горбунок : Рус. сказка в 3 ч. : С 7-ю картинками, рис. на дереве Р. К. Жуковским и грав. Л. Серяковым / Соч. Петра Ершова. — 7-е изд.. — Санкт-Петербург: тип. 2-го Отд. Соб. е. и. в. канцелярии, 1868 г. — 128 с.
↑В. К. Шилейко. Пометки на полях. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 1999 г.