Вахтёр, реже ва́хтер (нем.Wächter) — стражник, человек, получивший специальные навыки для обеспечения безопасности и физической охраны помещения или объекта. Основной обязанностью вахтёра является соблюдение пропускного режима и проверка посетителей у входной двери в какое-либо учреждение. Близкие профессии: охранник, надзиратель, швейца́р, придве́рник, привра́тник, портье́. Вахтёр как повсеместное явление особенно распространился во времена развитого социализма, заполнив почти все советские учреждения. В 1990-е годы его место стали понемногу занимать более «серьёзные» люди, охранники.
Историческое русское название профессии — было «придверник», в отличие от «привратника», находящегося дальше от дома, у ворот. Название «швейцар» в России появилось значительно позже. В большинстве европейских языков для обозначения этой профессии используются местные варианты слова «портье». Исключение составляет английский язык, где эта должность называется «дорман» (англ.doorman, «человек при двери»).
Ваше высокоблагородие! — сказал со слезами на глазах вахтёр. — Дозвольте снять панталоны. Жалко, если пропадут… Совсем новые… Которые дамы, так они отвернутся.[2]
— Владимир Катаев, «Чехов плюс... Предшественники, современники, преемники», 2004
Пространство было обставлено тяжеловесными тенями казенных атрибутов больничного вестибюля. И вахтёр сонный, грузный, дремавший за своей конторкой тоже казался плотной тенью, сгустком запаха.[5]
...как-то давно, ещё в пору, когда в проходных стояли вахтёры, один руководитель региональной телевизионной компании приехал ранним утром зимой на работу. Проходя мимо вахтёра, спрашивает бедолагу: «Макарыч, а вышка-то где?.. Проспал?! Спёрли вышку-то!»[6]
Чтобы проникнуть в актовый зал сейчас, не надо ломать замо́к ― достаточно сказать, что вы хотите посетить университетский музей, и вахтёр смилостивится.[9]
— Лев Данилкин, Ленин: «Пантократор солнечных пылинок», 2017
— Владимир Катаев, «Чехов плюс... Предшественники, современники, преемники», 2004
Те, кто хотел бунтовать, ринулись в актовый зал: «словно прорвавшая плотину волна», по выражению одного из участников. Зал был заперт, но замок долго не продержался. Попечитель впоследствии жаловался, что Владимир Ульянов «бросился в актовый зал в первой партии и вместе с Полянским первыми неслись с криком по коридору 2 этажа, махая руками, как бы желая этим воодушевить других». Чтобы проникнуть в актовый зал сейчас, не надо ломать замок ― достаточно сказать, что вы хотите посетить университетский музей, и вахтёр смилостивится.[9]
— Лев Данилкин, Ленин: «Пантократор солнечных пылинок», 2017
Пространство было обставлено тяжеловесными тенями казенных атрибутов больничного вестибюля. Или предметами, обращенными в тени постным светом немощной лампочки. А, может, зал был загромождён сгустками особых запахов, селящихся навсегда в подобных заведениях.
И вахтёр сонный, грузный, дремавший за своей конторкой тоже казался плотной тенью, сгустком запаха. Серебряный хвост моего платья поймал немощный лучик потолочного светильника, смахнул одну тень, другую и подкрался к вахтёру. Отчего тот привстал, бессмысленно уставившись на меня. Нет, даже с испугом. Что не удивительно.
Возникновение некой дамы, спеленутой серебряным одеянием в предрассветном унылом помещении, привычном только к серому стаду больничных халатов, обращало происходящее в нелепую фантасмагорию.
— Завтра беднягу переведут в психиатрическое отделение, — сказал шёпотом Саша и помахал мне рукой: — Бог в помощь!
Но вахтёр всё-таки буркнул положенное:
― Вы куда?
― К себе, в изолятор. <...>
Слова эти «Изолятор», «реабилитация» в сознании советского человека тех времени имели смысл, связанный только со сталинскими репрессиями.[5]
― Правду говорю, вот те крест… ― уборщица перекрестилась на пальму в кадке. Один раз он ночевал в душе ― заснул там пьяный, а сторож его закрыл, и ночью Жора грелся под струями теплой воды… Из окон общежития регулярно вываливаются творческие и прочие личности. Ночью вахтёр запирает двери, и отчаянный народ ломает руки и ребра. Некоторые довольно удачно «падають» на цветочную клумбу.[8]
Узнав, что в одной с ним тюрьме сидит товарищ этого юноши, человек одной с ним веры, раскольник обрадовался и упросил вахтёра, чтобы он свёл его к другу Светлогуба.
Меженецкий, несмотря на все строгости тюремной дисциплины, не переставал сноситься с людьми своей партии и ждал каждый день известия о том подкопе, который им же был выдуман и придуман для взрыва на воздух царского поезда. Теперь, вспоминая некоторые упущенные им подробности, он придумывал средства передать их своим единомышленникам. Когда вахтёр пришел в его камеру и осторожно, тихо сказал ему, что один арестант хочет видеться с ним, он обрадовался, надеясь, что это свидание даст ему возможность сообщения с своей партией.[1]
Вошел дежурный вахтёр и увел политических женщин на женскую половину. Меженецкий отошел в дальний конец коридора, чтобы не встречаться с ними. Вернувшись, вахтер запер дверь новых политических и предложил Меженецкому войти к себе. Меженецкий машинально послушался, но попросил не запирать своей двери. <...>
Он вспомнил о верёвке, которой была перевязана вязанка дров, лежащая в коридоре. «Стать на дрова или на табуретку. В коридоре ходит вахтёр. Но он заснёт или выйдет. Надо выждать и тогда унести к себе верёвку и утвердить на отдушнике».
Стоя у своей двери, Меженецкий слушал шаги вахтёра в коридоре и изредка, когда вахтер уходил в дальний конец, выглядывал в отверстие двери. Вахтёр всё не уходил и всё не засыпал. Меженецкий жадно прислушивался к звукам его шагов и ожидал.[1]
— Ради бога! — кричал несчастный. — Ради бога! Ради бога!
Но помочь ему было невозможно. Мужественный учитель физики протянул было руку, чтобы схватить прут, но тотчас же отдернул её назад, и все увидели на ее наружной поверхности длинный кровавый рубец.
— Ключ! Скорее ключ! — кричал педагог. — Он у меня в панталонах! Скорее!
Преданный вахтер кинулся обыскивать карманы, едва уклоняясь от ударов. Но ключа не оказалось.
— 2950-2951-2952-2953, — продолжал отщелкивать счётчик.
— Ваше высокоблагородие! — сказал со слезами на глазах вахтер. — Дозвольте снять панталоны. Жалко, если пропадут… Совсем новые… Которые дамы, так они отвернутся.
— Убирайся к чёрту, идиот! Ой, ой, ой!.. Господа, ради бога!.. Ой, ой… Я забыл… Ключи у меня в пальто… Ой, поскорее![2]
Елька привела ребят в проходную «Красного металлиста» и спросила вахтёра, где можно найти дядю Васю Краюхина.
― Эва чего захотела! ― ухмыльнулся вахтёр, высокий сухощавый старик в защитной гимнастёрке. ― Надо знать, в какой смене да в каком цеху работает. А какая у него профессия-то, у вашего дяди Васи?
― А он машины делает ― жатки, косилки, ― сказал Никитка.
― А у нас, малый, пуговками или там пряжками не занимаются. Всё машины делают, ― ответил вахтёр и покачал головой.
― А детишкам сюда вообще хода нет. Шли бы вы по домам. Тогда Елька посоветовала ребятам посидеть у проходной, дождаться конца смены и встретить дядю Васю.
― До конца смены ещё часа два осталось, ― пожалел ребят вахтёр. ― Истомитесь вы тут.[10]
И нарядчик в спины пихает:
― Давай! Давай! Одни ворота. Предзонник. Вторые ворота. И перила с двух сторон около вахты.
― Стой! ― шумит вахтёр. ― Как баранов стадо. Разберись по пять! Уже рассмеркивалось. Догорал костёр конвоя за вахтой. Они перед разводом всегда разжигают костёр ― чтобы греться и чтоб считать виднее. Один вахтёр громко, резко отсчитывал:
― Первая! Вторая! Третья! И пятёрки отделялись и шли цепочками отдельными, так что хоть сзади, хоть спереди смотри: пять голов, пять спин, десять ног. А второй вахтёр ― контролёр, у других перил молча стоит, только проверяет, счёт правильный ли. И ещё лейтенант стоит, смотрит. Это от лагеря.[11]
Вспомнилось: как-то давно, ещё в пору, когда в проходных стояли вахтёры, один руководитель региональной телевизионной компании приехал ранним утром зимой на работу. Проходя мимо вахтёра, спрашивает бедолагу: «Макарыч, а вышка-то где?.. Проспал?! Спёрли вышку-то!» А мороз, туман плотный, телебашни не видно… Макарыч, белый от страха, побёг глядеть. И вправду: нету вышки![6]
Он, ежась, вышел в тёмный коридор.
Свет не горел. В бутылках мерзли свечи.
У самой двери старенький вахтер
В неслышных туфлях поднялся навстречу:
— Вам телеграмма. — Всё ещё не веря,
Опять читал: «Вернись — я не могу».
На бланке буквы как следы до двери
На этой ночью выпавшем снегу.[3]
А в соседней клетушке ― там писк и «кыш-кыш!»
Там живет среди кроликов, птиц и афиш
бывший вроде актёр,
ну а ныне вахтёр
по прозванью дядь Миш.
И заходит дядь Миш в безадамовый рай.
На плече его важно сидит попугай.
самое время стать на карачки завыть в самом сердце присутствия ― в дубовой приемной возле шкафа резного с навершьем в виде совы сова Минервы летает в сумерках притворяясь огромной
взвоешь ― она заухает и разговор иссяк.
лучший род диалога, естественно средний
о чём и ключи говорят когда на гвоздях висят
за спиной вахтёра в неосвещённой передней.
