Историческое русское название этой профессии — «придверник», в отличие от «привратника», находящегося у ворот. Название «швейцар» в России появилось значительно позже. В большинстве европейских языков для обозначения этой профессии используются местные варианты слова «портье». Исключение составляет английский язык, где эта должность называется «дорман» (англ.doorman, «человек при двери»).
Выбежал портье в зеленом дырявом фартуке и, убедившись в моей немоте, подхватил мой скарб, побежал куда-то вверх, болтая что-то очень оживленно и весело.[2]
Москва. Ещё два-три года назад на вокзале вереницей стояли портье из гостиниц, предлагая «свободные номера», у вокзала длинным рядом чернели такси. В 1930 году ни тех, ни других уже не было.[4]
― Ваши паспорта! ― пробурчал портье. ― Маша сунула портье лишнюю бумажку в сто евро.
― Такой паспорт подойдёт? ― Портье оживился, взгляд его потеплел, он с удовольствием разгладил купюру.[10]
— Наталья Александрова, «Последний ученик да Винчи», 2010
Портье или специальному «багажисту», который поднимет в номер ваш чемодан от такси (в богатом отеле) или от стойки регистрации (в среднем), дайте монетку в € 1.[11]
— Алексей Тарханов, Алексей Асланянц, Дмитрий Бегляров, Париж, Путеводители «Афиши», 2015
Портье-блондинка, девушка в униформе с шелковым галстуком, разговаривает по телефону за стойкой ресепшен — поворачивает лицо на вошедшего Капитонова, и он читает в её глазах, вместо приветствия, «у нас проблемы».[12]
...как человек с солидным и специфическим жизненным опытом, он знал, что портье сплошь и рядом работают на местные спецслужбы, полицию, а то и на кого-нибудь импортного.[13]
Мне иногда случалось в Париже разговориться с каким-нибудь портье или оборванным разносчиком ― удивительно!.. Такие начнет отпускать фразы, что поневоле скажешь ему «мосье».[14]
Въ гостинницѣ встрѣчаютъ васъ тѣ же низкопоклонные портье и лакеи, какими отличаются въ особенности нѣмецкіе отели. Вамъ отводятъ такой же, какъ вездѣ въ Европѣ, роскошно драпированный, но вообще не очень комфортабельный номеръ съ большими зеркалами и съ обширною кроватью, увѣнчанной балдахиномъ.[1]
Если вам заранее известно время поездки, лучше заказать такси по телефону ― самому или попросив портье, официанта, швейцара. <...> Портье или специальному «багажисту», который поднимет в номер ваш чемодан от такси (в богатом отеле) или от стойки регистрации (в среднем), дайте монетку в € 1. Уезжая, принято оставлять на столике € 5-10 для горничной ― но только если горничные были неназойливы и приветливы. И если вы собираетесь в этот отель еще хоть раз вернуться.[11]
— Алексей Тарханов, Алексей Асланянц, Дмитрий Бегляров, Париж, Путеводители «Афиши», 2015
Куда-то мой возница сворачивает и подъезжает к дому средней красоты: это и есть те парижские «меблирашки», куда меня направили римские друзья мои. Выбежал портье в зеленом дырявом фартуке и, убедившись в моей немоте, подхватил мой скарб, побежал куда-то вверх, болтая что-то очень оживленно и весело. Мне не было так весело, как этому человеку в зеленом фартуке, однако я притворился, что все прекрасно, что все именно так, как мне нужно, поспешил за моими вещами, пока не предстал перед пожилой дамой.[2]
В этих помещениях шли оргии и пиры… С внешней стороны «Метрополь» был как бы забаррикадирован ― никто не мог проникнуть туда без особого пропуска, предъявляемого в вестибюле на площадке перед подъемом на лестницу, дежурившим день и ночь красноармейцам.
― Зачем эти пропуски? ― спросил я как то дежурившего портье-партийца.
― А чтобы контрреволюционеры не проникли, ― ответил он. Как я выше указал, «Метрополь» был запущен и в нём царила грязь.[3]
Москва. Еще два-три года назад на вокзале вереницей стояли портье из гостиниц, предлагая «свободные номера», у вокзала длинным рядом чернели такси. В 1930 году ни тех, ни других уже не было. Получить номер в гостинице стало почти невозможно, искать такси ― никому не приходило в голову: все стремились воткнуться в трамвай и найти ночевку у знакомых, хотя бы на стульях или на сундуке.[4]
В гостинице «Звезда Италии» предупредительный портье, сдержав свое изумление при виде живописного туриста, подбежал к нам с листком, прося его заполнить. Но странный посетитель презрительно заявил ему, что он «слава Мадонне, писать не умеет и учиться этому скучному делу даже за вторую пару таких же прекрасных штанов не станет. Имя? Эрколе Бамбучи. Откуда приехал? Он лежит всегда днем на виа Паскудини, а ночью под железнодорожным мостом, что близ церкви святого Франциска. Род занятий? Он на мгновение смутился, поглядел себе на ноги, оглянулся, как будто потерял что-то, но потом гордо закричал «Никакой!»
В первом же городе, в который Остап въехал с чувствами завоевателя, он не смог достать номера в гостинице.
― Я заплачу сколько угодно! ― высокомерно сказал великий комбинатор.
― Ничего не выйдет, гражданин, ― отвечал портье, ― конгресс почвоведов приехал в полном составе осматривать опытную станцию. Забронировано за представителями науки. И вежливое лицо портье выразило почтение перед конгрессом. Остапу захотелось закричать, что он главный, что его нужно уважать и почитать, что у него в мешке миллион, но он почел за благо воздержаться и вышел на улицу в крайнем раздражении.[15]
― Погоди, Алиса, ― сказал я. ― Мне все это не нравится.
― Почему? ― Посуди сама: мы только что расстались с доктором Верховцевым, прилетаем сюда, и нам стражники говорят, что он чуть было не погубил планету, потому что продавал белых червяков, и тут же мы видим его в окне гостиницы.
― Тем более, ― сказала Алиса. ― Мы должны его спросить, в чем дело.
― Ну ладно, ― согласился я и подошел к длинному столу, за которым между чучелом лебедя и пластиковым ковшом стоял ушастый портье в белом кафтанчике. ― Скажите, ― спросил я его, ― в каком номере остановился доктор Верховцев?
― Одну минуточку, добрый молодец, ― ответил портье, заложил уши за спину и открыл громадную книгу в кожаном переплете с застежками. ― Верховцев… ― бормотал он. ― Ве-рихо-ви-цев… Есть Верховцев!
― И где же он живет? ― В осьмом тереме проживает. На третьем этаже, ― сказал портье. ― А вы будете его друзья?
― Мы его знакомые, ― осторожно сказал я.
― Прискорбно, ― сказал портье, ― что у такого плохого и грубого постояльца есть такие хорошие на вид знакомые.
― А что, ― спросил я, ― он вас обидел?
― Идите, ― ответил портье. ― Терем номер восемь.[6]
― Но нам нельзя в гостиницу…
― Можно, ― Маша показала на надпись напротив, ― вряд ли в этой дыре есть компьютер, куда заносятся данные постояльцев. Маша потрясла допотопный звонок, вышел заспанный портье. В крошечном холле захудалого отеля было полутемно.
— Душ у вас есть?
― Номер на двоих.
Портье протер глаза и окинул Машу наглым взглядом, потом спросил что-то по-итальянски.
― Кажется, у них тут почасовая оплата, криво улыбнувшись, сообщил Старыгин, похоже, в этом отеле не ночуют…
― А мы будем!
― Ваши паспорта! ― пробурчал портье. ― Маша сунула портье лишнюю бумажку в сто евро.
― Такой паспорт подойдет? ― Портье оживился, взгляд его потеплел, он с удовольствием разгладил купюру.
― На этой фотографии вы замечательно выглядите, синьорина![10]
— Наталья Александрова, «Последний ученик да Винчи», 2010
Портье-блондинка, девушка в униформе с шелковым галстуком, разговаривает по телефону за стойкой ресепшен — поворачивает лицо на вошедшего Капитонова, и он читает в ее глазах, вместо приветствия, «у нас проблемы». Нет, паспорт не показывает. Сказал, нет паспорта. И отказывается заполнять бланк… Так я то же самое говорю. А он не слушается… — Да, да, — говорит девушка за стойкой ресепшен, — не хочет вообще называться… Он достает паспорт и кладет его на стойку — это пустяковое действие, не означающее ничего иного, кроме готовности к регистрации, замечено человеком-проблемой — на его и без того неприветливом лице появляется гримаса напускного отвращения, тогда как девушка за стойкой, не прерывая разговора, наоборот, одобряюще кивает Капитонову, мол, вы молодец, все правильно...[12]
Проходя мимо двери, Мазур увидел прикрепленную изнутри к ее стеклянной верхней половине табличку «Свободных мест нет» ― красиво нарисованную на русском, без единой ошибки, в фигурной деревянной рамке, сработанную, сразу видно, на века. Они равнодушно прошли мимо неё в распахнутою швейцаром дверь ― с какой стати австралийцы должны были понимать русский. Внутри обнаружился просторный вестибюль с красивыми сине-красными светильниками, лакированная стойка с портье, доска с ключами и табличка «Здесь говорят по-английски, по-французски и по-немецки». Портье, лысоватый субъект в натуральном фраке, тоже сначала осторожно стрельнул в дверь цепким взглядом, но, видимо, узнал Лаврика и расплылся в улыбке. Дальнейшее уже никаких хлопот не представляло.[13]
Нельзя сказать, чтобы физиономия портье так уж Мазуру не понравилась ― встречались рожи и похабнее, ― но, как человек с солидным и специфическим жизненным опытом, он знал, что портье сплошь и рядом работают на местные спецслужбы, полицию, а то и на кого-нибудь импортного. Пусть даже дело происходит в маленькой, но гордой республике, возжаждавшей независимости и ненавидящей «оккупантов». Гипотеза вполне вероятная. Вполне могли и полюбопытствовать профилактики для ― вдруг он такой какой-нибудь…[13]
Иногда здешние европейские порядочки только на пользу ― портье выдал Мазуру ключ без всяких разговоров, без обычного советского ворчливого напоминания: «Гости имеют право оставаться в номере только до одиннадцати вечера!» Ну, предположим и дома нравы давно помягчели ― но все равно пришлось бы, согласно рыночным отношениям, совать коридорной денежку, а здешний Цербер мзды не требует, так что получается некоторая экономия командировочных средств. Правда, в глубине глаз у скользкого типа все же затаилось явное недовольство. Причина угадывалась влет, Мазур в гостинице уже освоился.[13]
У окружкома на виду
Висела карта. Там на льду
С утра в кочующий кружок
Втыкали маленький флажок. Гостиница полным-полна.
Портье метались дотемна,
Распределяя номера. Швейцары с заднего двора
Наверх тянули тюфяки.
За ними на второй этаж,
Стащив замерзшие очки,
Влезал воздушный экипаж.[5]
Я седого портье за рукав осторожно поймал: ―
Вы не скажете мне, вы не знаете город, в который
Выбыл тот, кто мой номер последние дни занимал?
― Не могу вам сказать, очень странные люди бывают.
С чемоданом в руках он под вечер спустился сюда.
И когда я спросил, далеко ль гражданин выбывает,
Он, запнувшись, сказал, что еще не решился куда.[5]
Небольшая дешевая гостиница в Вашингтоне.
Постояльцы храпят, не снимая на ночь
черных очков, чтоб не видеть снов.
Портье с плечами тяжелоатлета
листает книгу жильцов, любуясь
внутренностями Троянского подержанного коня.[7]
Этот старый отель дело своё
Делать привык в темноте.
Эти девки внизу способны на всё.
И на всё способен портье.[8]
— Александр Межиров, «Этот остров Цлун-Чан — случайный транзит…» 1979
Гроза, гостиница, бродяга на скамье.
Ступай и пой, покойся с миром.
В безлюдном холле заспанный портье
Склонился над своим Шекспиром.
Гремит ключами, смотрит в спину мне
С какой-то жалобной гримасой,
Пока в полнеба светится в окне Реклама рубленого мяса.[9]
